У феномена репрессий есть два популярных объяснения. Первое – воля действующих в них лиц. Второе – социальное действие, борьба классов. Традиционно постсоветская и советологическая историография исходит из первого, причем преобладают в них идеи личного руководства репрессиями со стороны Сталина, а значит, их ход, в том числе их направленность и интенсивность в те или иные временные отрезки, являются производными его психики и разума.
Порой эту картину дополняют идеями некоторого своеволия чекистского и партийного аппарата «на местах», который мог дополнять сталинскую волю.
Безусловно, в Большом терроре достаточно от воли и замыслов Сталина, как и от поведения местного большевистско-чекистского руководства. Но все же такое объяснение выглядит слишком простым и по сути ничего не объясняет: почему Сталин замышлял то или иное, почему местные руководители действовали так или иначе?
Как ни странно, один из ответов на этот вопрос находится ближе, чем кажется, и он уже был у нас перед глазами. Это – «Записка секретаря Закавказского крайкома Л. П. Берии о ликвидированных контрреволюционных и троцкистских организациях» от 14 июля 1936 г..
Из описания троцкистских групп в АзССР в Баку и в ГрузССР в Батуми, если исключить внимание к нескольким звучным именам бывших известных троцкистов, следует, что эти группы состояли из рабочих, прежде всего в нефтяной промышленности. Случайно ли это? Вовсе не случайно.
"Троцкисты" – (как определение всех политических деятелей не согласных с советской властью) в советской политике (верные в 1920-х годах и раскаявшиеся в 1930-х годах) представляли интересы дореволюционного капиталистического пролетариата. Одной из ведущих отраслей, где он концентрировался в России, была нефтяная. И именно в ней, к 1930-м годам более всего сохранились старые пролетарские кадры.
Оживление низовых троцкистов в середине 1930-х годов выражало социальную активность уцелевшего дореволюционного пролетариата, его нежелание уступать свою социальную нишу новому рабочему классу.
Историческая социология определяет репрессии как «политику по предотвращению сопротивления».
Сила репрессий прямо противоположна силе сопротивления репрессированной общественной группы действиям государства и других социальных групп. А сила сопротивления выражается в размере мобилизованных общественной группой ресурсов и в активности ее выступления в борьбе за власть.
Жестокость разгрома всесоюзных троцкистских центров и низовых групп троцкистов отражает мощь их состава и выступления. Оно не стало «потрясением основ» и ресурсы, мобилизованные дореволюционным пролетариатом, не были значительными.
Даже в крупных центрах промышленности в деятельности троцкистского пролетарского подполья приняли участие лишь десятки рабочих и выходцев из рабочих в партийно-советско-хозяйственном аппарате. На региональном и всесоюзном уровне троцкистские центры включали единицы.
Социальный состав выявленных и разгромленных во второй половине 1936 г. в промышленных центрах СССР низовых троцкистских организаций был подобен социальному составу закавказских троцкистов.
Разгром троцкистов стал в то же время окончательным уничтожением в СССР «как класса» дореволюционного капиталистического пролетариата, который уже никогда не выйдет на политическую арену, и окончательным разгромом его политических лидеров «как партии», которая уже не возродится.
Когда этот разгром произошел, в конце 1936 – начале 1937 гг., для консолидации оставшихся на политической арене социальных сил потребовалось время. И время потребовалось их лидерам для того, чтобы собраться к предстоящей схватке.
«Окно» в репрессиях, которое открылось нам в Закавказье, было политической паузой в классовой борьбе, подобной паузе между Февральской и Октябрьской революциями 1917 г. в России или между первым натиском коллективизации 1929–1930 годах, завершившимся статьей Сталина «Головокружение от успехов», и вторым ее натиском, выразившимся в голоде 1932 г. Если мы всмотримся в историю других социальных революций, - Нидерландской, Английской, Французской, - политические паузы в действиях классов между отдельными схватками внутри революций являются нормой, и часто их бывает две-три.
Был ли Большой террор, начало которого исследователи как правило видят в июне 1937 г., революцией, не в манифестном, а в сущностном, социальном смысле? Да, он безусловно определяется как социальная революция поскольку в нем присутствовали такие ее ключевые социологические признаки, как радикальное расхождение между альтернативами развития СССР при том или ином его ходе и исходе, а также крупномасштабная смена правящего слоя.
В первой половине 1937 г. мы стали свидетелями паузы в социально-политической революции, называемой «Большой террор».
Какие социальные силы консолидировались в продолжении той паузы первой половины 1937 г. - к дальнейшей схватке? Какие классы готовились вступить в борьбу? Кто были их лидеры и как они осознавали предстоящую схватку? Для социологической теории революции характерно противостояние правящего слоя и группы лиц, стремящихся к власти, бросающих правящему слою вызов. Кто были те люди и эти накануне Большого террора? Принадлежал ли наш герой, Берия, к правящему слою, бьющемуся за то, чтобы сохранить власть, или к тем, кто бросил ему вызов, кто рвутся к власти?
Мы были свидетелями тому, как в декабре 1930 г. совместными постановлениями ЦИК и СНК СССР были ликвидированы НКВД союзных и автономных республик, УРКМ и УгРо из них были переданы в состав ОГПУ Начиная с декабря 1930 г. советские милиция и УгРо стали верными спутниками ОГПУ, активно участвуя в мероприятиях по коллективизации, раскулачиванию, хлебозаготовкам, в антирелигиозной борьбе, в подавлении крестьянских бунтов и городских забастовок, в арестах, конфискациях, выселениях и прочих мероприятиях, которые обычно списывают на чекистов.
Милиция и УгРо стали активно пользоваться своей принадлежностью к ОГПУ, выносить свои дела в коллегии и ОСО ОГПУ, даже несмотря на общую лояльность судов к обвинению и презумпцию виновности, которая в соdtncrjv правосудии неизменно торжествовала.
Это слияние милиции и УгРо с ОГПУ имело не только человеческие последствия (большее число осужденных и более тяжкие приговоры), но также последствия массовые – социальные.
Огромное количество «врагов» советского режима были осуждены по уголовным статьям, прежде всего – низовых «преступников», задержанных милицией в ходе коллективизации, хлебозаготовок, раскулачивания, когда крестьяне защищали свое имущество от обобществления, прятали хлеб, резали скот, портили инвентарь, пытались вернуть свое добро из разваливающихся колхозов, проявляли нерадивость и вредительство при работе в колхозном хозяйстве, отказывались подчиняться руководству колхозов, совхозов и МТС, парторганизациям, советам и активистам. Все эти действия попадали под уголовные статьи в компетенции милиции.
В ноябре 1929 г. ЦИК и СКН СССР своим постановлением предложили ЦИК союзных республик предусмотреть в их УК наказание за выпуск недоброкачественной продукции на предприятиях – лишение свободы на срок до 5 лет или принудительные работы на срок до 1 года.
Когда осужденные по всем этим «уголовным» статьям прибывали в тюрьмы и лагеря, их было уже не отличить от подлинных уголовников, от криминального мира – воров, грабителей, мошенников, убийц, хулиганов.
Массовые выступления против хлебозаготовок и коллективизации в советской деревне носили масштаб гражданской войны. В 1930 г. в волнениях участвовали 3 млн. крестьян. Тогда же 1,5 млн. хозяйств подверглись экспроприации имущества, 500 тысяч человек были депортированы, 280 тысяч – отправлены в тюрьмы и лагеря. К концу 1931 г. в трудовых лагерях в отдаленных и северных районах СССР находились 356,5 тысяч крестьянских семей – всего около 1,7 млн человек. Еще многие миллионы «раскулаченных» находись во внутренних спецпоселениях своих «домашних» регионов. Все они были «уголовники», осужденные различные судебными и внесудебными органами по уголовным статьям УК.
В 1926 г. ОГПУ арестовало 62 тысячи человек, в 1930 г. - 332 тысячи, при этом коллегии ОГПУ осудили в 1926 г. 2000 человек, а в 1930 г. - 9000, тогда как «тройки», соответственно, 2000 человек и 180 тысяч. Деятельность «троек» стала прорывом классового правосудия. Благодаря ей, чекисты и милиционеры добились резкого ускорения системы «подозрение-арест-следствие-суд-наказание» по сравнению с периодом НЭПа. В результате за 1929 – 1931 годов скачком выросла доля «классово чуждых элементов» в местах лишения свободы: с 3–4% до 35% численности заключенных. В 1929 г. в советское уголовное право было возвращено положение о том, что существенно отягчающим вину обстоятельством является совершение преступления с целью «восстановления власти буржуазии». «Классово-чуждые элементы» получали более суровое наказание.
Они стали подавляющим большинством «уголовников» чекистской статистики, притом что обычные уголовники, воры, налетчики, мошенники, убийцы и пр. составляли мизерное меньшинство.
Огромное большинство этих мелких противников Советской власти кратко, за один-три года, проходили через трудовые лагеря и возвращались в общество с клеймом для себя и для своих родственников, которое невозможно смыть.
ГУЛАГ не был «черной дырой», куда люди уходили в небытие и где пропадали – 20–40% его обитателей ежегодно освобождались для замены новыми.
Но выходили они, вопреки горьковской теории «перековки личности», не убежденными членами социалистического общества, а озлобленными антисоветчиками. Чаще всего они вынуждены были искать себе иное место жительства и иную работу, при этом выбор законных вариантов у них был крайне узок.
Государство видело их исключительно спецпоселенцами в отдаленных местностях, занятыми тяжелым физическим трудом, без какого-либо социального комфорта. К 1936 г. в 1845 спецпоселениях проживали более миллиона человек. С 1929 г. по 1940 г. 629 тысяч из них бежали, было поймано и возвращено 235 тысяч, еще 400 тысяч сумели скрыться и начать новую жизнь нелегально, причем наверняка не в родных местах, где их легко бы обнаружили, а где-то на гигантских стройках социализма, где могли затеряться в человеческом месиве.
В 1932 г. были введены паспорта для населения городов, рабочих поселков, райцентров, совхозов и МТС, а также в 100-километровой зоне вдоль западной границы СССР. Паспорта не выдавались кулакам и раскулаченным, всем отбывшим наказание в местах лишения свободы и спецпоселениях. С 1933 г. для очистки «паспортных» городов и местностей от «беспаспортных» элементов, велись списки «к-р, кулацких, уголовных, антисоветских и антиобщественных элементов», проводились облавы и прочие спецоперации.
Всеми этими мерами в советском обществе были обособлены миллионы неблагонадежных, они составили обширный социальный слой - еще один новый класс социалистического общества, о котором не говорили гении марксизма. Он характеризовался своими специфическими интересами и методами социального действия.
«Работа» с первым поколением этого класса в 1930-е годы ОГПУ и милиции стала одним из факторов его становления как антагонистического по отношению к «просоциалистическим» классам советского общества.
Обращение с этим «антисоветским» классом станет одной из главных теоретических и практических проблем советского руководства, которое будет стремиться то обособить его, как в 1935 – 1936 годах и вновь – в 1950-х годах, то уничтожить, как в 1937 – 1938 годах, то растворить и интегрировать его в обществе, как в 1960-е годы, то не замечать его, как в 1970-е, то отступать перед его натиском, как в 1980-е.
Как подлинный «марксистский» класс, определенный отношением к средствам производства и местом рядом с другими классами, - «антисоветский» класс существовал «объективно», несмотря на все карательные и пропагандистские усилия советской власти.
Он приобрел способность к воспроизводству, к втягиванию в себя различных социальных групп, к социальной консолидации, к формированию собственной идеологии, особых культуры и этики, к политическим выступлениям. Источником пополнения его активной, политизированной части стали слои, маргинализованные в ВКП(б) благодаря «чисткам», о которых мы говорили. Только в ходе крупных кампаний по «чистке» с 1929 г. по 1935 г. из ВКП(б) было «вычищено» около 1 млн. членов партии. Из этих обиженных людей, - вытесненных из власти, лишенных прежде высокого социального статуса, - формировался актив «антисоветского» класса, слой его социальных лидеров, группа его политических руководителей.
Социальная динамика «антисоветского» класса станет одним из главных факторов, определивших историю СССР.
В чем состояла особенность развития антисоветского класса в 1936–1937 годах? Лаврентий Берия подметил ее в своем выступлении на февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК ВКП(б). «В Грузии за последний год [1936-й] вернулось из ссылки бывших членов антисоветских партий — меньшевиков, дашнаков, мусаватистов — около полторы тысячи человек. За исключением отдельных единиц, большинство из возвращающихся остается врагами советской власти, является лицами, которые организуют контрреволюционную вредительскую, шпионскую, диверсионную работу». В «Записке о ликвидированных контрреволюционных и троцкистских организациях» Берия подчеркивает, что именно троцкисты и национал-большевики, вернувшиеся из ссылки и заключения, обросшие там новыми связями, стояли во главе реинкарнации троцкистско-националистического движения среди закавказских партийцев и в закавказском рабочем классе.
Именно во второй трети 1930-х годов лидеры антисоветского класса и его основная масса «нашли друг друга». То был период формирования, «спекания» антисоветского класса, осознания им своей идентичности и «отдельности» от позитивных «просоциалистических» классов советского общества – нового рабочего класса и советских сельских хозяев.
Это был период, когда вырабатывалась его идеология, осмысливались цели, задачи, методы его борьбы с государством и другими классами советского общества.
Это было время, когда антисоветский класс стал пробовать свою силу.
Поскольку большинство этого класса состояло из бывших крестьян, – раскулаченных, единоличников, расхитителей колхозного имущества, вредителей в колхозах и прочих, - неудивительно, что на позицию политических лидеров антисоветского класса периода его формирования выдвинулись те действующие политики, что были связаны с интересами крестьянства, то есть массовой мелкой буржуазии деревни, в период предыдущей большой развилки развития СССР – в годы «великого перелома», коллективизации и Первой пятилетки.
Они выдвинулись на позицию политических лидеров формирующегося антисоветского класса «объективно», хотели того они или нет, - в силу своих прежних, периода «великого перелома» убеждений и действий.
Это были «правые» большевики – Рыков, Бухарин, Томский и иже с ними.
Их выдвижение в политические лидеры антисоветского класса произошло не помимо их воли и не вопреки их желанию – они того хотели.
Рыков в меньшей степени, Бухарин и Томский в большей изо всех сил пытались вернуться в большую политику, а их возвращение в нее было возможно исключительно на плечах новой бурно формирующейся социальной силы – антисоветского класса.
Более того, когда Бухарин, Рыков и ряд других «правых» (в том числе бывший нарком НКВД СССР Ягода) попали в «ежовые рукавицы» - в следственную часть ГУГБ НКВД СССР, созданную новым наркомом Ежовым, - оказалось, что действующая власть, – партийные, советские, хозяйственные органы, – буквально пронизана вездесущей организацией «правых».
Вовсе неслучайно во второй половине 1936 г. совпали разгром низовых пролетарских троцкистских кружков и уничтожение региональной и всесоюзной верхушки бывших троцкистов на Первом и Втором московских процессах. И атака государства, в котором на первый план поднимались лидеры новых социалистических классов, на формирующуюся массу антисоветского класса и на верхушку бывших «правых» в середине 1937 г., совпали также неслучайно. Так идут в истории рука об руку схватка классов, политическая борьба и личные судьбы.