(немного мистики)...
Черныш - свирепый, своенравный жеребец, он выделялся в табуне неуёмной тягой к соперничеству с лидерами других кланов, или, как их называл мой дядя-табунщик - косяков. После каждой такой стычки, чаще всего заканчивавшейся победой агрессивного, нахрапистого жеребца, его косяк пополнялся парой-другой хорошеньких кобылиц.
Дяде он не нравился - уж очень много хлопот доставлял: то уведёт косяк в какие-либо немыслимые дебри, то подранит тяжёлым копытом и мощными зубами своих менее удачливых собратьев. Но, с другой стороны, гарем Черныша исправно поставлял хороших, здоровых жеребят...
Вот и на этот раз я, 17-летний мальчишка, студент-первокурсник филфака, помогающий на летних каникулах своему дядюшке, знойным июльским полднем рысил на кауром иноходце, осматривая окрестности в поисках вновь ушедшего в неизвестность косяка Черныша.
Юному человеку, начитавшемуся Майн Рида и посему вообразившему себя лихим ковбоем, хорошо и привольно скакать за “мустангами” хоть день, хоть неделю по степям, диким марям и распадкам, коими изобилует его родина - золотая баунтовская тайга. Слава о ней некогда гремела по всей России - жёлтый металл, найденный в незапамятные времена в её недрах, привлёк в этот суровый край немало искателей приключений и авантюристов самого разного толка со всего света. Особенно много ловцов удачи было из Поднебесной империи - доселе живут в посёлках района их потомки со звучными китайскими фамилиями.
Остались в тайге в самых неожиданных местах следы золотых разработок - заброшенные шурфы, траншеи, полусгнившие избушки с немудрёной походной утварью. Основной её атрибут - бутара, примитивный лоток для промывки золота.
Они, эти немые свидетели бурных лет золотой лихорадки, надёжно хранят свои тайны - знает о них только таёжная красавица Синильга, героиня многих эвенкийских легенд, поныне являющаяся ночной порой в виде призрака одиноким путникам...
День клонился к вечеру, когда после бесплодных поисков я подъехал к Большому Амалату - притоку могучего Витима.
Недавно прошли ливневые дожди, и вышедшая из берегов река несла поваленные ею деревья. В чёрной, кипящей пеной воде беспомощно легли вниз по течению зелёные верхушки прибрежных ив и краснотала. “Вдали раздавался хриплый рёв стремнин Атуреса" - вспомнилась невольно фраза из романа “Всадник без головы".
И вдруг среди этого хриплого рёва я услышал чьи-то голоса и не поверил глазам своим: по вспученной поверхности дикой горной реки, за тысячи километров от цивилизации, неслась большая оранжевая резиновая лодка, а сидящие в ней шестеро гребцов весело махали мне руками и что-то кричали. Когда они проплывали мимо, я успел разглядеть их: четверых молодых бородатых парней в штормовках и солнцезащитных очках и двух белокурых симпатичных девушек.
Тогда я ещё не знал, что есть такая особая категория людей-фанатиков сплава по горным рекам, и потому несколько растерялся в догадках: что потянуло их в это опасное путешествие, да ещё в такое страшное наводнение? (Не знал я тогда, что они утонут (как выяснилось впоследствии) - все шестеро ребят из столицы Белоруссии Минска...)
Не найдя сколько-нибудь разумного объяснения, я расседлал своего усталого коня, напоил его, стреножил и отпустил попастись, а сам бросил войлочную попону на обросший диким мхом валун и прилёг, подложив под голову седло и крепко обняв кавалерийский карабин.
Проснулся я от тревожного всхрапывания коня - он, стоя возле меня, бил копытом по прибрежному галечнику и косил лиловым глазом в сторону непролазных зарослей, вставших стеной над ручьём, неподалёку впадавшим в реку.
Видимо, какой-то зверь прошёл там, треща сучьями, и напугал моего коня.
Наскоро собрав свои пожитки, я покинул этот неуютный бережок - пора домой, “на базу” ...
Полыхает над тайгой кроваво-красный закат, над дальними гольцами замерли алые облака, умолк птичий щебет, лишь голодный вечерний комар затянул свою заунывную песню...
В сумерках уже не разобрать дороги, сколько-нибудь заметных ориентиров, да и не сказать, что я бывалый таёжник-следопыт... После часа-полутора блужданий и метаний по косогорам и увалам конь недовольно потряхивает удилами, а я с ужасом понимаю, что заблудился.
Выкатившуюся было на горизонт огромную красную луну кто-то торопливо задёргивает чёрным непроницаемым бархатом мрачных ночных облаков.
Что делать? Лихорадочно вспоминаю, как можно определить направление: звёзды, годовые кольца на пнях, мох на северной стороне деревьев - нет, все не то, не подходит в моём случае: на тайгу пала абсолютная темень, не видно ни зги...
В отчаянии отпускаю поводья и кляну свою беспечность: ведь можно было чуть раньше, “по светлу" свернуть поиск злосчастного косяка Черныша и вернуться на базу.
Там сейчас хорошо: дядька с моим братом наварили свежей изюбрятины, полёживают после сытного ужина на свежем, ароматном сене, травят какие-либо байки да надо мной посмеиваются: может быть, уже нашли заплутавший косяк...
Конь, почуяв волю, идёт одному ему известным маршрутом, изредка пугливо всхрапывая от глухого скрежета и скрипа вековых стволов лиственниц - ночной ветер гудит в их чёрных исполинских кронах.
Наконец, долго ли-коротко ли, лес расступается, в кратком проблеске луны у склона сопки чернеет какое-то сооружение. Подъезжаю ближе - слава Богу, какая-то избушка. Она весьма кстати - начал накрапывать мелкий дождик.
Поцеловав в мягкую замшевую губу своего спасителя-коня, я ослабляю ему подпруги, освобождаю от стальных удил и наспех перевязываю длинным недоуздком передние ноги - уж нет сил искать в тороках специальный снаряд, дабы стреножить его по всем правилам: “Давай, жуй, Боливар, травку, ты
молодец!”
Запалив найденный на подоконнике огарок свечи, оглядываю свое ночное пристанище: оно крохотное, по площади три на четыре метра, у входа - печурка, в углу - нары, на столе - резной деревянный ковшик явно старинной работы, закопчённый чугунный котёл, прочая немудрёная кухонная утварь...
Вроде и спать пора: стрелки на светящемся циферблате наручных часов подкрадываются к 12 часам ночи, но голод не тётка - достаю из перемётной сумки банку тушёнки, вскрываю её ножом и грею на печке. Наскоро перекусив, устраиваюсь на ночлег: подкладываю побольше дровишек в печку, кладу на ложе из полуистлевших звериных шкур свежего лапника и травы, перед тем как улечься, передёргиваю затвор карабина на боевой взвод, ставлю на предохранитель - чем чёрт не шутит, места глухие...
Обострённый слух пока ничего подозрительного не обнаруживает: весело потрескивают дрова, пофыркивает пасущийся рядом конь, где-то жалобно-протяжно кричит ночная птица - выпь... По стене избушки мелькают красноватые блики огня, постепенно они превращаются в яркое солнце...
ЯРКОЕ январское солнце слепит глаза, но я, восьмилетний сорванец, всё стою у окна и с тоской смотрю, как соседские ребятишки - мои друзья - затеяли весёлую бучу близ нашего дома.
Жаль, нельзя натянуть пальтишко и валенки, кубарем скатиться по крыльцу и податься с весёлой ватагой на горку или до ночи гонять хоккей на катке: я болею, простудился.
Бабушка, моя строгая, любящая бабушка (царство небесное - да будет благословенно её имя) изредка поглядывает на меня из-под очков и продолжает, что-то напевая, своё бесконечное рукоделье: то она вяжет носки, то шьёт рукавицы, то кроит - подгоняет доставшийся мне по наследству от старших весьма потрёпанный, но еще крепкий тулупчик...
С утра она ходила на лесное озеро, сотворила там молитву, набрала особой, святой водички, окропила ею меня, все углы и печку, а сейчас готовит специальный отвар из каких-то душистых целебных трав, который должен выгнать из меня все хвори.
Я всё стою у окна, жду, выглядываю, когда появится с работы мама, вслушиваюсь - когда же стукнет калитка, откроется дверь, зазвенит её задорный смех - она всегда смеется, когда я неумело обметаю веником снег с её валенок...
Пока я жду, волнение моё всё нарастает, и вдруг меня молнией пронизывает дикая боль...
Открываю глаза, озираюсь - все тихо-спокойно, только непотушенная сигарета прижгла палец. Дрова в печке прогорели, угли светят малиновым жаром. Проверяю карабин - на месте, пытаюсь уснуть - не получается...
Лежу, не шелохнусь: вспомнился вдруг «не к ночи» рассказ дяди об одной местной таёжной отшельнице. С ней случилась какая-то трагедия: любовь, ревность, месть, убийственный кинжал - что-то в этом роде... А вот избушка после неё осталась стоять. Помню, меня тогда потрясло одно замечание дяди: мол, стоит избушка в глухой тайге давным-давно, и ничто её не берет - ни время, ни тлен, ни даже огонь.
- Как это огонь не может взять дерево? - недоумевал я тогда.
- А вот так: лесной пожар, сметающий всё на своём пути, обходит её весьма аккуратно - в метре-двух от завалинок, - пояснял дядька, набивая свою неизменную трубку забористым, крепчайшим табаком, и хитро щурился, попыхивая сизыми колечками дыма. - А как-то раз ребята-трактористы ехали мимо и давай, шалопаи - ума-то нету, - пробовать поджечь ту избушку: облили нижние венцы бензином или соляркой (что уж у них там было в канистре - не знаю): топливо-то горит, а стене - хоть бы что. А в языках пламени тем ребятам что-то жутковатое привиделось, бросились они к своему трактору “Беларусю” да и укатили. После, со временем, тот, кто поджигал, сошёл с ума... Так-то вот оно бывает-то, эвон как, - несколько замысловато закончил тогда свою мистическую историю мой дядюшка и погрузился в лёгкую вечернюю полудрёму...
Внезапно меня обожгла догадка: уж не в той ли самой “роковой” избушке я сейчас нахожусь?
Чу! Ну вот, кажется, начинается вся эта мистика: откуда-то из углов избушки, облепленных мохнатой паутиной, раздаётся тоненький-тоненький звон колокольчиков.
Я лежу и думаю: этого не может быть, потому что... не может быть никогда (в те поры я был убеждённым атеистом и мало что знал о существовании параллельных миров, которые “проявились” совсем недавно в виде разных НЛО и "барабашек").
Пока я раздумывал и трясся от страха, началось новое действие: угли в печке окончательно потухли, наступил жуткий мрак и в противоположном углу возникло какое-то слабое свечение... оно всё ярче, светлее, и вот я вижу кого-то в развевающихся белых одеждах - существо постепенно приближается ко мне... Я уже различаю лицо прекрасной девушки: соболиные брови вразлёт, взгляд больших тёмных глаз строгий, требовательный, она что-то шепчет, но слов не разобрать...
Сжимая карабин, я пытаюсь убедить себя, что это, наверное, галлюцинация: целый день провёл на солнце, напекло голову...
Между тем, ночная гостья подходит всё ближе - я слышу шорох её пенных шелков, лёгкие шаги и прерывистое дыхание. А вот что она говорит, никак не могу понять, хотя осознаю, что она говорит на чистом русском языке - правда, немного старинном: некоторые обороты я слышал на лекциях по старославянскому языку.
Моя душа - ни жива и ни мертва - уже готова упорхнуть от меня - девушка подходит всё ближе, порой кружась в каком-то странном танце или священном ритуале. Между тем, звон маленьких серебряных колокольчиков в ее руках становится все сильнее...
Вот она уже склоняется надо мной, ласково улыбается и гладит рукой меня по лбу.
Но что это: прикосновение ночной гостьи обдаёт жутким холодом, рука у неё ледяная...
С диким криком я вскакиваю с нар, начинаю палить по углам из карабина, звон колокольчиков пропадает, исчезает и видение в образе девушки. Трясущимися руками заряжаю вторую обойму патронов, прислушиваюсь - тишина... Ломая спички, закуриваю - да, дела... затем спешно собираю свои рассыпавшиеся на полу ложки-кружки, сгребаю их, не глядя, в перемётную сумку, бегу до коня, держа на прицеле дверь избушки, одной рукой распутываю недоуздок, кое-как подтягиваю подпруги и.… выноси, Боливар, выноси, родимый!..
Верный конь вынес-вымахнул меня лесными тропами: уже на рассвете мы несёмся бешеным аллюром по широкой торной дороге, ведущей к базе. В моих ушах всё ещё стоит жуткий ночной звон...
Дядюшка и братец встречают меня у костра спокойно и невозмутимо:
- Ты где пропал: лошадки-то сами пришли, а мы уж собрались тебя искать...
Косяк Черныша мирно стоит поодаль у дымокура, помахивая хвостами, а сам злосчастный жеребец-гулёна, приблизившись к нам, выгибает длинную шею, встряхивает густой, долгой гривой и косит на меня шальным, дерзким глазом - видно, чувствует, что речь идёт о нём.
- Да уж, чего только во сне не привидится, - подшучивают надо мной родственники и только похохатывают, переспрашивая о деталях жуткого “ночного рандеву”.
Я, стараясь сохранить хладнокровие, рассеянно перебираю содержимое своей перемётной сумки, и вдруг меня вновь охватывает острый озноб, холодные мурашки пробегают по спине - в моей руке оказывается “сувенир", оброненный ночной гостьей...
С трудом перевожу дух и торжественно разжимаю кулак перед вытянувшимися лицами насмешников - пламя костра играет яркими бликами на затейливых вензелях старинного серебряного колокольчика, местами подёрнутого зеленоватой патиной времени...