В одном тёмном, тёмном лесу... Стояла тёмная, тёмная избушка. Ветви могучих деревьев заслоняли её от солнца, тянули свои корявые стволы, опутывали словно паутиной замшелые стены её, скрипели почему-то, даже и не обдуваемые никаким ветром, просто от старости и ветхости. Частоколом хлесткие кусты разрослись кругом бревенчатых стен избушки - ни окошка ни видать, ни входа никакого..
И на первый взгляд будто необитаемо это место, но каждую полночь, в новолуние, зажигался в избушке огонёк свечи. Желтенький крохотный огонёк, как маячок для какого путника, сбившегося с пути. Только любой грибник ли, или охотник по возможности сторонился этого тёмного домика, обходит верстами; нехорошая слава за ним имелась. Поговаривали, колдунья в нём обитала. А кто говорил что целая злая ведьма. Или баба-яга, людоедка. А кто говорил прекрасная лесная нимфа, типа кикиморы, только не болотная.
Впрочем, то слухи были старинные, сами по себе замшелые, не лучше той скрытой в лесу избушки, что год от года только старилась, хотя и стояла как вкопанная. А может и вкопал кто, никому не известно, да и перестали люди ходить теми дорогами, а больше по домам сидели, в интернете грибы собирали в играх, и охотились ещё, даже и друг на друга. Тоже в играх.
Неведомо, как оказался тот усталый путник возле стен её, да ещё и в новолуние..., да ещё и оторванным от реальности интернетной, но явился он к домику в латах и со шпагой на бедре, в сапогах с отворотами, и в шлеме с жестяным забралом.
Рыцарь целый! Едва на ногах держался тот воин, то ли от ролевой погони едва скрылся, то ли от выпитого пива дальше других по нужде забрёл. Но встал он столбом подле избы, поймал зрачком огонёк и стал сам не свой. Руки в латах вперёд вытянул и пошёл на свет как та сомнамбула...
А деревья и кусты будто сами собой расступаются, будто подталкивают странника к зияющему входу своими чёрными ветками, шёпот стоит разноголосный, и пение из избушки женское слышится. Прекрасное пение: оно то юное, то зрелое, то переливается нежным контральто, то хрипотцу выдаёт страстную. И песня о любви и томлении от оного чувства.
Заходит странник-потеряшка-сомнамбула-рыцарь в освещенную электричеством горницу: совсем отличную от интерьера наружнего: салфеточки кружевные на полочках, кувшинчики глиняные расписные, половики домотканные, да всё узорами расшитые, со вкусом и знанием дела рукодельницей. А на лавке, фигурка женская, в сорочке бабушачьей виднеется, отвернулась к окну, и волосы длинные и светлые чешет, напевая сладко.
Молодец-ролевик так и замер поражённый, добротой естественной и сексуальностью первозданной хозяйки, не в пример его современницам, да и начал с ней разговоры разговаривать. Про работу свою трудную, про жизнь свою тяжёлую, про меркантильных современниц полиэтиленовых. И комплиментами ещё завалил.
А хозяйка развернулась от окна, и ликом светла, и очи, что уголья горят страстями да желаниями, но чудна она, потому как нет у неё возраста. Как к свече подойдёт: юность и девственность в гладости шеи, плеч и черт милых, а чем дальше от огня отходит, тем больше теней зрелости на лицо накладывается, опыта неудачного житейского, да неустроенности женской. А как к печи подошла, за ухват схватилась, так и вовсе - пожила я: суровые складки бороздят лицо, угрюмость строгая и голос переливистый - брюзжит.
На стол принялась собирать, бражку из дички по кубкам булькать, пироги да расстегаи с грибами расставлять, щи томленые по блюдам разливать, а сама слушает странника своего, заплутавшего к ней по ошибке. А он соловьем заливается: про жизнь, да снова всё одно: про работу трудную, про дурных женщин из инетика, про 18000 шагов своих в день, про дорогу до трудной работы в два часа в одну сторону, про ипотеку свою с алиментами...
Заливается, а сам рот пошире раскрывает, чтобы хозяйка прекрасная ему в рот щи томленые заливала и бражку из дички. И глаза круглые делала, от судьбы его злодейки поразившись. Да по шлему гладила жалеючи. Да забрало протирала тряпочкой хлопчатобумажной. И латы ещё. И шпагу. А сама от печи до стола, от стола до печи шлёпает, и всё старше становится, то ли от речей рыцарских, то ли от волшебства какого..
Поели, попили, спать пора. Мягко постелила путнику хозяйка, перины взбивала, под руки его в постель провожала... А он всё своё, что мол, и расплатиться ему за приём душевный нечем, кредиты одолели, дитя младое учится, бывшая жмёт с него последнюю кровинушку.
А ещё, ремонт кухонный затеян не вовремя, да сменить линолеум на паркет в уме держится. Вот ежели б помощь какая была. Таки он бы проявил себя в рыцарской красе: могёт в пиццерию сводил прекрасную хозяюшку здешнего помещения, али в чебуречную.. Али защитил бы от хулиганов каких на сию невинность претендующих., лишь бы с ним куковала по жизни его душа-девица. Влюблённый он уже сделался. А можно и вообще... На море съездить! Северное! Отплатил бы за радушие по полной рыцарской программе. Но пока, увы. Подождать надо. И с кухней помочь.
На том и порешили. А пока решали, таки снова всплыли подробности, как то, что совсем не тонет никогда. Выгадалось, что прекрасно он потребляет в общепите, ежели с дочкой дело выходит, или с женой бывшей у коей не забалуешь. Или с другом ещё. И кухни ремонтируемые не мешаются. И ездит на моря северные направо и налево, коли настроение позволяет или обстоятельства гонят. Глянула с укором хозяйка, с вопросом в очах-угольях.
Раздухарился тут путник, кричать начал: я, мол, не Алень вам тут, женчина! Я ничего не требовал, потому ни чем не обязан, а вы, собстна, на себя смотрите спервоначалу, во что вы превратились, дорогуша, ведь состарились совсем, от печи ко мне бегать, да пироги на пару жевать. И помосч ваша - тьфу, и угощения, и сами вы - тьфу. И послал её к матери, а ещё на все торчащие части человеческого ню.
А хозяйка молча к свечи отошла, попросила только раздеться гостя. Латы опостылевшие снять. Сверкнула очами, повернулась к нему вновь юной девой, и ну волосы свои расчёсывать и напевать песню призывную. Песню о любви, об эмоциях с нею сопряжённых: от печали до радости, о воссоединении в вечный союз двух сердец, о жизни пополам поделенной. И в горе, как грицца, и в прибытке,и в утерях совместных.
Обрадовался путник такому продолжению знакомства, подпевает ей, в унисон, шибко уж завлекательная девица перед ним... Про жизнь совместную запел, потом которая, когда его дите выучится - не боле пяти годиков подождать.
Про помощь свою рыцарскую, в защите женской неприкасаемости от всяческих других заинтересованных мужских лиц. Лишь бы сама с ним только, помогала, да напутствовала, да бражку подливала и спать укладывала. Влюблён он.
Про общую квартирку в Подстоличье ближайшем спел, поболе нынешнего ветхого жилища, возлюбленной на личные средства купленную взятые с продажи избушки ее. Совместное гнездышко, любимыми руками жены обустроенное, в которую вклад его - только рыцарская защита пока может быть, от мужских бездомных поползновений - потому как ипотека евошняя, сладу с ней нет. Переезд тоже, как на духу признал - не потянет: дитя недавно отвозил в освоении общежития способствовал институтского - на работе не отпустят. И вообще, свою ипотеку выплачивать, но не более трёх годиков осталось, а потом квартиру дитю завещать надобыть, там жена - незабалуешь. А тут суженная - с ним вовек. И он любит, жить уж даже самостоятельно не может.
Про годы старые семейные пел басом, где он в личном пространстве у окошка сядет и ворчать начнёт про цены, Путина и щи слаботомленые... А девице он станет приказывать: нук, старая, репку посади, да колобка испеки из сусеков! Зато вместе рядышком, любовь ведь гробовая.
"А пока, хозяюшка, погодить твоя задача, чтобы не передумал твой суженый, и на все выпуклые ню то и дело не посылал. А то ведь, и приложится, гляди, доведешь истериками и требованиями самого спокойного рыцаря!"
А сам латы снимает.
Снял, а под латами... (Тут пробел для фантазии читателя).
Слушает песни его хозяйка, волосы чешет, потом откинула гребень подальше, быстрым бегом к постояльцу своему подлетела... Ам его! И съела. Вместе с сапогами подвороченными и шпагой. Облизнулась сыто, латы в подполье скинула, забренчало гулко и вспышка словно из преисподней - огненная.
Потом потемнело в домике, заскрипели устало, закрыли ветви солнцу дорогу, прикрыли жилище от чужих глаз, до поры до времени.. Ведьма там притаилась. Или баба-яга, людоедка. Кто-что говорит.. Да и говорят нонче мало. Всё больше по интернету общаются.
Навеяно просмотром постов "Канальи", здесь, на Дзене. Рекомендую. Зощенко жив! ❤