Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Признаться, после столь неожиданного финала третьей серии я пребывал в некотором затруднении... И что же дальше? И что же это такое натворил наш юный Иван Яковлевич Рихтер? И как мне прикажете теперь выкручиваться? Ну да - делать нечего, сам хотел в прошлом месяце эффектной концовки, теперь пришло время расплачиваться за содеянное. Так что прошу усаживаться поудобнее, да и приступим к просмотру очередного эпизода нашего "самаго лучшаго сериала". Бог даст - всё сложится как-нибудь...
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ ЧЕТВЁРТАЯ ЭПИЗОД 1
- ...Ah comme il Yun pauvre!..
- Docteur Bach a dit aucun espoir...
Женские голоса, явно сочувствующие умирающему юноше, и какой-то незнакомый мне доктор Бах, не оставляющий ему ни малейшего шанса на жизнь... Затем всё опять проваливается, исчезает, снова - тьма... Куда же вы, вернитесь, прошу! Я не хочу во мрак, говорите, говорите, ваш нелюбимый мною французский - единственная сейчас ниточка, которую вот-вот перережет безжалостная мойра Атропос. И хоть я не понимаю ровно половины из произнесённого вами, но всё равно - говорите, говорите ещё... Но - нет. В детстве, когда я рисовал что-либо, мне нравился чорный цвет - своей лаконичностью, безапелляционностью, бескомпромиссностью, он - как краткое и самое не оставляющее ни малейшей почвы для иллюзий слово "нет". Произнесите на разные лады "да", и вы сами услышите, что в нём есть место для некоторого лукавства, оно - не окончательно, оно - многоточие... "Нет" - это точка. Я не знал тогда, что есть цвет чернее чорного. Это - тьма. И я - Иван Яковлевич Рихтер - её часть. Я - вне времени, вне бытия. Я - где-то "над". Дядюшка Андрей Карлович. Папенька Яков Антонович, неугомонный мой хлопотун, бедный инвалид. Маминька, милая маминька Елизавета Николаевна, как же давно мы не виделись!.. Мария Каверина - несчастливая любовь моя. Саша Шварц, озорной товарищ по пансиону Горна. Вы - есть, а меня более нет. Я разложен на мельчайшие атомы, я - неотчислимая часть Небытия, я - слеп, безгласен, бесплотен, я - nihil, Ничто... Но что это? Снова голоса?
- Князь, я - всего лишь акушер, вам надобно пригласить Бауэра, хоть, право, я не уверен, что и Бауэр сможет ему помочь. Боюсь, этот юноша - уже не с нами...
Снова - обо мне. Узнаваемый немецкий акцент. Опять - на французском. Кажется, этот князь пытается убедить первый голос, что Бауэр - напыщенный дурак и шарлатан, и врачебный многолетний опыт славного на всю Москву Рихтера (Рихтера?!..) - намного ценнее и весомее. В их спор вступает женщина. Мне нравятся женские голоса. Мужские отчего-то напоминают мне слово "нет", они - черны. Голос этой (немец зовёт её "княгиней") - прелестен и ангелоподобен. Она - мой защитник, покровитель. Я чувствую на себе чьи-то прикосновения. Боль. Тьма. Господи, пора бы уже всё это прекратить! И всё прекращается. Благодарю!..
... Вероятно, мне надо закончить интриговать любезного читателя сих записок, и попросту поведать уже всё как было. Виноват, я не удержался от некоторых красок, возможно, не вполне годных в палитре опытного мемуариста, к когорте коих, впрочем, никогда не принадлежал и принадлежать не смогу. Но передать ощущения, переживаемые мною на протяжении нескольких месяцев иным способом я не смог, потому просто вспомнил те обрывки ощущений, что остались в памяти. И выглядело это именно так. Вероятно, я умирал несколько раз, и несколько же раз Всевышний зачем-то возвращал меня в этот мир, пока, видимо, утомившись, не решил оставить среди живых ещё на некоторое время, истекающее, как полагаю, уже весьма скоро. Щедрый дар, за который уже много десятков лет не устаю благодарить и Его, и людей, меня спасших. Итак, по порядку - такому, в каком я сложил для самого себя сию мозаику!..
... Злосчастную разорённую бричку Ивана Виллимовича обнаружил разъезд знаменитого "летучего" партизанского отряда Винценгероде, командовал которым не кто иной, как Александр Христофорович Бенкендорф. Вы не поверите, но это так. Налетая ниоткуда на французов, партизаны наносили неприятелю столь серьёзный урон, что против них Богарне снарядил целую дивизию генерала Пино, что, впрочем, никак не помогало противостоять отваге, расчёту и храбрости русских мстителей: они буквально рвали и без того уже потрёпанные после Бородина войска Наполеона по кусочкам. Увидев два недвижных окровавленных тела, Бенкендорф, тогда уже недавно произведённый в генерал-майоры, распорядился было хотя бы наскоро убрать их с дороги, но, заслышав вдруг негромкий стон, склонился к обоим. Бедный Иван Виллимович Альбрехт был убит наповал. Позднее, я только и утешался лишь тем, что смерть его была лёгкой и быстрой. Я же ещё дышал. Пребывая в опасении появления французов, благородный военачальник отдал приказ захватить меня с собой, что и было выполнено одним из офицеров, хоть и без каких-либо мер предостережения к тяжело раненому: меня просто перекинули кулём через седло, так что отдать Богу душу я мог бы уже тогда!
Прибыв к месту тогдашней дислокации отряда, А.Х. снарядил повозку, отправившую моё почти уже нездешнее тело ближе к Москве, где с рук на руки меня сдали в один из покидающих Белокаменную обозов. Заботу обо мне взяло на себя почтенное семейство г-на Волкова, Отставной бригадир Никита Семёнович Волков был одним из тех московских старожилов, коими славилась тогда допожарная древняя столица. Волковы уже второе столетие славно живали деревянным, но крепко строенным своим домком средь множества церквей на Большом Знаменском, особой знатностью рода и богатством не отличались, но на Москве их фамилия что-то, да значила. Проводив в ополчение единственного - тридцатилетнего уже - сына, записанного в полк графа Дмитриева-Мамонова, старики прослезились, собрали что могли, да и потащились прочь из Москвы - в Вологду, где у Никиты Семёновича жила вдовая сестра - совсем уже старушка, бывшая когда-то замужем за председателем казённой палаты. Будучи на рубеже жизни и смерти (даже - много ближе к последней), я и желать бы не мог лучших спасителей: почтенная Фелицата Павловна принялась печься обо мне как о родном и сыскала врача, оказавшего мне первую необходимую помощь, извлекшего из живота моего пулю и сразу выразившего серьёзнейшие сомнения в моей состоятельности как жильца. В Переславле-Залесском Волковым пришлось переждать с неделю, пока у меня не спал страшный жар: после они сказывали, что в бреду я часто звал Машу и всё убеждал её в чистоте и вышине своих помыслов. Двинувшись понемногу далее и доехав до Ярославля, Волковы встретились там со старыми, хоть и шапочными (более по покойному отцу его - Андрею Ивановичу) знакомцами - князем Петром Андреевичем Вяземским и супругою его Верой Фёдоровной, бывшей на последнем месяце беременности. Наблюдавший княгиню известнейший московский акушер и однофамилец мой Вильгельм Рихтер как раз намеревался отправляться в Вологду, туда же - вослед за ним - потянулись и Вяземские, полагая, что только Рихтер в состоянии обеспечить Вере Фёдоровне благополучные роды их первенца. Это была вторая удача для меня, ибо почтеннейший эскулап Вильгельм Михайлович всю дорогу до Вологды всячески опекал моё бренное тело, усердно поддерживая его хотя бы всё в том же пограничном состоянии меж Бытием и Небытием.
Князю Петру Андреевичу в те годы только сравнялось двадцать, а он уж был на московском небосклоне изрядная величина. Рано осиротев, юный князь сделался вдруг популярен средь тамошней молодёжи, закатывая пиры, без меры соря деньгами и выглядя ярким манком для мечтающих о выгодном браке мамаш, пока однажды не попался на удочку матёрого карточного волка (вернее, целой компании негодяев, промышляющих подобным образом) и не проиграл тому неслыханную сумму в несколько сотен тысяч. Будучи нрава лёгкого, Вяземский не горевал, взялся за ум, устроился на необременительную службу и приобрёл славу первого московского острослова, остромысла и поэта "по вдохновению". Его знали все и он знал всех. Удивив Москву о прошлом годе внезапною женитьбой на княжне Гагариной, бывшей, между прочим, годом старше жениха и не такой уж раскрасавицей (поговаривали, что дело удачно сладила мать невесты - княгиня Прасковья Юрьевна из рода Трубецких), князь Пётр ничуть не изменился, оставаясь всё таким же хлебосольным, ярким и остроумным, un vrai moscovite. К моменту встречи Вяземских с Волковыми, он только вернулся с Бородина, где полной ложкою хлебнул марсовой романтики. Будучи приписанным к тому самому полку Дмитриева-Мамонова, куда отправился бить француза и сын Волковых, он видел всё сражение от начала и до конца, и увиденное поразило его до глубины души. Надо было иметь сердце художника и прожить два десятка лет как он, чтобы вернуться за женой в Ярославль в том состоянии, в каком нашла его тогда Вера Фёдоровна. Это был совершенно другой человек, разом состаревший лет на пять - не внешне, но душевно. И опять же, будучи un vrai moscovite, москвичом до мозга костей, он не мог без страдания воспринять весть об оставлении Москвы. Прибавьте к этому беспокойство будущего отца за предстоящие первые роды жены - и вы поймёте, каким тогда был князь Пётр.
Я, само собою, общаться ни с Волковыми, ни с Вяземскими не мог, пребывая мало того, что в статусе недвижимости, так ещё и совершеннейшим incognito. Нередко оба почтенных семейства спорили меж собою, пытаясь определить - кто же я таков? По чистому лицу и ухоженным рукам выходило, что я - наверняка дворянин. К сожалению для меня, по молодости лет я почти нигде не бывал, поэтому видеть меня - кроме как в присутствии - никто из моих спасителей вряд ли мог, а коли бы и видел, то уж точно не запомнил бы по скромности и незначительности моей персоны. Добрейшая Фелицата Павловна нарекла меня отчего-то "Алёшенькой", под каковым именем я и просуществовал до самого своего пробуждения в Вологде...
*******************************************************
Озадачив самого себя появлением новых, вполне себе осязаемых и реальнейших персонажей, я задумчиво удаляюсь на месячное обдумыванье, с тем, чтобы вновь возвратиться к мемуарам Ивана Яковлевича Рихтера уже в мае. А в качестве музыкальной виньетки предлагаю просто... послушать русскую гитару. Вернее, музыку к романсу Елизаветы Кочубей "Скажите ей" в замечательных обработке и исполнении Николая Александрова. По глубочайшему моему убеждению русский романс хорош не под фортепьяно, придающему ему некоторую салонность, а именно под гитару, от которой и сладко, и грустно, и уютно, и хочется отчего-то... водочки под нехитрую закуску.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
