Ну раз уж про Ленина написала, можно и ещё об одном товарище вспомнить... Об ещё одном дачнике. О писателе Викторе Шкловском.
Ну да, фото с Кавказа. Зато он здесь не в кругу своих друзей-литераторов. Так что пусть будет так. А то фотки все - либо с друзьями (коих тьма), либо уже старый.
Почему о нём? Да потому что он, вернувшись из эмиграции в 1923 году, сначала не принявший революцию категорически, а теперь с ней смирившийся, на первое время поселился в подмосковной тогда усадьбе Покровское-Стрешнево. Здесь, как и в Иваньково тоже был санаторий. А ещё сдавались комнаты для длительного проживания.
С усадьбой Покровское-Стрешнево был связан переломный, тяжёлый период жизни Виктора Борисовича Шкловского - писателя, литературоведа и теоретика кино.
«Я остался в Москве, комнату нашёл в Покровском-Стрешневе, туда идёт трамвай 13. За мостом под железной дорогой — каменная стена. В стене трое огромных чугунных ворот. Каждые из ворот больше тех, через которые въезжают в Россию», — писал Шкловский в автобиографической книге «Третья фабрика».
В 1920-х маршрут №13 проходил от Тверской до улиц Щукинской и Бодрой (сейчас улица Академика Курчатова).
Иногда зимой 1923-1924 года они с женой оставались ночевать в городе, и за несколько дней их комнатка вымерзала. Щели в полу приходилось затыкать книгами. Электричества не было, а туалет - в 200 метрах. Под окнами - оркестр, рядом - ж/д касса.
Но они были молоды, и казалось иногда, что всё происходит не с ними, а с какими-то будущими литературными персонажами, которые обязательно появятся на страницах книг Виктора.
То, как они с женой - Василисой Корди - прожили здесь осенне-зимне-весенний перод, писатель описал в книге "Третья фабрика" (1926).
РОДИНА
/…/ Я должен работать на науку. Так вот, как умею. Со своими.
Я остался в Москве. Комнату нашёл в Покровском-Стрешневе. Туда идёт трамвай. За мостом под железной дорогой - каменная стена. В стене трое огромных чугунных ворот. Каждые из ворот больше тех, через которые въезжают в Россию.
За воротами деревья, густые в огне фонаря. За елями - большое здание, дворец-дача-декорация. Кругом парк, в парке сирень; весной ее ломают тихо, ломают и везут, и, не боясь тихого шума, в особенно светлой прелести ночи, поют соловьи. В пруду тина и ряска. Ряска напоминает треснувшую эмаль. И на эмали видны призрачные заплывающие тропы лягушек. Все это увидел весной, а приехал осенью.
Комната была полна кленовыми листьями. Окно открыто в парк. Среди старой мебели, с шелком, рассыпавшимся на нити, шуршали на полу, как рукописи, листья.
Было красиво. Окно в солнце. Деревья.
Кругом нашей комнаты холодные пустоты. Музей, черные переходы, в которых когда-то было тепло и жили черкесы. Черкесы и каменная красная стена и ворота должны были сохранить владелицу от революции.
Стоял на четвереньках и затыкал тряпками и кусками книг щели на полу.
Замерзало окно. Без форточки. Сразу стало в комнате некрасиво. В углу поставили печку с духовой. Печник обманул. Дымило.
И ещё:
Я старался удержать осень. .
Она уезжала. Снимала с деревьев портьеры, бросала всё на пол, укладывала.
Вот стоит ещё зелёной берёза. Вот ива. Не буду смотреть на липы. Вот остались лиственницы. Ноги шумят в сухих лёгких обрывках. Вот стало мягко, не шумно. Это упали на землю иглы лиственниц. За ними зима.
Сушили дрова на печке. Топили утром. Весь день.
Собака Альма привязалась к нам, лежала весь день за дверью в темноте проходов. Когда впускали, отогревалась, ела и начинала стучать твёрдым хвостом. На плите бурлит что-то.
Стол дали мне большой. Лампу собрали из кусков. Довольно удобно всё. Если пройти на улицу - тишина. Немногие окна в доме. Каменная стена. Статуи в будках, снег на кустах. Что касается электричества, телефона и ванны, то уборная была в 100 саженях.
Тихо.
Разнообразно посажены деревья. Дом надстроен последней владелицей под замок дощатыми надстройками. Когда луна ему в спину, он похож на замок.
Колодец. Здесь Дон-Кихот может стать на страже. Какая странная и никогда не бывшая настоящей жизнь. Дым мне привычен. Ходил тихим и толстым в чёрной блестящей куртке. Город далеко.
Трамвай весь покрыт изнутри непереваренным, приставшим к стенкам мохнатым паром. Глубокие надписи на стеклах. Трамвай бежит из города, пустея. Перебегает через мосты. Входит в лесок. Потом тишь и желтый фонарь на последней остановке. Электричество такое, как в детстве, когда оно ходило на четвереньках.
Идёшь к красной стене. Звёзды. Ворота из тяжелого железа. Ели в снегу и мягкое тёплое прикосновение собаки в тёмном проходе.
Жена была беременна.
Эта зима пахла дымом и апельсинами.
Немного нужно человеку. Комната с сухими стенами. Печка без дыма, окно с форточкой. Лампа. За всю свою жизнь не научился покупать сухие дрова.
Печь дымила.
Когда уезжали в Москву на неделю, то комната отдыхала. Дым проходил, и она принимала свой музейный вид.
Молоко, застывшее в кувшине на плите. В середине большой мёрзлый шар и плавает он в густых сладких сливках.
Писал книгу о современной русской прозе. /…/
Когда пришла весна, а потом и лето, вокруг всё изменилось. И снова усадьбу Покровское-Стрешнево стали "атаковать дачники и экскурсанты". Вот это Шкловский уже не выдержал.
/…/ На меридиане Покровского-Стрешнева весна приходит так: снег тает. Показывается земля. Потом иногда еще раз падает снег. На Пасху едва успел собрать листья плюща и зима еще раз захлопнулась. Все же выставили огромные рамы. Рамы у нас были выше комнаты, уходили вверх, в особые карманы. На деревьях желто-зелёные шарики почек. В лесу, вернее под деревьями, трава шевелит прошлогодние листья. Растёт.
Потом черёмуха цветёт в новом холоде.
Не знаю, что сказать про сирень. Густая. Соловьи запевают так громко, что можно было бы ночью стрелять по голосу из-за горы орудиями.
Одетые деревья разделили парк на части.
***
Ходят люди, шепчутся, бьют себя по лицу густой сиренью. Комары.
Москва ехала к нам на трамваях. Уже духота. Очереди на Страстной площади. Мороженщики у нас. Велосипедисты. Ресторан. Оркестр духовой музыки прямо перед окном. Публика останавливается и читает надпись Главмузея перед нами. Разными голосами. У сквозных ворот сидит кассирша и бьет себя сиренью по лицу. Комары. Альма, когда подбегает, уже не кажется тёплой.
К вечеру зажигают фонарь. Зелень у фонаря выглядит очень густой.
Ночью по аллеям проезжает в ресторан автомобиль.
И писатель с женой, художницей Василисой Корди, ожидавшей к тому времени ребёнка, переехали из Покровского-Стрешнева в город.
Наверное не удивительно, что собаку, которая у них потом появится уже в постоянном их доме, они назовут Альма. А память о комнатке в барском доме, превращённом в музей, останется светлым воспоминанием...
Уехав в город, глава семьи станет снова писать, а ещё работать на третьей Госкинофабрике и писать сценарии для уже советских фильмов.
Жизнь шла своим чередом...
Лайки помогают развитию канала!