Для производства стекла необходим песок. Чистый песок выкапывают из глубоких пещер, почти шахт. Так получилось самое таинственное место в Ленинградской области: Саблинские пещеры.
Романтика, тайна идут рука об руку с прагматикой, с производством. Тень прагматики – романтика. Так получается.
Нежный топоним
На берегу реки Тосно, в окрестностях городка Никольское, есть эта местность. Имя у неё – Пустынька (ударение на первом слоге, ударьте на втором и зазвучит издевательски-зловеще: ПустЫнька). В принципе, так оно и случилось, ударение переместилось. Нежная Пустынька стала ПустЫнькой после тысяча девятьсот … двенадцатого года. (А вы подумали? Всё бы нам на большевиков валить.)
Усадьба. Сначала она принадлежала адмиралу Ушакову. Да, тому самому «морскому Суворову», верному слуге матушке-императрицы, Екатерины II. В отличие от Суворова, моряк эксцентрических шуток себе не позволял, петухом не кричал, в чём мать родила на глазах у потрясённой публики не бегал. Может, поэтому и канонизирован. Это его мощи время от времени возят по морю и по рекам на катерах.
Потом усадьбу перекупил генерал, острослов и комедиограф Копьев. В конце XVIII- начале XIX века его комедии были весьма популярны, шли на сцене императорских театров (впрочем, до великой театральной реформы формально Александра III, а фактически Александра Островского, частных антреприз в России, можно считать, что и не было).
Ныне Копьев – комедиограф плотно забыт. Даже названий его пьес почти никто не помнит. А одно название – замечательное: «Что наше, тово нам не нада» (1794). Это верно. Чужого бы прихватить кусман, а наше … да гори оно огнём, булькай под воду. Не жалко.
В 1850 году имение купила мать графа Алексея Константиновича Толстого. Пустынька стала для этого графа тем, чем стала для другого графа Ясная Поляна. И обоим топонимы их усадеб подходили. Потому что граф Лев Толстой – это ясность, чёткость, рационализм, стремление всё понять и понятое как можно точнее сформулировать.
«Вера в прогресс – самое сильное препятствие для свободы мысли» – чётко и точно. А кто нам сказал, что всё будет хорошо? Что завтра будет лучше сегодня? Бог нам этого не говорил и не говорит...
Иное дело – граф Алексей Константинович Толстой. Не то, чтобы не думал и не формулировал. Думал и формулировал, но не так. По-иному. А вот как - трудно сказать. Потому что он был последний и, наверное, лучший русский романтик. Здесь с формулировками посложнее будет.
В общем, ему в рост и вровень было название его любимой усадьбы, Пустынька на берегу Тосны, среди ингерманландских болот, вблизи которых рабочие роют пещеры, добывая песок для стеклодувных заводов.
А если учесть, что дом на берегу Тосны построил Андрей Штакеншнейдер в стиле неоготики, то и вовсе в точку. Алексей Константинович Толстой – автор самых страшных, неоготических рассказов в русской литературе: «Упырь» и «Семья вурдалака».
Песенка вурдалаков мне до сей поры помнится: «Пусть бабушка внучкину высосет кровь (…) и череп пробивши, погрязнет в крови несчастная жертва преступной любви». Хорошая страшилка получилась! В замке на берегу Тосны граф её и сочинил. Романтик.
Романтика на стыке
Самое оксюморонное направление в литературе. Всегда в стык, страшное и смешное, бытовое и возвышенное. Замок не на скале, а среди болот. На берегу не реки, а речушки. Таким граф и был. Самое страшное сочетал с самым смешным. В той же Пустыньке Алексей Толстой написал «Военные афоризмы Фаддея Козьмича Пруткова» с примечаниями полковника.
Сами афоризмы хороши, но примечания блестящи. «Тому удивляется вся Европа, какая у полковника обширная … шляпа» (прим. полковника: «Отчего же обширная? Обыкновенная, с чёрным султанчиком. Я от формы никогда не отступаю»). «Что за беда, что нет ни хлеба, ни кваса – пуля найдёт солдатское мясо!» (прим. полковника: «Видна некоторая жестокость»).
И, конечно: «При виде исправной амуниции, как презренны все конституции» (прим. полковника: «Мысль – хороша. Но рифма никуда не годится. Отдать аудитору – пусть исправит»).
А «Сон Попова»! Тоже ведь в Пустыньке придуман. Сатира первостатейная и на все российские века. «Приснился раз, бог весть с какой причины, советнику Попову странный сон. Поздравить он министра в именины в приемный зал вошел без панталон». Перепутал. Не в ту дверь вошёл. С кем не бывает! Спрятался за каминный экран, может, пронесёт, не заметят, что в одном носке. Тем более, министр либеральный.
Заметил: «О! И Тит Евсеич здесь! Зачем он виден нам не весь, а заслонён каким-то попугаем? Я любопытством очень подстрекаем увидеть Ваши ноги. Да, да, да! Пожалуйте-ка, сударь, к нам сюда». Колеблясь меж надеждой и сомненьем, как на его посмотрят туалет, Попов наружу вылез. В изумленье министр приставил к глазу свой лорнет».
Результат – суровый допрос в жандармском отделении с требованием назвать сообщников: «Возможно ли сообщничество там, где преступленье чисто негативно? Ну, ведь штанов-то не надел я сам, и чем бы вы меня там не пугали, другие мне клянусь, не помогали!» Не помогло. Выдал сообщников: «Пошел строчить (как люди в страхе гадки) имен невинных многие десятки! Явились тут на нескольких листах: какой-то Шмидт, два брата Шулаковы, Зерцалов, Палкин, Савич, Розенбах, Потанчиков, Гудям-Бодай-Корова…». Гениальная вещь! Готов цитировать и цитировать. Место появления – Пустынька.
А «Князь Серебряный»! Режьте меня на куски, но это лучший русский исторический роман с минимумом неточностей (неизбежных в любой исторической беллетристике). Да, действительно, фаворит Ивана Грозного, опричник Федька Басманов, сурмил брови, румянил щёки, красил губы, натягивал женское платье и в таком виде плясал перед царём, потому что -см. письмо князя Андрея Курбского царю Иоанну Васильевичу: «мы служим тебе славными ратными делами, а Федька Басманов гнусным делом содомским».
И поскольку Иван Васильевич Рюрикович не дезавуировал сообщение Андрея Михайловича Курбского в ответном своём письме, то … выходит так, что Федька Басманов не только плясал...
Самая, казалось бы, невероятная, поскольку очень уж символична, сцена в романе – реальна. Иван Грозный по уши завяз в ливонской своей авантюре (думал – блицкриг, вышла затяжная война). Всё войско на северо-западе. Татарский набег.
Встречь татарам - земское войско и … царёва гвардия, элита, опричники! (Победы гвардии только и исключительно над собственным мирным населением). Земцы стоят насмерть, а опричники, которые этих земцев били, унижали и грабили, бегут, как наскипидаренные.
А «Царь Федор Иоаннович»! Совершенно невероятная пьеса и в человеческом, и в сугубо политическом смысле. (То-то и была запрещена к постановке царской цензуре. Спустя десятилетия цензурный запрет пробил Алексей Суворин, за что ему русская культура должна быть незнамо как благодарна). Но довольно.
Главное, что всё это граф Алексей Константинович Толстой придумал, продумал и написал в месте с нежным названием Пустынька. Значит, ему там было не только отдохновенно, но и вдохновенно в неоготическом замке на берегу речки Тосно.
Под землёй
Потом Пустынька досталась госпоже Хитрово. Потомки госпожи Хитрово в Пустыньку редко наведывались. Всё больше – Лазурный берег. Ментона, Ницца, Монако. А Пустынька-то на что? Драмы писать? В 1912 году заброшенный господский дом вспыхнул, как свечка. Пожар был грандиозный. Выгорел и дом, и все пристройки. (Может, и крестьяне подожгли. Любовь крестьян к барским постройкам известна и задокументирована).
Однако... Пустынька все же есть. Под землёй. В Левобережной саблинской пещере.
И это тоже куда как к лицу её знаменитому владельцу. Ему, романтику, мистику, это бы понравилось. В пещерах, где обитают летучие мыши и бабочки, живёт образ его усадьбы. В 2020 году в Левобережной пещере открыли экспозицию. На стеклянных экранах – изображение замка работы Штакеншнейдера и помещений усадьбы.
Пустынька – на земле пустЫнька, а под землей – её образ, зыбкий и чёткий, на стекле, рядом с летучими мышами и бабочками, на крыльях которых оседают капли.
Кстати, у многих народов есть сказания о городах, которые ушли под землю или под воду, как Китеж в русском сказании. Во всех этих легендах, населённые пункты были перемещены с земли вниз – за грехи их жителей.
В японской и французской легендах - за грех любострастия одной жительницы, правительницы города. Вышла на берег океана и крикнула: «Океан, никто меня удовлетворить не может. Может, ты?» Океан пророкотал: «Может и я. В приданое – город». Сделка состоялась.
Только в России Китеж опускается на дно озера, спасаясь от беды, от нашествия, поскольку защитить себя от надвигающегося зла … увы … не может. Вот и усадьба автора «Сна Попова» и «Князя Серебряного», или её зыбкий образ на стёклах – под землёй. Это – в точку. Повторюсь, мне кажется, Алексею Константиновичу Толстому это бы пришлось впору.
