Детство великой оперной певицы Галины Павловны Вишневской если и было похоже на сказку, то на сказку страшную, на одну из тех, которые современным детям родители бояться рассказывать дабы те не сделались до конца жизни заиками. Зато сами дети обычно любят страшное, рассказывают друг дружке страшилки в темной спальне под одеялом с фонариком. Страшно завывая и даже порыкивая в особенно важных местах. Вот и мы расскажем такую историю. Устраивайтесь поудобнее.
Маму Гали, впрочем, никакой Гали в то время не было даже в проекте, звали Зинаидой. Это была видная девица, с золотистыми косами в руку толщиной каждая. Как у русалки, распустишь, расчешешь частым гребнем, покроют они семнадцатилетнюю красавицу изысканным царским покрывалом. Большие черные глаза – настоящие цыганские с той самой колдовской поволокой и густыми чернущими ресницами, казалось могли свести с ума любого. Как говорили в старину, на семерых такой красоты отмерялось, ей одной досталось. К добру ли? К худу? Как знать.
Впрочем, если бы природа раздавала свои дары менее эмоционально и более разумно, она без сомнения обратила бы свой материнский взор на красивую Зинаиду, и подарила бы ей немного удачи.
Хотя поначалу окружающим как раз казалось, что Зина и парня выбрала себе под стать, такого же видного да красивого. Зинаида от той неземной любви расцвела еще больше, когда же девушка поняла, что беременна, и живот начал заметно округляться, любимого и след простыл. То ли бросил влюбленную девчонку, то ли был убит в пьяной драке. А вот ребенок во чреве остался, и теперь Зинаиде срочно нужно было что-то делать.
Конечно, живи она как ее предки в таборе, там бы ребятёнка не обидели. Но Зина была крещеной и жила среди обычных людей, которые не любят матерей одиночек, и до конца века станут дразнить невинного ребенка мерзким словом «безотцовщина», а то и похлеще. И если гордая Зинаида могла стерпеть такой участи для себя, она была готова костьми лечь, лишь бы только не дать в обиду любимого ребенка.
Поэтому обведя находящихся на стройке, где она работала по комсомольской путевке, мужчин своим знаменитым цыганским колдовским взором, она вдруг встретилась глазами, с взглядом который просил, молил ее если не о любви, то хотя бы о сострадании.
Комсомольский вожак двадцатилетний Павка[1], был по всем статьям завидным женихом. Из тех, о ком говорят, первый парень на деревне. И именно он, по идее, должен был прорабатывать беспутную Зинку на собрании, клеймя ее позором. И надо же, именно он Павел Андреевич Иванов, смотрел теперь на беременную Зинаиду, пожирая ее влюбленными глазами.
«Вот за него и выйду», – шевельнулось в голове Зинаиды. И она тоже улыбнулась Павлу.
Комсомольская свадьба получилась бедная, хуже другое, все знали, от кого у Зинки ребенок. Забрал молодую жену уже на сносях со стройки, Павел привез ее в Кронштадт к родителям. Здесь тоже ничего скрыть не получилось. Слишком большой срок. Да и сама Зинаида не скрывала.
Родив мальчика, она сделалась самой заботливой матерью, должно быть ребенок напоминал ей ее единственную любовь, человека которого она навсегда потеряла. На какое-то время она даже стала нежна с Павлом, но вместо слов любви в пьяном угаре Павел произносил коммунистические лозунги, цитируя жене последние постановления партии и правительства. Скука смертная.
Вскоре после рождения сына, Зинаида обнаружила, что снова беременна, и очень расстроилась. Первая беременность прошла на редкость удачно, вторая замучила Зинаиду постоянной тошнотой, рвотой, распухали ноги… Она сильно похудела и, что немаловажно, на какое-то время потеряла свою красоту и привлекательность. Явный признак, будет дочь. Но ей – Зинаиде как раз и не хотелось становиться некрасивой. Пока мужа не было дома, она проводила время с другими мужчинами.
Когда медсестра положила перед едва отошедшей от родов Зинаидой орущий на всю больницу сверток, она с негодованием отстранила его от себя.
- Неужели это моя дочь? Чудовище!
Девочка родилась крошечной. Зато ее личико и тельце сплошь были покрыты черными волосами, отчего она походила на мартышку. – Это уже страшная сказка начинается. Я же обещала.
Зинаида с радостью оставила бы мерзкую малютку в больнице, но свекровь, поспешила забрать внучку.
Зинаида к грудничке не прикасалась, чувствуя такое омерзение, ее грудь сосет сам дьявол. Вскоре Павел получил какое-то новое задание и должен был уехать в длительную командировку. Зинаида отправилась с ним, забрав с собой только сына.
В результате, бабушка, делать нечего, стала выкармливать малютку козьим молоком, да нажеванным хлебом. Жили они в коммунальной квартире, которую до революции занимал какой-то адмирал с семьей. В огромной просторной кухне стояла массивная плита с духовкой, в которую мог войти целый баран. Вот как раз в эту еще теплую после готовки духовку, точно ведьма маленького Жихарку, клала бабушка свою внучку отогреваться. За черные волосы да пронзительный голос, девочку назвали Галочкой.
Любовь и забота сделали свое дело, лишние волосы быстро облезли, Галя быстро хорошела и неудивительно, что увидев что все обошлось, родители забрали дочь к себе. Правда, как оказалось всего на один год. Виной тому оказалось героическое поведение малышки. Дело в том, что Зинаида теперь пользовалась любой свободной минуткой чтобы принять у себя очередного любовника, свидетелями чего были дети. Павел знал об этом от соседей. Однажды пьяный отец выхватив из постельки четырехлетнюю Галину потребовав, чтобы та призналась к нему, кто приходил без него в дом
Через всю жизнь Галина пронесла два простых правила, как жить по совести: «Не воровать и не предавать». Поэтому она врала, смело глядя в красное от выпитой водки, потное лицо родителя: «Никого не было. Никто не приходил». Отец замахнулся топором. «Говори, паскуда, цыганское отродье. Убью!» понимая, что лучше умрет, чем станет предателем Галя стояла на своем. Наконец отец бросил топор, и, шатаясь, ушел из дома.
Галя думала, что мама будет ей благодарна, но та, вскоре отвела нелюбимую дочь обратно к бабуле. Может, стыдно стало перед пигалицей, или не поверила, что дочь и впредь станет защищать ее.
Вот так в возрасте пяти лет, Галя вернулась в адмиральскую квартиру. Сурово исподлобья посмотрела на встречающую ее с распростертыми объятиями бабушку, не удостоила взглядом дядю Андрея (младшего брата отца)[2]. Ни с кем не поздоровалась, и как арестантка в камеру, картинно заложив руки за спину, отправилась куда ее конвоировали.
«– Ну, чего надулась, как бык вологодский? Здравствуй!..
А я молчу, не подхожу.
– Эх, цыганское отродье, матушкина порода…»
Галя чувствовала унижение, ее точно ненужную вещь передали с рук на руки. Решила, что если все время будет хмуриться да кукситься, бабушка пожалуется папе и тот заберет ее домой. Какое там. Родители развелись, и теперь Павел жил совсем с другой женщиной, которой были не нужны чужие дети.
Зинаида играла на гитаре и распевая цыганские песни, которые быстро выучила и Галина, повторяя за матерью: «…Очи черные», «Бирюзовые колечки» или городские романсы. «Бывало, соберутся гости, и тут же: «Галя, спой!» В таких случаях я почему-то залезала под стол. Публики я совершенно не боялась – наоборот, очень рано почувствовала в ней потребность: петь для себя самой было неинтересно, нужны были сопереживатели, сочувствующие. Но, вероятно, мне хотелось особой, таинственной атмосферы, хотелось уйти от реальности и создать свой мир. И вот из-под стола несется: «Очи чер-ные, очи страст-ные, очи жгучие и прекра-а-а-а-с-ные…» Мне только три года, а голос мой как у взрослой. – Рассказывает в своей книге Галина Вишневская. – Я родилась с поставленным от природы голосом, и окружающим странно было слышать такой сильный грудной звук, воспроизводимый горлом совсем маленькой девочки. Услышав аплодисменты, я вылезала из-под стола, раскланивалась и, окрыленная успехом, начинала изображать то, что пою. Вот такая, например, песенка:
Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан,
Девушку с глазами дикой серны
И с улыбкой, как ночной туман.
Я исполняла этот «шедевр», стоя на стуле, – такая мизансцена казалась мне очень эффектной, потому что, когда подходил смертный час несчастной девицы «с глазами дикой серны», можно было кинуться в море с маяка (то есть со стула на пол) и изображать утопленницу. Все были в восторге. Тут же я плясала цыганочку, трясла-поводила плечами и кричала: «Чавелла!»
У матери, от природы музыкальной, был небольшой приятный голос. Отца Бог наградил замечательным драматическим тенором. Когда-то он мечтал стать певцом, но, как многие русские люди, был подвержен «слабости», весьма распространенной, – пьянству.
Напившись, любил петь ариозо Германа из «Пиковой дамы»:
Что наша жизнь? – Игра!»
В общем, начало многообещающее. Теперь же она пела для своей бабушки и ее гостей. Распевая песни, девочка словно оттаивала, прекращала дичиться и смотреть на всех волчонком, а потом опять замыкалась в себе, отворачивалась, не отвечала на вопросы, грубила. Видно сильно ее обидело, что родители изгнали ее из дома, что мать предпочла ей старшего брата. Да тут еще и бабушка, по незнанию подливала масла в огонь, жалеючи называя внучку «сироткой» и это при живых-то родителях! Правда, живы они или нет, Галя понятия не имела, получая приличную зарплату, отец ни копейки не выделял на свою кровинку. Впрочем, он почти все время находился где-то далеко. Горячее время – начало коллективизации, «кулаков раскулачивают». Тут только поспевай. До детей ли ему? До семьи?...
Мама тоже не спешила баловать свою единственную дочь, не то, что денег, даже писем никогда не слала. Для нее Галя – отрезанный ломоть. Недоразумение, которое и рожать-то, по-хорошему, не следовало. Чужая, нелюбимая, ненужная.
Зато бабушка баловала внучку, потакая ей во всем. То платьице из своей старой юбки сошьет, то варежки свяжет. Дядя Андрей, типаж Иванушки дурочка, младший в семье, бесхитростный, добрый. Все что зарабатывал, отдавал матери и племяннице, работал как вол, часто отказывая себе даже в обеде, но все в дом.
Андрея в Кронштадте считали блаженным или дурачком, разве путевый мужик вместо того, чтобы завести собственную семью, станет возиться с племянницей. А он растил, не считая это чем-то из ряда вон. Тетя Катя – папина сестра, весь день на работе, а вернется еще и по дому шустрит.
Два мужских образа из детства Галины Павловны Вишневской: ярый коммунист отец с его злостью и яростью, и кроткий, добродушный Андрей, отдающий чужому ребенку последнее. «Отец мой, с юношеских лет убежденный коммунист, окончил реальное училище, а в 1921 году, семнадцати лет от роду, уже участвовал в подавлении Кронштадтского восстания, стрелял в матросов. Сын потомственного рабочего стрелял в своих. Это оставило страшный отпечаток в его душе, изуродованной ленинскими лозунгами. Всю свою дальнейшую жить он упорно искал и, видно, не находил себе оправдания. Каяться, просить прощения у Бога он не мог – в Бога он не верил.
А что делает в таком случае русский человек? Он начинает пить. В пьяном виде отец был страшен, и не было тогда в моей жизни человека, которого я бы ненавидела так, как его. С налитыми кровью глазами он становился в позу передо мной – ребенком – и начинал произносить речи, как с трибуны:
– Тунеядцы!.. Дармоеды!.. Всех перрр-естррр-ляю! Мы – ленинцы! За что борр-олись? Мы делали революцию!..
А я стояла, разинув рот, слушала, и в этом в дымину пьяном ленинце была для меня все революция, все ее идеи».
Вот так два мужчины, два образа: один навсегда убил в Гале все иллюзии «светлого коммунистического будущего», которым грезили ее ровесники, второй показал, что значит доброта безусловная, любовь беззащитная, кроткая, ничего не требующая взамен. Две главные женщины ее жизни непостижимая, но прекрасная и далекая как звезда мать, и добрая, терпеливая бабушка, без криков и лозунгов делавшая то, что было необходимо. Все, что было в ее силах, и, как водится, немного сверх возможного.
О роли матери в жизни Галины Павловны можно говорить что угодно, но одно бесспорно, Галина всю жизнь тянулась к ней и в той или иной степени пыталась повторить эту недоступную ей холодную красавицу, чью любовь она так и не заслужит.
До самого последнего дня, Галина будет думать, что Зинаида отвергла ее, потому что она уродилась не такой красивой как мать, та ведь – редкое сочетание блондинка с черными глазами и черными же бровями и ресницами. Пройдут годы, и однажды посетив умирающую от рака мать в больнице, Галина с ужасом для себя обнаружит, что волосы у той чернее вороньего крыла, и лишь на концах светлые. Мать всю жизнь осветлялась и красилась!
Получается, на самом деле, и мать и дочь были в одну цыганскую породу, но, как говориться «ни что так не красит женщину, как перекись водорода».
Уму непостижимо, такое чувство, что мать стеснялась черноволосой дочери, потому что сама на самом деле была такой же. В детективной литературе очень часто можно встретить утверждение, будто зачастую мотив преступление невозможно вычислить, потому что люди подчас убивают друг дружку по самым незначительным и нестоящим того причинам. Кто-то выиграл последний рубль в карты, кто-то купил машину, или завел себе красивую подружку. В результате мгновенная вспышка, ссора и убийство. Здесь, мать всю жизнь скрывала от дочери, что красит волосы. Куда уж проще было, вопреки всему на свете, покрасить волосы ребенку, и пусть весь мир хоть желчью изойдет от зависти. Зинаида предпочла тихо ненавидеть девочку, напоминающую ей ее же саму! Непостижимо!
Любопытно, что когда у Галины появятся дети, они тоже будут воспитываться не ею и не Ростроповичем. Дочерей нашей героини воспитает домработница Римма, о ней дальше. Вообще, если говорить о традиции воспитания детей, то исстари на Руси не было такого, чтобы женщина одна поднимала всю ораву ребят, которую ей удастся родить, сохранить и вырастить. Жили большими семьями, бабушки, дедушки, прабабушки, прадедушки нередко все под одной крышей. Муж с женой идут в поле работать, ребятишки остаются под присмотром бабушек, дедушек. И это правильно, пока человек в силах выполнять тяжелую работу, он тянет лямку, с малолетками же сидят те, кому в поле уже или еще не выйти. При этом детей с самого раннего возраста приучают к труду и заботе о младших. Революция погубила не только деревню, она разрушила вековой семейный уклад. Теперь молодые люди стремились жить со своей семьей отдельно, в идеале на какой-нибудь прогрессивной стройке, где никаких бабушек-дедушек нет и в помине. В результате, на женщину свалились все семейные хлопоты, плюс ее еще заставляли работать смену на какой-нибудь фабрике (у нас ведь, когда не надо, равные права мужчин и женщин), потом тащиться домой и уставшей занимается хозяйством. Или сидеть в четырех стенах исполняя всю работу по дому и выращивая детей. Ноша не из легких.
В доме у дедушки и бабушки Гале жилось привольно. Дедушка работал печником, и считался мастером золотые руки. Всегда старался принести внучке гостинчик, при этом, чем пьянее возвращался с заработков, тем был щедрее. Умная девочка эту связь быстро обнаружила. Бабушка привычно ругала пьяного старика, а он только отмахивался, ну, что, мол сделаешь, традиция на Руси такая. Сделал дело, обмой его смело. А не обмоешь, еще неизвестно, как сия печь работать станет. А вдруг дымить начнет, а ему потом обидный укор. Впрочем, бабушка тоже нет-нет да и прикладывалась к стоящей в буфете чекушке. «Бабушка моя из крестьянской семьи. – Вспоминает Галина Павловна. – Худенькая, небольшого роста, очень энергичная – целый день на ногах. Рано утром уже бежит на базар, в магазин, чтобы подешевле купить что-нибудь для еды. Получала она после дедушки пенсию – 40 рублей в месяц, а масло в то время стоило 16 рублей килограмм. Как мы умудрялись жить – не понимаю. Отец подбросил меня в Кронштадт – и забыл, денег не посылал. Бабушка стирала белье на чужих, шила – этим и жили. Любила водочки, конечно, выпить. Одиннадцатого числа каждого месяца она получала свою пенсию и по дороге домой покупала себе «маленькую» за 3 руб. 15 коп. Чекушку держала в буфете. Бывало, убирает, готовит, стирает, потом подойдет к буфету и рюмочку выпьет – так, глядишь, к вечеру чекушку и прикончит. Но это только с пенсии или с получки Андрея. Еще она курила папиросы, самые дешевые – «Ракета», 35 копеек стоили, она меня за ними в лавку посылала. Было у нее несколько подруг. Обычно собирались они у нас дома в день пенсии. Выпьют, песни начинают петь». Вот такая жизнь нищая, пьяная, да ведь другой она и не знала. С пьяного деда всегда можно было получить слипшиеся в единый, облепленный махоркой комок, леденцы, бабушкины подружки выдавали девочке копейки на мороженое, лишь бы она ушла из дома куда подальше и не мешала им о своем, о бабьем разговаривать. Получив мзду, Галя меняла домашние обрезанные валенки (тапок не водилось) на обычные валенки или латанные перелатанные ботинки и до вечера гонялась невесть где.
(продолжение читайте по ссылке: https://dzen.ru/a/Zav8CAcDZWoHlb1w)