Часть 2. Любовь и разлука.
После новогодних праздников дни потянулись скучно и однообразно. На выходные пятого и шестого января отец со мной и Таней поехал в Баку, чтобы прикупить своим обожаемым дочуркам обновы, заодно показать нам город, в котором родился, а во время войны встретился с нашей мамой. Всю дорогу Танюшка сильно беспокоилась за свою работу. Ведь её проводили в отпуск, даже не прислав на время её отсутствия другого фельдшера. Мол, город неподалёку, если что отвезём вояк в поликлинику. Но Таню почему-то очень это обстоятельство тревожило, хотя она сама не могла понять причину такой тревоги.
Через день ранним утром мы вернулись с покупками домой, а через час принесли телеграмму из воинской части. Татьяну срочно отзывали из отпуска в связи с трагической гибелью жены лейтенанта части.
С погибшей Светланой Таня жила в одном из офицерских бараков. Большую часть здания занимал медицинский пункт, при котором была комнатушка, в которой проживала Таня, а в другой части здания располагалась квартира злополучного лейтенанта. Об этой Свете, её муже Лёше и пятимесячном Антошке, которого Таня помогала растить молодой матери, её ровеснице, моя сестрица прожужжала нам все уши.
Накануне отец напечатал с негативов, привезённых Таней, много фотографий с их изображениями. Папа у нас был прекрасным фотографом. Фотоделом он часто подрабатывал семье на прокорм в трудные минуты. Он делал великолепные портреты, снимки на тарелочках, цветное фото, которое в те времена было большой редкостью.
… Получив ужасное известие, Татьяна вся в слезах спешно собралась и кинулась из дома. Но, увидев, что она забыла не только деньги, но и телеграмму, я быстро оделась, взяла её и свои документы, а главное, телеграмму, чтобы обеспечить беспрепятственный проезд к воинской части. На ходу успокоив родителей, что всё будет хорошо, побежала догонять сестру.
Доехав до города, где располагалась часть, Таня позвонила командиру, но, узнав, что машина занята, не стала дожидаться другую, и мы с ней пешком отправились в горы к расположению её службы.
В другое время я бы за время подъёма по заснеженной горной дороге успела вдоволь налюбоваться живописными окрестностями и изрядно поныть на испытываемые в дороге страдания. Однако случившееся не давало ни на минуту расслабиться. Таня всю дорогу молчала и лишь изредка задавала один и тот же вопрос: «Как это могло случиться и что могло произойти?» Едва мы прибыли на место, её командир пригласил нас к себе домой, отогреться с дороги, перекусить и заодно ввести в курс происшедшего, потому что барак, где проживала моя сестра, был опечатан.
… В ту ночь лейтенант Кудрин был дежурным по части. Ночью на минутку забежал к себе домой, поужинать и проверить, как там семья, ведь после Таниного отъезда Светлана стала очень бояться оставаться одна. В последние дни она жаловалась, что часто видит в окне какого-то чёрного человека, как будто он заглядывает к ней в окна, едва Лёша уходит на работу. Бараки офицеров находились немного в стороне от солдатских казарм, за ними был пустырь, и плотно обступали горы, но проникнуть постороннему на территорию всё равно было почти невозможным.
За два месяца до происшедших событий Лёша приехал из Минска, где с почестями похоронили его отца, бывшего кадрового военного, среди наград которого был именной пистолет, подаренный Лёшиному отцу самим Ковпаком – легендарным командиром партизанских соединений. Пистолет, как и все награды отца, естественно, достались в наследство сыну. Этот пистолет и сыграл свою роковую роль в трагедии.
Светлана упросила мужа оставить ей старый пистолет, пусть не разряженный, но всё не так, мол, ей будет страшно… Лёша достал пистолет и начал его разглядывать, стоявшая напротив с рёбенком на руках Светлана, вдруг охнула и со словами: «Лёша, ты меня убил», рухнула на пол…
Громкий крик ребенка и помертвевшее лицо жены привели Лёшу в какое-то оцепенение.
Ничего не понимая, как и что произошло, он судорожно начал успокаивать ребёнка. Затем стал одевать Светлану в больницу, даже перестелил постель и убрал пятна крови. К командиру части он пришёл только спустя полчаса после рокового выстрела. Мало того, он сказал, что у его жены открылись кровотечения, и её срочно нужно везти в больницу. Сунув вопящего Антошку кому-то из соседок, Лёша вместе с водителем на машине повёз жену в больницу.
Пока он сбивчиво врал в приёмном отделении, Светлана продолжала истекать кровью. Когда же врачи наконец-то поняли, в чём дело, было уже поздно. Светлана умерла от большой потери крови и из-за несвоевременно оказанной медицинской помощи…
Из больницы Алексей уже не вернулся, так как его увезли в прокуратуру, где должны были передать военному трибуналу для расследования. Барак опечатали до приезда следственной комиссии, и нам с Таней первую ночь пришлось переночевать в одной из офицерских семей.
По прибытию Таня, только для всех в части она была Татьяной Петровной, сразу приступила к своим профессиональным обязанностям. Из Минска на днях должны были приехать за телом Светланы её мать и четырнадцатилетний братишка. Её отцу, на момент гибели дочери, сделали операцию на сердце, и он находился в реанимации. Все понимали, что после известия о гибели любимой дочери он вряд ли намного её переживёт…
На другой день с утра приехали следователи и Лёша. После работы на месте трагедии, следственных экспериментов и опросов свидетелей, было разрешено открыть медпункт, а нам с сестрой жить в её комнате. Вскоре, до окончания следствия и для похорон Светланы, отпустили и Лёшу.
Надо ли говорить, как горевала и негодовала моя сестра? Ведь если бы она была на тот момент рядом, Лёша бы тут же кинулся к ней за помощью, а уж Таня являлась прекрасным фельдшером и знала что и как делать. За время её службы она не поставила ни одного неправильного диагноза, и все её службой были очень довольны. Но, к несчастью, случившееся не исправишь, хоть плачь, хоть бейся в бессилии головой об стенку.
А вскоре жены офицеров пригласили нас к себе на посиделки и начали намекать о брошенности ребёнка. Кому-то ведь нужно ухаживать за крохой, а у них, мол, свои детки. Мы с сестрой переглянулись, и я, тут же решив за обеих, сказала, что поскольку я пока ничем и никем не занята, а уехать, бросив сестру в трудное время - совести не хватит, то за ребёнком, естественно, буду ухаживать сама, с помощью сестры, разумеется.
Я неплохо справлялась с обязанностями няньки при родной племяннице, так что переодеть, подмыть и накормить ребёнка мне труда не составит. Все облегчённо вздохнули, а Таня впервые за эти дни улыбнулась.
Так в мою жизнь вошёл этот маленький чудесный человечек Антошка. Поначалу всё шло хорошо. Малыш быстро к нам привык. Мы его кормили, укладывали спать и выносили на прогулку согласно установленному для его возраста режиму. Следили за его питанием. Все женщины части приносили нам с Татьяной разные продукты, фрукты, соки для ребёнка.
Лёша почти не показывался, так как его то и дело увозили на допросы. Однако когда он появлялся, забирал малыша, укутывал его в лёгкое одеяльце и подолгу гулял с ним на морозе. Мы ругали его за это, говорили, что ребёнок слаб и только что перешёл на искусственное вскармливание, на что Лёша в ответ твердил, что солдату нужна закалка.
Пришло время похорон Светланы. Двенадцатого января приехали её мама и брат, а через некоторое время привезли гроб с телом покойной. Гроб установили в комнате Кудриных. За день до этого нам с Таней разрешили всё убрать, перестирать, и затем пришёл Леша с солдатами, чтобы вынести лишнюю мебель.
Поскольку все женщины были заняты на похоронах, а Татьяна ещё исполнением своих обязанностей, ей приходилось колоть уколы несчастной матери и даже Лёше; я неотлучно сидела в комнате с Антошкой, и только когда мать Светланы и брат зашли поглядеть на Антошку и поплакать наедине, отправилась взглянуть на покойную.
По снимкам я уже представляла эту красивую женщину. Но, то, что я увидела, осталось в моей памяти навсегда. В гробу лежала спящая царевна - в фате и подвенечном платье, настолько прекрасная девушка, что слёзы скорби и жалости полились сами непрошено, оплакивая эту уже неземную красоту…
Через некоторое время пришли солдаты с прапорщиком, чтобы заварить гроб в цинк. Все покинули помещение. Мать и брата Светланы увела к себе жена командира, Лёша ушел в казармы, а я вернулась к плачущему Антону. В этот день малыш плакал так отчаянно, как будто чувствовал, что он осиротел. Но вот раздался характерный лязг прогибающегося цинка и постукивание. Малыш умолк, а затем весело засмеялся, ему очень понравились эти необычные звуки. И чем сильнее он смеялся, тем сильнее и горше текли мои слёзы…
Ночью у малыша поднялась высокая температура, Таня, выслушав ребёнка, определила у него воспаление лёгких – дозакалялся Лёша! Утром приехала за ребёнком скорая помощь. Татьянин диагноз подтвердился. Нужно было решать, кому ложиться с ребёнком. Все офицерские жёны вновь растерянно уставились на нас с сестрой…
Однако Таня категорически была против моего дальнейшего участия в судьбе ребёнка:
- Нет, Майка, ты и так много сделала, пора тебе возвращаться домой, пока за тобой отец не приехал!
На что я мягко, но и настойчиво возразила:
- Танечка, а как же малыш, ведь пока до него никому нет дела.
Скорая помощь отвезла нас с Антошкой в городскую детскую больницу.
Весь персонал приходил поглядеть на несчастного ребёнка, и всё гадали, что за принцесса с ним рядом, кем она ему доводится. Но потом и врачи и лежащие в других палатах со своими малышами мамаши наперебой расхваливали моё умение общаться с ребёнком, а главное - их удивляло, что я всегда его содержала в чистоте и следила за гигиеной и режимом не слабее медработников. Просто у меня была очень суровая учительница – сестрица Алёна, которая требовала при уходе за своей дочкой подобного обращения. За эти навыки я была благодарна ей всю жизнь.
Малыш быстро шёл на поправку, он уже смотрел на меня так, что у меня сердце замирало, что же будет дальше, ведь я уже начинала привыкать к ребёнку. Он гукал, улыбался и тянул ко мне свои ручонки, словно кроме меня у него никого не было. Жёны офицеров передавали через Таню мне гостинцы, а мать-командирша связала мне прекрасную шапочку и шарфик в благодарность за Антошку.
Вскоре предварительное следствие по делу убийства Светланы завершилось, Лёшу до суда освободили, а Татьяна добилась, чтобы его вместо меня положили в больницу с больным Антошкой.
Они пришли в обед, когда я перед сном баюкала ребёнка на руках. Забирая к себе на руки своего сына, Лёша осторожно и нежно сжал мои руки:
- У меня нет слов, чтобы выразить Вам, Майечка, свою благодарность. Спасибо Вам за ваше прекрасное сердце и доброту!
Едва он взял Антона на руки, как тот протестующе закричал и стал тянуться ко мне. Однако Таня была начеку. Схватив меня за руку, она чуть ли не волоком потащила меня вон из отделения. Быстро, на ходу, надевая пальто и сапоги, я слышала крик, прикипевшего к моему сердцу ребёнка.
Из больницы мы только что не бежали. Да и не мудрено - скоро должен был подойти поезд, на котором мы могли доехать до нашего города. Всю дорогу в поезде мы обсуждали с ней происшедшие события.
- Из заключения экспертов-баллистиков и следователей - неосторожное убийство, - начала в вагоне свой рассказ Таня,- произошло из-за неисправности затвора пистолета. Пистолет выстрелил сам. Своей растерянностью, граничащей с трусостью, Лёша во многом себе навредил, но что скажет суд неизвестно. А что касается твоей любви к чужому малышу – забудется, ведь не собираешься же ты выходить замуж за его отца.
Эта мысль меня настолько отрезвила, что я с благодарностью прижалась к Таньке.
- Ничего, Майка, родишь когда-нибудь своих Антонов, - сказала в заключение сестрица.
После этих событий я долго ещё ощущала тревогу и какое-то одиночество. На многие вещи и события стала смотреть совершенно иными глазами. Настроение было таким удручающим, что мне, порой, не хотелось видеть кого бы то ни было, и даже Маринку.
Вечером в день моего приезда меня пригласила к себе Юркина мать, который теперь учился в МГУ на физмате. Оказалось, что Юрка приехал на каникулы и был очень рад нашей встрече. Он взахлёб рассказывал о прекрасной перспективе учиться в Москве, насовал мне кучу пособий и книг для поступления на этот же факультет, о чем я никогда не мечтала. Машинально, чтобы не обидеть Юрку, моего верного товарища и рыцаря, я взяла учебники, выслушала несколько лент «битлов», пожелала ему всяческих успехов и, наулыбавшись вдоволь всем его милым домочадцам, ушла домой, окунуться в свою грусть…
Именно в эти дни я обидела ещё одного неплохого юношу, который был моим добровольным провожатым, чтобы отвадить многочисленных претендентов – Мишку. Спортсмен баскетболист, приятный и симпатичный юноша, моя добрая, верная и надёжная тень. Но он был мне только друг, товарищ. В наших разговорах говорил он, я слушала и всегда держала дистанцию подруги. Ну, зачем именно в дни моего приезда он кинулся со своими признаниями в любви! Так некстати и так несвоевременно! Я резко прервала его излияния, запретив когда-либо появляться мне на глаза. До сих пор не могу понять, почему именно прекрасному и чудесному Мишке пришлось испытать на себе всю тяжесть моего «нет»?..
Чтобы как-то меня отвлечь, мать посоветовала мне пойти учиться в только что открывшуюся школу бухгалтеров по направлению её строительного комбината, где она работала расчётчиком.
-Ну, вот и синица в руке, - горько усмехнулась я, - летаю в облаках, а жизнь мне преподносит судьбу быть всю жизнь захолустным бухгалтером. Однако, чтобы загрузить свои мозги хоть какой-то новой информацией, а не бесплодными мечтаниями (всё-таки, какая-никая, а профессия), я дала своё согласие.
Обучаться пришлось по вечерам в моей любимой школе, где встрече со мной обрадовались все мои бывшие учителя. Да и я тоже. Через месяц мама помогла мне устроиться секретарём-машинисткой в горотдел милиции, так как навыки в печатании у меня были, поскольку старшая сестра работала по этой специальности, да и папа частенько приносил домой пишущую машинку – печатать свои приказы и документы. Так что к машинописи мы были приучены с детства, родители были неплохими практиками, знающими делопроизводство и ведение документации лучше любого преподавателя.
Обучение в школе бухгалтеров давало тоже неплохие знания. Преподавание здесь вели ведущие банкиры, финансисты и юристы города и у меня появилась возможность в совершенстве овладеть двумя родственными профессиями, которыми я могла воспользоваться всегда даже и в другом городе.
Вскоре во время очередного обеденного перерыва ко мне в кабинет влетела радостная Маринка. Благодаря её феноменальной прирожденной грамотности наша бывшая учительница истории Валентина Андреевна, работавшая в это время инспектором городского отдела образования, устроила её корректором в городскую редакцию газеты «Знамя коммунизма». А поскольку здания редакции и отделения милиции находились рядом, то все обеды мы были опять вместе.
Во время совместных обедов, мы планировали своё будущее и решили, что она едет в Ленинград, но документы будет подавать уже на историю искусств, а мне присмотрит какую-нибудь театральную студию или нечто похожее, в крайнем случае, какие-либо курсы подготовки, на её усмотрение. Ехать с Маринкой я была согласна за тридевять земель. Моя хозяйственность и её напористость, а также умение организовать проживание создали бы неплохой тандем.
…Так уж повелось, что в нашей семье все значимые даты рождений отмечали бурно и весело. Загодя созывали многочисленных родственников и друзей. Пекли много вкусностей, готовили различные изыски и закуски. На дне рождения старшей сестры Алёны присутствовало чуть ли не около полусотни человек, чуть скромнее провели день рождения Саши – он не был большим любителем застолий. Однако молодёжи всегда приходило много, так как у нас всегда были пластинки самых популярных исполнителей, дружественная и весёлая атмосфера, щедрое угощение. У Тани собрался целый курс её медучилища.
В апреле и у меня намечался своеобразный праздник. Мне исполнялось восемнадцать. Мама с сёстрой Катюшей наперебой тормошили меня составить список гостей. Но в связи с тем, что почти все мои одноклассники разъехались обучаться в различные институты и университеты страны, то кроме Маринки, да, пожалуй, Наташи у меня и подруг-то не было, и я наотрез отказывалась от каких-либо больших веселий.
В конце концов, от меня отступились. Родню я не пригласила совсем, с папиной работы явился совершенно посторонний для меня человек, пришла, конечно же, Маринка, друзья и подружки моей младшей сестрёнки Катюшки, которые были младше меня по возрасту и совершенно не интересны. Не было на моём дне рождения ни старшего брата с женой, которые только что уехали по месту службы Саши, ни старшей сестры Алёны с мужем (те вообще уехали обустраивать свою жизнь на Кубань), ни Тани, которая дослуживала после расформирования воинской точки где-то в Чечне.
Чтобы не обижать родителей и Катюшу, я старалась веселиться, как могла, хотя у меня это очень плохо получалось, так как в сердце по-прежнему острой колючкой сидел образ моего незадачливого возлюбленного. Может, я его выдумала, может, это была просто тоска по настоящему большому чувству, которое, оказалось, мне было не под силу, а может быть, дань красивым песням…
Посидев некоторое время за столом, мы с Маринкой ушли в другую комнату просто поболтать и отдохнуть от потуг на веселье, а вскоре к нам присоединилась мама, которую, оказывается, Маринка уже упросила погадать на картах на будущее. В своё время маму обучила этому опасному искусству бабушка закадычной подружки – старая цыганка. И мать нет-нет, да и поддавалась на уговоры раскинуть карты. Хотя всегда твердила, что гадать можно очень редко и никогда нельзя гадать счастливым и влюблённым людям, чтобы «не прогадать судьбу».
Но в этот раз она гадала с удовольствием. Ведь я впервые согласилась на подобное гадание. Мама, молча, раскладывала карты и хмыкала. Потом засмеялась и вдруг сказала:
- Хочешь - верь, хочешь – не верь, но не пройдёт и полгода, как ты выйдешь замуж. Сейчас этот казённый человек, военный, где-то далеко, но женщина, которая вас познакомит, рядом с тобой. Роман будет короткий и бурный, и вы всю жизнь проживёте вместе. Это будет любовь всей твоей жизни…
«Что ж, дорогая мамуля, ты как всегда в своём репертуаре, мечтаешь поскорее всех дочек определить замуж», - мысленно огрызнулась я. И уже собралась сказать какую-нибудь колкость, но меня перебила Маринка:
- Тётечка Тонечка, погадай и мне, я ведь еду поступать, как моя судьба сложится. А Майечку без меня не выдавайте, я буду её дружкой!
Мама, проделав некоторые манипуляции с картами, чтобы «не врали», начала послушно тасовать колоду. На что уж я была не ахти какой знаток различных гаданий, но иногда видела мамины расклады и хорошо знала, что означают выпавшие в таком составе пики…
А на расклад веером летели пики, пики, пики…. Мама быстро смешала колоду и вдруг резко сказала:
- Всё гадание прекращается, а то, как бабки старые, уединились – марш лучше танцевать! А тебе, Мариночка, повторю опять – никуда не уезжай в этот год из города! Это очень серьёзно.
- Ну вот, заладили все в одну дуду. Мать дома до истерик пускать не хочет, у неё, видишь ли, плохое предчувствие, тётки, бабуля, теперь и вы, - обиженно протянула Маринка, – наверное, сговорились за моей спиной! Гадание – пережиток прошлого, пошутили и будет. Айда веселиться!
Но веселье не получалось. То ли кампания нам была не по нраву, то ли устали от шума и гама, но вскоре мы начали понемногу выпроваживать гостей, чтобы скорее лечь спать. Ведь на другой день идти на работу, и вообще пора, мол, и честь знать…
В эту ночь Маринка ночевала у нас. Спали мы втроём на одной просторной кровати – Катька, Маринка и я. Если хихиканье и возню до утра можно назвать сном. А о гадании мы вскоре совсем забыли. Нам это было неинтересно, да и не особо мы верили во все эти шарлатанства – пережитки прошлого…
В июне Марина тайком от матери и родных покидала город. Она ехала в Ленинград поступать в университет. Перед этим Маринка крупно разругалась по этому поводу с матерью и со всей роднёй. Те дружно уговаривали Маринку потерпеть ещё годик. В этот год у тёти Аси не было летнего отпуска и она не желала отпускать дочь, так как её постоянно тревожили мрачные предчувствия. Она неоднократно просила меня повлиять на Маринкино решение, но я не могла понять этих страхов. Ведь Маринка была вполне самостоятельной взрослой девушкой. К тому же она ехала не к кому-нибудь, а к знакомой Маринкиного отца тёте Оле, с которой Виктор в войну вместе пережил блокаду. А это роднит больше, нежели кровное родство.
Втайне от матери отец купил Маринке билет, дал ей денег и сам посадил её в поезд на Ленинград. За день до отъезда мы долго сидели с ней, планируя наше дальнейшее будущее. Я искренне радовалась, что Маринка едет учиться.
- Как устроюсь, сразу же постараюсь найти и тебе местечко. А пока жди моих писем и не скучай. Хотя, наверное, умру без твоих добрых глаз, без человечка, который так мне дорог.
Днём накануне отъезда мы прощались с Маринкой на пороге моей работы.
Я не пошла провожать её на вокзал, так как не любила ни чрезмерных прощаний, ни лишних и ненужных фраз.
- Ничего, Мариночка, главное - ты поступи и не особо беспокойся обо мне! – напутствовала я подругу.
«Наши пути расходятся. Детство кончилось, и навряд ли я когда-нибудь вырвусь из этого города, от серой и однообразной жизни, от внутреннего одиночества», - думала я при расставании.
Вскоре после отъезда Маринки, домой вернулась по окончании службы Таня, а мои родители с младшей сестрёнкой Катюшей уехали отдыхать на Кубань.
В моём рабочем кабинете очень часто посиживала кладовщица, которая не очень любила находиться в своей кладовой в подвальном помещении, где всегда было сыро и холодно. И хотя Тамарке, так звали эту женщину, было всего около тридцати трёх лет, но для меня она была взрослой, пожилой женщиной. Ещё бы! Ведь старшему её сыну уже было четырнадцать лет, а всего у неё было трое детей. Муж - азербайджанец привёз её в этот город после армии с Сахалина.
Благодаря её весёлому и дружелюбному характеру мне было намного легче в этом почти совсем мужском коллективе. Хотя у меня там и так были свои покровители – тётушка работала в бухгалтерии, а главным бухгалтером работала женщина, которой в своё время бухгалтерскому делу помогла обучиться моя мама.
Многие ребята – сотрудники милиции пытались строить мне глазки, но все их попытки были сурово пресечены главбухшей, она ни с того ни с сего объявила меня своей будущей невесткой, так как только вернётся из армии её пасынок некий Серёжка.
Тамарка, заливаясь смехом, всегда ей перечила:
- Не знаю, какой там у тебя пасынок, а вот за моего соседа Сергея она выйдет обязательно! Тот уже скоро демобилизуется - я их обязательно познакомлю. Едва Маечка пришла к нам работать, я почему-то сразу вспомнила соседа Серёжку и представила: какой они будут замечательной парой.
И далее Тома принималась расписывать прелести своего соседа, чем немало злила главбухшу.
К их перепалкам я относилась с юмором, так как ни одного из них я не знала и знать не собиралась. Но благодаря их намёкам, меня и впрямь считали будущей невесткой нашего главного бухгалтера, так как на Тамаркин трёп никто не обращал никакого внимания. Зато теперь на меня смотрели, как на музейный экспонат, и никто из милиционеров и офицеров больше не делал попыток навязать свои ухаживания, что меня вполне устраивало.
Однако, чтобы иметь удовольствие видеть мою смущенную физиономию не только за пишущей машинкой, сотрудники горотдела избрали меня секретарём комсомольской организации милиции, и мне постоянно доводилось сидеть на собраниях в президиуме и писать скучные протоколы. А по утрам, проходя в Ленинскую комнату на развод, офицеры широко распахивали дверь приёмной, и, держа руки под козырёк, чеканным строем шли мимо меня. В остальном работа у меня была очень интересная и нужная.
Незаметно пролетел месяц со дня Маринкиного отъезда. В пятницу пятого июля вечером я получила от неё первое письмо, но поскольку мы опаздывали на междугородний автобус, то я его сунула в сумочку, не читая. Вместе с Таней мы поехали на выходные в небольшой азербайджанский городок, где жил с семьёй мой брат, служивший там прапорщиком.
В автобусе я бегло прочла Маринкино письмо. В нём она подробно писала, как готовится к экзаменам, а также как прекрасно ей гостится на даче под Ленинградом, куда её вывезла тётя Оля.
«Здесь такие чудесные грибные леса, а ещё мы с Оленькой ходим плавать на озеро. Там посредине озера есть небольшой островок, куда мы с Оленькой заплываем (так порой нежно называла Маринка старенькую блокадницу). Правда, она не разрешает мне плавать одной, ну да я так просто не сдамся»… И так далее и так далее. Кроме письма из конверта выпала маленькая фотография, сделанная для студенческого билета.
Не знаю почему, но снимок мне жутко не понравился, словно не живое глядело на меня до боли знакомое лицо – не было обычной живости и ироничности, которые были на всех её предыдущих снимках, фото как-то старило Маринку, делая её лицо безжизненным.
Я протянула снимок Татьяне.
- Фу, какая неприятная фотография, она здесь на старуху похожа, как покойница! – вдруг брякнула, ни с того ни с сего, Танька.
Приехав к брату, мы окунулись в счастливое времяпровождение в кругу близких людей и почти до утра провеселились. На другой день в субботу мы с сестрой и женой брата Надюхой обошли все мало-мальски хорошие магазины, накупили себе симпатичных и модных вещей, а затем, накрыв вкусный и почти праздничный стол, сели обедать. Приятная беседа за бокалом чудесного вина, прекрасная музыка и весёлые разговоры вдруг были прерваны внезапным и бурным потоком слёз, которые полились из моих глаз. Всё моё существо охватило такое горе и отчаяние, как будто произошло нечто ужасное.
Все пытались понять причину этих слёз, недоумевая, чем вызвана столь внезапная перемена в моём только что прекрасном настроении да я и сама ничего не могла понять. А слёзы лились и лились, рыдания судорожно сжимали мою грудь, и хотя я понимала всю нелепость моего поведения, но не могла ни унять слёз, ни понять своё настроение. Пришлось срочно давать мне успокоительные средства. В таком состоянии я пребывала до самого вечера. На другой день, как я не пыталась развеселиться, чувствовала какую-то подавленность и тревогу…
Придя в понедельник на работу, я удивилась, что Тамарка опаздывает чуть ли ни на час. И хотя этот грешок за всеми нами водился часто, так как старичок начальник относился к нам весьма лояльно, ценил в нас профессиональные качества и готовность в любое время суток явиться на работу по первому вызову, Однако, сегодняшнее опоздание Тамарки было более длительным.
Но вот она вошла в кабинет и сразу же спросила, что мне известно о моей подружке, что рядом работала корректором в редакции. Тамарке очень нравилось подшучивать над схожестью произношений профессии и фамилии Маринки.
Ничего не подозревая, я сказала, что в пятницу получила от Маринки письмо, мол, готовится к экзаменам.
- Так ты ещё ничего не знаешь? Когда я утром шла на работу, то проходила мимо группы громко разговаривающих между собой женщин. Меня остановила несколько раз произнесённая фамилия твоей подружки, причём имя они тоже повторяли неоднократно. Я невольно остановилась, прислушиваясь, и я поняла из их взволнованного разговора, это были знакомые твоей подружки, может быть, матери твоих одноклассников, Марина умерла! В субботу сообщили о её гибели. Она то ли утонула, то ли ещё что. Мне было неудобно вмешиваться в чужой разговор…
И тут я поняла причину такой непонятной и внезапной тоски и грусти, моих внезапных слёз. И всё же не хотелось верить в сказанное. Я отпросилась у начальника с работы и прямиком направилась домой к Маринкиным родителям.
Открыл дверь её младший брат Виталик. По одному виду я поняла, что случилось нечто ужасное.
- Виталь, что случилось с Мариной? Правда ли то, о чём уже гудит город? – испуганно, надеясь на утешительный ответ, спросила я.
- Мы сами толком ничего не поняли. Тётя Оля прислала телеграмму: «Марина утонула. Спасти не удалось». Мама с папой сразу же выехали. Это произошло в субботу. В общем, ждём сообщения от родителей.
«Нет, этого просто не может быть! Все мы, родившиеся и выросшие на берегу Каспия, были замечательными пловцами. Тут какая-то ошибка. Может, она выплыла очень далеко от места заплыва», - начала успокаивать я саму себя, хотя тревога больше не покидала меня ни на минуту.
Стараясь изо всех сил гнать дурные предчувствия, я пошла к последней нашей классной руководительнице Апраксии Ароновне, с которой у меня в девятом-десятом классе были самые замечательные отношения. Именно благодаря Марине, которая помогла мне разглядеть в этой учительнице не бесчувственный сухарь, а тонкую и ранимую женщину. После окончания школы мы часто с Маринкой навещали Апраксию. Она живо интересовалась нашими делами и всегда не могла с нами наговориться о школьных делах, а мы с ней о своей личной жизни…
Кто бы мог подумать, что учительница, которая столько горя принесла мне в седьмом классе, в будущем станет для меня очень интересным человеком.
Новости в нашем городке разлетались с космической скоростью. Едва я появилась на пороге Апраксиной квартиры, как та с порога забросала меня вопросами:
- Маюшка, неужели это правда? Я не могу в это поверить! Может это какая-то ошибка?
Я пересказала суть разговора с братом Маринки…
- Ну, что ж, пока, суть да дело, надо срочно собрать всех одноклассников, благо, сейчас многие на каникулах, а я сообщу педсовету школы. Будем держать друг друга в курсе…
Придя домой, я ужаснулась. Над кроватью, где мы на мой день рождения спали втроём с Маринкой и Катюшкой, вился рой жутких чёрных мух. Они плотно облепили стену, кровать, словно кто-то невидимый насыпал на стены и чистую постель нечто для них притягательное. Такого я никогда не видела. Плача и ругаясь, я с остервенением принялась воевать с этими мерзкими тварями. Очистив комнату от мух, начала успокаиваться и мыслить более-менее чётко.
Утром я вновь посетила Маринкину квартиру, где её брат, после телефонных переговоров с родителями, подтвердил самый мрачный прогноз.
- Как это случилось? – спросила я.
- Шестого июля, в субботу Маринка по пустякам поссорилась с Оленькой, та не хотела отпустить её одну на озеро, и наказала посидеть дома, пока тётя Оля не придет из леса. Старушка пошла по грибы. Маринка ей из вредности не составила компанию. В общем, она поплыла на какой-то остров. Отплыв очень далеко от берега, она резко начала тонуть. Её очень долго искали…
На другой день я написала заявление на отпуск без содержания и начала обход одноклассников…
В этих заботах, хлопотах о венках и тому подобных атрибутах летели дни.
Через три дня вечером тело моей подружки доставили домой. Я попыталась пройти в квартиру, чтобы поговорить с тётей Асей, взглянуть на некогда родное лицо…
Но собравшаяся огромная толпа зевак не дала нам с сестрой Таней дойти даже до второго этажа (Марина жила на четвёртом)…
Двенадцатого июля в день похорон мы с одноклассниками собрались у бывшей старосты Софьи, чтобы к назначенному времени вместе прийти на процессию. Как было больно видеть некоторые беспечные лица, словно они знали Маринку один-два дня, а не с горшкового периода.
Из-за некоторой несобранности и беспечности, мы подошли к дому Маринки чуть ли не к самому выносу. Поскольку все зеваки уже стояли на улице, и путь в квартиру был освобождён, мне наконец-то удалось туда зайти.
В центре зала на столе-книжке стоял запаянный в цинк гроб с телом моей подружки.
Тётя Ася с заплаканными лицом тихо сидела рядом. Но вот её взгляд упал на меня:
- Мариночка, Мариночка вот и Маюшка твоя пришла! Зачем, зачем ты её не отговорила от этой поездки? Она всегда говорила, что умрёт без тебя! Боже мой, Майечка, родная, как же мы все осиротели»! – кричала тётя Ася, громко и настойчиво колотя о цинковый гроб.
«Боже мой, опять гроб, опять цинк и даты совпали в точности», - невольно провела ассоциацию я с похоронами Светланы – Таниной подруги (прошло ровно полгода)…
Мои одноклассницы Роза и Ирка быстро вывели меня на улицу, так как в квартире начинался самый жуткий этап – распаивания цинка для выноса гроба с покойной…
… И вот я шла с кладбища с осиротевшим сердцем и одной единственной мыслью: «назову её Мариной»…