Начало: https://dzen.ru/a/Zap6bl9FE0q62YfA
Глава 1
В Павлодар поезд пришёл на рассвете, 26 декабря 1968 года — из части мы ехали почти пять суток. Поначалу в дороге все были веселы, даже несколько раз брали в вагон-ресторане пиво и вино — отмечали дембель, начало свободной послеармейской жизни, но к концу пути наш энтузиазм заметно угас, да и денег оставалось только на автобус. На вокзале я попрощался с сослуживцами и первым утренним автобусом поехал в Ермак.
День выдался пасмурным, холодным, с пронизывающим ветерком, который по дороге гнал позёмку. Пока я дошёл до дома, чуть не отморозил уши, да и сам продрог: шинель грела плохо, а у моей шапки, по армейской традиции, ушки были завязаны на макушке.
Несмотря на ранний час, дома находилась только младшая сестрёнка Оля. Когда я вошёл, она высунула свой носик из-под одеяла и молча уставилась на меня, не понимая, откуда это я вдруг взялся.
— Оля, ку-ку! Это я! Приехал насовсем!
Оля не спеша слезла с кровати, подошла ко мне и прижалась к шинели.
— А где мама? — спросил я.
— На работе.
— На какой работе? — удивился я, помня, что мама всегда была домохозяйкой.
— Мама устроилась делать уборку в какой-то конторе, я не знаю.
Оля мне тут же рассказала обо всех домашних делах: мама не только делает уборку в той конторе, где работает, но и топит там печи, папа тоже на работе, старшие сестрёнки в школе, а сама она приболела и в школу не пошла.
— Как учишься?
— Без троек.
— Молодец! Слушай, почему в доме холодно?
— Мама растапливает печку, когда приходит с работы.
— Это дело мы поправим, — сказал я, заметив у печи приготовленные для растопки дрова. Здесь же стояло и ведро с углём. Когда дрова хорошо разгорелись, я на них высыпал уголь.
— Ну вот, скоро станет тепло, и мы будем пить чай. Расскажи, Оля, как вы тут поживаете, что у вас ещё новенького?
— А мы купили телевизор! — неожиданно вспомнила малышка.
— Да ты что? А где он?
Оля подошла к тумбочке, которая стояла здесь же, на кухне, и сняла небольшую скатёрку с ящика, стоявшего на нём. Это действительно был небольшой чёрно-белый телевизор «Рассвет». Я этому обрадовался: значит, и сюда стала доходить цивилизация.
Ещё не закипел чай, как вдруг открылась дверь и вошла мама.
— Прямо сердце чуяло, что ты приедешь,— обняв меня, сказала она, — ну, как доехал?
— Пять дней по степи колыхали, думал, не доедем. До сих пор качает...
К обеду со школы пришли мои сёстры Наташа с Таней, а потом с работы пришёл и отец. Моему возвращению все обрадовались.
— Какие планы на жизнь, сын? — едва поздоровавшись, спросил отец, как всегда далёкий от каких-либо сантиментов и слезливых объятий.
— Не знаю, папа, пока не решил, да и не задумывался как-то.
— Можно поступить в институт, если пожелаешь, к примеру, в театральный или институт культуры.
— С голым задом много не научишься, — тут же с небес на землю вернула отца практичная мама.
Вскоре она приготовила обед, а когда рассаживались за столом, то все еле уместились.
— Ничего, ничего,— успокаивала мама девчонок, которые никак не могли усесться,— тесновато, но давайте без обиды.
После обеда отец ушёл на работу, а девчонки постепенно осмелели, принесли портфели и стали показывать мне свои тетради и дневники.
— Наташа нынче пошла в девятый класс, Таня — в пятый, а Олюшка сейчас ходит во второй, — рассказала мне мама, — завтра ещё сходят на занятия, а в субботу в школе будет ёлка, и потом дети пойдут на зимние каникулы.
Наташа, как и Оля, училась прилежно, а у Татьяны в тетрадках я заметил троечки.
— Ну, давай, Лёнюшка, пока не стемнело, надо с чердака достать кровать, а то спать придётся на полу,— окликнула меня мама.
Кровать, на которой до армии спал Лёва, мама прибрала на чердак — от этого в кухне стало просторно, а на той, где до армии спал я, — теперь спала Наташа. И вот, в кухню опять возвращалась вторая кровать. Тумбочка с телевизором оказалась между спинками двух кроватей. В доме снова стало тесно.
Намаявшись за день, я спал как убитый, но утром от гомона собиравшихся в школу сестрёнок проснулся. Постепенно родители тоже ушли на работу, дома я остался один и начал размышлять.
Итак, начиналась моя гражданская жизнь. Для начала нужно было немного приодеться: одежды у меня мало — в основном та, которую носил до армии. Не было зимнего пальто и хороших туфель. Насчёт учёбы? Даже не знаю... Пока служил, многое позабыл. Надо подумать. Сейчас зима, до лета далеко, можно попробовать подготовиться. А куда поступать? К чему у меня есть склонность? К радиотехнике? Радиотехника мне нравилась, но чтобы поступить в радиотехнический, надо любить и знать математику. Здесь у меня чувствовался пробел. Люблю филологию, литературу, но чтобы посвятить свою жизнь этому ремеслу, надо что-то начинать писать. Я к этому ещё не готов — мало опыта. Что же ещё? В театральный? Актёром драмкружка? Тоже не то... Нравится музыка. Но чтобы стать музыкантом, надо очень хорошо владеть каким-нибудь инструментом. Если бы отец тогда, когда я был мальчишкой, не продал аккордеон и научил меня играть, то можно было бы теперь подумать о поступлении в музыкальное училище. Ко всему прочему, я хорошо знал материальное положение семьи: тех денег, что получал отец, а теперь и мама, едва хватало на питание. Позволить себе роскошь сесть на родительские харчи я не мог, даже не стал допускать такой возможности. Надо пока решить, куда пойти работать. Мотористом к дяде Ване на бакена идти не хотелось из-за маленькой зарплаты. Помню, что такая же зарплата была и в пожарной части. В общем, решил по этому вопросу посоветоваться с родителями.
Я встал, умылся и, выпив стакан холодного чаю, отправился в военкомат: нужно стать на воинский учёт.
На улице холодно — как и накануне. Настывшие сапоги предательски скользили — я кое-как сходил в военкомат. По пути зашёл в горком комсомола и стал на комсомольский учёт. Заведующей сектором учёта, к моему удивлению, работала моя одноклассница Валя Анисимова. После школы она вышла замуж, а теперь пополнела и выглядела довольно респектабельно. Валя мельком заглянула в мою учётную карточку и, улыбнувшись, сказала:
— Комсомольский активист. Будем знать.
Мы немного поговорили, и я пошёл домой.
Вечером, после ужина, сестрёнки стали смотреть телевизор, а я с родителями обсуждал насущный вопрос: куда пойти работать? Мне понравилось отцовское предложение: наиболее перспективное предприятие — это ферросплавный завод, здесь и нужно попытаться найти работу. Про себя я решил, что займусь вопросом трудоустройства сразу после новогоднего праздника.
Глава 2
Перед новым годом я сходил в гости к двоюродному брату Коле Якименко, который вернулся из армии ещё в ноябре (меня на месяц задержали, о чём я рассказал в 19-й главе воспоминаний «Байконур»
Моему приходу он обрадовался, мы долго разговаривали, вспоминая нашу службу и своих товарищей. Брат рассказал, что на работу ещё не устроился: решил использовать положенные солдатам два месяца отдыха после службы. Коля похвалился, что ходит на танцевальные вечера в ДК «Строитель», которые проходят под магнитофонные записи — эстрадного оркестра почему-то не было.
— Знакомых совсем мало: кто в армии, кто женился, — рассказывал Коля, — но народу на танцах много. Пока мы служили в армии, население Ермака увеличилось почти в два раза. Кстати, девок понаехало на стройку тоже очень много. Придёшь — увидишь.
— Из наших ребят кого-нибудь видел?
— Федю Щелконогова видел, он сейчас работает на стройке в комплексной бригаде бетонщиков. Больше никто не встречался. Ты-то сам, Лёня, как? Чем думаешь заняться?
— Собираюсь пойти работать. Съезжу на завод — может, что предложат.
— А я ещё не решил, куда пойду. Мой дружок Лёха Захаров работает монтажником в «Казстальконструкции», зовёт меня, говорит, место есть.
— Смотри сам.
— Праздник с кем будешь встречать?
— Не знаю. Скорее всего, с родителями, дома.
— А-то приходи в ДК — там будет весело.
— Не обещаю, Коля.
Новогодние праздники прошли незаметно. Накануне у сестрёнок состоялись школьные балы, для которых они приготовили непритязательные карнавальные костюмчики и маски, и откуда принесли по подарку: кульку с конфетами. Весь праздник я провёл дома: смотрел телевизор, помогал родителям по хозяйству, пил чай с конфетами, которыми угощали сестрёнки, читал — одним словом, наслаждался свободой послеармейской жизни.
На ферросплавный завод я поехал 3 января наступившего, 1969 года, одевшись в армейскую форму. В отделе кадров заводоуправления сидели две женщины. Я сказал им, что только-только отслужил армию и хотел бы устроиться на работу.
— Специальность у вас какая-нибудь есть? — спросила одна из кадровичек.
— В армии я был связистом, а до армии работал на реке мотористом — вот моя трудовая книжка, — сказал я и отдал документ женщине, которая сидела ближе.
— Нам в данный момент нужен составитель вагонов в транспортный цех, — жёстко сказала женщина, даже не заглянув в трудовую книжку, — можем предложить пока только это. Зарплата хорошая — не менее ста сорока рублей в месяц. Бывают премии. Вы молоды, у вас среднее образование — мы думаем, что сразу сможете освоить эту специальность.
— Что на этой работе необходимо делать? — решил уточнить я.
— Будете руководить работой маневрового тепловоза. На завод в грузовых вагонах поступают самые разнообразные грузы, которые необходимо доставлять в цеха, к месту назначения. Задача составителя вагонов знать, что и куда доставить. Есть на заводе транспортный цех, в его ведении находятся все внутризаводские грузовые перевозки.
Подобное объяснение меня заинтриговало, да и уровень зарплаты вполне устраивал.
— Я согласен.
— Замечательно. Дайте, пожалуйста, остальные ваши документы.
Я отдал сотруднице военный билет.
— А где ваш паспорт?
— В военкомате. Перед армией забрали и не вернули.
— Тот паспорт недействителен, вам надо получить новый. Только тогда мы вас оформим на работу.
Увидев моё огорчённое лицо, вторая сотрудница отдела кадров, до этого молчавшая, меня успокоила:
— Мы вас на эту должность возьмём, приходите сразу, как только получите паспорт, а пока возьмите ваши документы. За время оформления паспорта постарайтесь, пожалуйста, пройти медосмотр — бланк мы вам дадим.
Я взял документы и поехал домой. В этот же день мне удалось сфотографироваться на паспорт, а сам он был готов лишь к 13 января.
Глава 3
После получения нового паспорта я вновь приехал на завод и оформился на работу составителем вагонов. Приняли по четвёртому разряду. Эта процедура заняла у меня два дня: я прошёл инструктаж по технике безопасности, получил спецодежду.
16 января 1969 года началась моя трудовая деятельность после армии.
В специфику своей деятельности я вник быстро: та же самая железная дорога, только в малом масштабе.
Ещё в детстве меня, мальчишку, всегда занимал вопрос: как рулят на железной дороге? А когда узнал, что у тепловозов нет руля, это оказалось для меня неожиданным открытием. Постепенно я узнал, что все тепловозы независимо от того, тянут ли они пассажирские вагоны или грузовые, — движутся по рельсам только вперёд или назад, а чтобы изменить направление движения, применяются специальные, вмонтированные в рельсы в строго определённых местах подвижные устройства, называемые стрЕлками. С их помощью железнодорожные составы перегоняются с одних путей на другие и продолжают движение в нужном направлении. Стрелки переводятся двумя способами: вручную или автоматически, с помощью электропривода по команде диспетчерской службы. Теперь я узнал, что на заводских путях все стрелки были ручные.
Ферросплавный завод — это сложнейший комплекс, расположенный на большой площади. Его проектная мощность — 48 плавильных электропечей (12 цехов по четыре печи в каждом цехе). Когда я устроился на работу, работал только один плавильный цех с четырьмя печами.
Для нормальной работы любой из этих гигантских, высотой с двадцатиэтажный дом, печей необходимы три основных компонента: первый — это кварцит (кремнистая горная порода), второй — металлолом (чаще всего применялась металлическая стружка) и третий компонент — это кокс.
Всё перечисленное прибывало на завод в грузовых открытых, имеющих высокие борта, вагонах из самых различных городов и областей всего СССР. Здесь эти вагоны с помощью тепловоза загонялись в огромный цех шихты и разгружались: металлолом — в отсек к металлолому, кокс — к коксу, кварцит — к кварциту. Рабочие цеха шихты смешивали эти компоненты в определённых соотношениях между собой, после чего отправляли смесь (шихту) по конвейеру в плавильный цех, к печам.
После плавки жидкий металл разливался в специальные формы, и после охлаждения отправлялся в цех готовой продукции.
Что же представлял собой ферросилиций? Это был странный сплав серебристого цвета. Странность состояла в том, что металл по своим свойствам был хрупким, как лёд. Когда готовый ферросилиций загружался в вагон, грузчики кувалдами били по металлическим чушкам и дробили их на мелкие, величиной с кулак, куски. Я знал, что этот металл применялся в оборонной промышленности: даже небольшая его добавка в другие сплавы, делала их необычайно твёрдыми, легированными.
В чём же заключалась моя работа? Я получал от диспетчера завода задания: какие вагоны куда доставлять, какие вагоны из какого цеха вытаскивать и тому подобное. Основная трудность в работе состояла в том, что постоянно, как только вагоны оказывались в нужном месте, надо было спускаться с тепловоза и отцеплять их, дёргая за специальный рычаг у сцепки вагона. И ещё нужно было следить за тем, чтобы перед движущимся вагоном не было никаких препятствий. Также в мои обязанности входила работа по переводу стрелок на путях. В ветреную погоду стрелки заметало снегом и их приходилось постоянно очищать. Работа предусматривалась сменная: двенадцать часов в день, потом через сутки двенадцать часов в ночь, после этого двое суток отдыха.
Бывали смены, после которых я не чувствовал ног: это когда на завод поступало вагонов двадцать с коксом, стружкой и около десятка думпкаров с кварцитом. Думпкары — это специальные полувагоны для перевозки сыпучих грузов, оборудованные пневматическими механизмами для разгрузки. Все вагоны и думпкары мы беспрерывно расталкивали для разгрузки по цехам, затем порожняк вытаскивали на запасный путь, а в цеха снова загоняли полные вагоны. Кроме этого из ЦГП — цеха готовой продукции — забирали платформы (вагоны с невысокими бортами), загруженные ферросилицием, попутно загоняя туда для новой загрузки пустые.
В первые дни я выучил жесты сигнализации, потому что даже сильный голос составителя из-за шума работающих двигателей тепловоза машинисты услышать не могли. Основных жестов три: движение правой поднятой рукой вправо-влево (примерно такое, как при прощании с отплывающим кораблём) — это команда тепловозу «двигаться вперёд»; такое же движение, только опущенной вниз рукой — команда «двигаться назад»; «остановка» — вращение рукой по кругу. Ночью эти же команды выполнялись специальным электрическим фонарём, которые выдавались составителям.
Помню, с каким трепетом я нёс домой первую зарплату, полученную на заводе. Родители, не сговариваясь, заявили, что на свою зарплату я должен одеться. Я сразу заказал в ателье пошив пальто с шалевым воротником и брюки (модными тогда были «дудочки»), купил какую-то шапку-папаху и туфли, в которых можно было ходить зимой. Вскоре я выглядел не хуже своих сверстников.
В один из дней я неожиданно встретился на улице со Славиком Топко. До армии мы вместе играли в одном ансамбле «Мечта». Слава сказал, что наш ансамбль продолжает существовать, но только проводит репетиции не в ДК «Строитель», как раньше, а в районном доме культуры (РДК).
— Кстати, у нас сейчас нет гитариста,— сказал Славик, — приходи, тряхнём стариной. Ребята будут рады.
РДК находился в старой части Ермака (это сюда мы с братом Лёвой в детстве бегали смотреть кинофильмы в переполненный зал), поэтому мне нетрудно было пройтись вечером к ребятам и посмотреть, как обстоят здесь дела на музыкальном поприще. Кроме Славика, здесь находились Коля Каулин, Боря Дудик, Витя Ермаков и две незнакомые девушки, видимо, певицы.
— О! Кто к нам пришёл! Лёшка, ты почему глаз не кажешь? Пришёл из армии и загордился? — загалдели наперебой ребята. Я заметил, что они уже немного навеселе.
— Ничего не загордился, вот немного отдышался после армии и заглянул.
— Играть не разучился? — хитро прищурился Коля Каулин.
— Играл всегда, играл везде — и никаких гвоздей! — пошутил я.
Славик достал из какой-то тумбочки бутылку объёмом чуть меньше литра с красным вином и разлил часть содержимого по стаканам.
— Ну что? Выпьем за встречу! За старых друзей! — предложил он.
Я, немного смущённый тёплой встречей своих приятелей, взял стакан. Мы звонко чокнулись и выпили. Вино мне понравилось, хотя это был недорогой портвейн. Девушки особого приглашения не ждали и тоже выпили вино, при этом даже не поморщились. Для меня это было непривычно.
Захмелевшие ребята наперебой стали рассказывать о новостях, которые произошли в музыкальной жизни города за время моего отсутствия, узнал я и о некоторых других событиях.
— Знаешь, почему мы играем здесь, в этом захолустном клубе, а не в «Строителе»?— начал рассказывать Коля. — Приняли туда нового директора, Вишнякова, и он начал качать нам свои права: почему репетиции не по расписанию, почему поддатые приходите на занятия, то придрался, что на танцах плохо играем,— в общем, поскандалили и с осени ушли сюда. И мой отец с духовым оркестром тоже здесь.
— А кто там сейчас играет по вечерам? — спросил я.
— Никто. Магнитофон. Мы свою аппаратуру забрали с собой, а там остались только барабаны и две гитары.
— Так, давайте ещё по грамульке, — предложил Славик и разлил остатки вина.
Мы выпили. Ребята взяли инструменты и заиграли. Одна из девушек подошла к микрофону и запела. Песня звучала красиво и пела девушка неплохо. Когда закончили играть, Славик обратился ко мне:
— Бери гитару, она лежит в подсобке, попробуем вместе.
Я взял гитару, настроил её, и мы вместе заиграли одну из тех мелодий, которые играли до армии. Потом стали играть следующую. И так до конца репетиции. Когда стали расходиться, Коля сказал:
— Давай, Лёня, не раздумывай, приходи, будем играть.
Его поддержали остальные ребята. Я согласился. Наши занятия стали проходить два раза в неделю.
Глава 4
В один из мартовских дней я решил сходить в ДК «Строитель» и посмотреть на танцы. Народу набилось много, из-за этого в помещении было шумно и душно. Танцы проходили на первом этаже, в фойе. Громко играла ритмичная музыка, под неё практически все присутствующие также ритмично совершали странные колебательные движения, размахивая руками и ногами. В углу фойе я увидел щеголевато одетого двоюродного брата Колю с приятелями. По его поведению я сразу догадался, что он здесь завсегдатай. Вскоре Коля увидел меня и подошёл. Мы поздоровались.
— Танцевать будешь? — спросил он.
— Пока нет. Не умею. Какие-то необычные танцы, раньше так не танцевали.
— Шейк, твист. Сейчас это модняк.
— А ты умеешь?
— Чего здесь уметь: дёргайся в такт с музыкой — и всё.
— Легко сказать «дёргайся», надо с кем-то на пару, а я никого не знаю — все новенькие.
— Тогда пока присматривайся, — посоветовал брат.— У входа есть скамейки, можешь там посидеть и посмотреть, как проходят танцы, а если хочешь, можешь присоединиться к нам.
— Я пока побуду один.
Коля ушёл к приятелям, а я заметил свободную скамейку и присел на неё. Рядом на скамейке сидела девушка с красиво подстриженными медно-рыжими волнистыми волосами. Она внимательно смотрела на танцующую толпу. Какой-то парень один раз пытался пригласить её на танец, но девушка отказалась. Я уже собирался уходить, когда она вдруг обернулась ко мне:
— Вам танцы не нравятся?
— С чего вы взяли?
— Вижу, что не танцуете.
— Пришёл посмотреть.
— Откуда-то приехали? — как бы между прочим поинтересовалась девушка.
— Нет, я местный. Недавно пришёл из армии.
Девушка с любопытством взглянула на меня, и на этом наш разговор закончился. Вскоре я ушёл домой.
В следующую субботу я вновь собрался на танцы: опять захотелось послушать современную музыку, понаблюдать за танцующей молодёжью, к тому же просто в выходной день дома сидеть не очень хотелось.
Рыжеволосая девушка снова находилась там. Она не танцевала, а, как и в прошлый раз, сидела на скамейке и наблюдала за танцующими. Улучив момент, когда место возле неё освободилось, я подсел рядом и тоже стал разглядывать толпу. Когда музыка немного утихла, я первым заговорил с соседкой:
— Вы на танцы ходите, наверно, каждый раз?
Девушка мельком глянула на меня и, похоже, узнала.
— Я вижу, вы тоже стали приходить регулярно.
— Только второй раз, просто совпало, что опять оказался рядом с вами.
Некоторое время мы сидели и рассматривали танцующих, а когда заиграло танго, я пригласил девушку на танец, который, по-моему, умеют танцевать все. Она согласилась. Всё танго мы танцевали молча, а когда вернулись к скамейкам, наши места оказались занятыми. Пришлось стать у стены, среди толпы.
— Как вас зовут? — спросил я у девушки, решив с ней познакомиться.
— Ванда, — с некоторым кокетством ответила она.
Я тоже назвал себя, а сам подумал, что таких необычных имён, как у моей знакомой, я почти не встречал. Ещё в школе мне довелось прочитать роман польской писательницы Ванды Василевской «Песнь над водами» про жизнь людей в довоенной и послевоенной Польше, и об этом я сказал своей знакомой.
— Я слышала про такую, хотя не читала.
— Вы приехали из Польши? — улыбнувшись, спросил я у неё.
— Я приехала из Белоруссии, но родители — поляки.
Я удивился странному совпадению: моя мама тоже полячка, приехавшая в Казахстан из Белоруссии, и я сказал об этом Ванде. Она заинтересовалась:
— А мама давно сюда приехала?
— Сразу после войны с моим отцом.
Мы разговорились, и вскоре я знал некоторые подробности из жизни девушки. Родители у неё умерли, когда она была ещё маленькой, поэтому воспитывалась в детдоме города Вилейки, что недалеко от Минска, там же окончила медицинское училище. Кроме этого она несколько лет занималась в балетной школе. Сюда приехала работать. Живёт у старшей сестры Евгении, получившей недавно квартиру. Даже узнал у Ванды её фамилию, довольно странную — Гопцарь, узнал и то, что волосы у неё не крашеные — с такими огненно-рыжими она родилась.
После танцев, а они заканчивались в двенадцатом часу ночи, я проводил Ванду к пятиэтажке, где она жила (кстати, всего метрах в ста от ДК), и пошёл домой. Родители и сестрёнки уже спали, поэтому, когда я пришёл, входная дверь была на запоре. Я постучал. Открыла мама.
— Ты бы, Лёнюшка, приходил пораньше, — недовольно пробурчала она.
Не включая свет, я разделся, лёг в постель, но уснуть долго не мог, вспоминая прошедший вечер.
Глава 5
На одной из репетиций Коля Каулин сказал, что в Ермак приезжала журналистка из области и встречалась с руководителями РДК по поводу выступления нашего эстрадного ансамбля «Мечта» на телевидении. Вскоре эта информация подтвердилась, и мы с воодушевлением стали готовиться к выступлению. Две песни готовила Светлана (так звали нашу солистку), одну песню исполнял сам Коля, и на всякий случай решили репетировать одну песню в моём исполнении. Песня называлась «Ночная София», я её выучил и пел ещё в армии, а когда спел здесь, то она ребятам сразу понравилась и вошла в репертуар ансамбля. Авторов слов и музыки я не знал, просто выучил красивую, ритмичную песню и частенько её напевал.
За несколько дней до нашего выступления павлодарская журналистка вновь приехала к нам, чтобы лично послушать песни, которые мы готовили для выступления. После прослушивания она поделилась своими впечатлениями с нами и сказала, что ей больше всего понравились две песни, на которых и нужно сделать основной акцент: одна — «Колокольчик», которую исполняла Светлана, а вторая — «Ночная София» в моём исполнении. Это мне польстило. Ребята особо возражать не стали, потому что выступить по телевидению хотелось, а спорить с журналисткой смысла не имело: можно получить от ворот поворот.
Наконец, пришло долгожданное приглашение из телестудии. В РДК нам выделили какой-то старенький небольшой автобус, на котором мы с утра выехали в Павлодар.
У Павлодарского телецентра нас встретила наша знакомая журналистка. Она нам показала комнату, или, вернее, студию, где можно было поставить аппаратуру и провести небольшую репетицию. Мы знали, что наше выступление состоится в семь часов вечера в тематической программе «Будни района», где речь должна была вестись о Ермаковском районе. На эту программу отводился один час: сначала в прямом эфире планировалось выступление секретаря Ермаковского райкома партии, затем представителя отдела сельского хозяйства, и в конце программы — наше выступление, как участников художественной самодеятельности районного дома культуры.
После обеда началось пробное прослушивание ансамбля. С журналисткой пришёл молодой мужчина, и они вдвоём принялись оценивать наши песни. Мы несколько раз начинали играть песню, которую исполняла Светлана, потом мою песню. Мужчине всё время что-то не нравилось. В студии, где проходило прослушивание, акустика оказалась очень хорошей, мы сами без труда замечали малейшие неточности в аккомпанементе: то барабан звучал сильно громко, то труба в какой-то момент заглушала исполнителя песни.
После полуторачасовой долбёжки я начал подумывать, что нас, скорее всего, отправят назад. Но тут мужчина (видимо, это был режиссёр передачи) сказал, что наше выступление состоится, но только под фонограмму. Нам объяснили, что это такое: сейчас пройдёт запись наших песен, а вечером, во время выступления, эту запись и будут слушать телезрители, мы же должны будем делать под эту запись движения руками и губами так, как будто исполняем свои номера вживую. Похоже, режиссёр боялся, что в прямом эфире мы можем сбиться или спеть что-нибудь не так.
Перед нами установили студийные микрофоны, подкатили две больших, на массивных треногах с колёсиками, телекамеры, которые в процессе подготовки к съёмке проворно перекатывались операторами по студии из одного конца в другой, — и началась запись. Нас предупредили, чтобы мы во время пения следили за видеокамерами и старались глядеть в объектив той из них, на которой в данный момент загоралась красная лампочка. После небольшой тренировки мы легко справились с этим заданием, а когда записались, нам разрешили немного передохнуть, но попросили из телестудии далеко не отлучаться: скоро начиналась передача.
Телепередача началась в точно назначенное время. Мы зашли в студию, взяли в руки инструменты и приготовились к выступлению. Разговор телеведущего с нашим районным начальством проходил в другой студии: на контрольном телевизоре, стоящем в стороне, я видел их лица. Вскоре в нашей студии включились все прожектора — они буквально ослепили нас, сразу стало жарко. Суетливый режиссёр несколько раз подскакивал к нам и что-то подправлял, наконец, нервно сказал:
— Абсолютная тишина, приготовиться к эфиру.
Все замерли. В какой-то момент я услышал его же, но уже негромкий голос «Начали». Откуда-то появился ведущий, он представил наш ансамбль, назвал нас и объявил первую песню «Колокольчик» в исполнении Светланы. Услышав звук фонограммы, мы тут же подхватили ритм и стали играть так, как это делали на репетиции. Вскоре ведущий объявил мою песню. Я сделал шаг вперёд и под аккомпанемент оркестра, подыгрывая себе на гитаре, уверенно спел «Ночную Софию».
Когда закончилось выступление и выключились прожекторы, я увидел, что от волнения и жары мы все прилично вспотели, наши рубашки прилипли к телу.
Режиссёр поблагодарил нас за выступление, сказал, что получилось неплохо. Мы погрузили аппаратуру в автобус и поехали домой.
Особого резонанса от нашего выступления в городе я не почувствовал, лишь однажды в магазине культтоваров услышал песню «Ночная София» в моём исполнении, видимо, записанную кем-то из продавщиц на магнитофон с телевизора. Звучало неплохо, интересно. Приятно было послушать себя со стороны (запись песни на магнитофонной бобине долго где-то валялась у меня дома, но потом я её утерял, о чём жалею).
Глава 6
Мои встречи с Вандой продолжались. Я замечал в её характере некоторую взбалмошность и капризность, но не придавал этому особого значения: считал, что таким характером обладают все женщины. Мы вместе иногда ходили в кино. Был случай, когда Ванда среди фильма вдруг неожиданно заторопилась домой, так и не объяснив мне причину спешки. Три месяца знакомства в моём понятии уже предполагали доверительность во взаимоотношениях, поэтому странные недоговорённости с её стороны меня озадачивали.
Ванда жила, как я уже упоминал, у своей старшей сестры Евгении в четырёхкомнатной квартире, расположенной на первом этаже. Сестра имела восьмилетнего сына от первого брака, но жила с сожителем, Николаем Макаровым, который оставил предыдущую семью с двумя детьми и жил в этой же квартире. Здесь же проживала и вторая сестра Ванды — Людмила. Она тоже была старше Ванды, но, возможно, из-за того, что имела небольшой физический недостаток (немного прихрамывала), не вышла замуж.
Между собой сёстры совершенно не походили друг на друга, словно родились от разных отцов. Ванда — рыжеволосая, с крупноватым носом, серо-зелёными глазами, длинноногая, с красивой фигурой (отсюда и её любовь к балету). Женя была темноволосая, коренастая, с карими глазами, по характеру оптимистка. Люда — светлая, чуть не блондинка, курносая, голубоглазая, всегда грустная и какая-то заторможенная. Бывало, сидит, читает книгу, потом откладывает её, о чём-то долго думает, и спустя минут десять вдруг говорит:
— Попросила в библиотеке что-нибудь смешное почитать, дали Зощенко, и вот ведь ни разу не рассмеялась. Не пойму, где здесь юмор?
Когда я приходил к ним в гости, относились они ко мне доброжелательно.
Я по-прежнему работал составителем на заводе. Весной, ближе к маю, меня прямо с работы пригласили в заводской комитет комсомола. Когда я зашёл, присутствующий там молодой мужчина встал и, поздоровавшись со мной за руку, сказал:
— Я являюсь секретарём Ермаковского райкома комсомола, меня зовут Кувалдин Виктор... Михайлович. Я видел вашу учётную комсомольскую карточку, вы были в армии активистом. Хочу предложить вам работу инструктором райкома комсомола.
Это лестное предложение запало мне в душу. Я дома посоветовался с родителями, на что мама сказала:
— Смотри, сынок, сам — тебе работать.
26 июня 1969 года я уволился с завода, а с 1 июля перешёл работать инструктором райкома комсомола по районным комсомольским организациям. С первых же дней я познакомился с ребятами, которые здесь работали. Наиболее хорошие товарищеские отношения у меня установились с Женей Калашниковым, совсем недавно приехавшим в Ермак из Иртышска (есть такой крупный райцентр в Павлодарской области). У него квартира находилась в том же доме, где жил с Вандой я. Вскоре мы познакомились с его семьёй: женой Лидой и годовалой дочерью Ингой.
Работая в комсомоле, игру в эстрадном оркестре я не бросил, и это со временем стало вызывать некоторое раздражение у первого секретаря райкома Кувалдина. Он почему-то считал это занятие делом несерьёзным, недостойным работника райкома, хотя я ему пытался доказать, что именно через игру в ансамбле я максимально приближён к молодёжи, нахожусь в её эпицентре. Да и материальная сторона играла не последнюю роль, дело в том, что зарплата у инструктора была небольшая — 95 рублей, поэтому добавка в 60 рублей от игры на вечерах отдыха была весьма кстати. Видя мою непоколебимость, Кувалдин эту тему трогать перестал.
Состав ансамбля у нас немного изменился, наш барабанщик Славик Топко уехал в Караганду учиться на машиниста тепловоза, и вместо него за ударной установкой теперь сидел новичок — азербайджанец Вагиф. Замечу, что с весны мы стали проводить репетиции в ДК «Строитель», и даже играть там на вечерах отдыха — не смог найти директор Дома культуры Вишняков подходящих музыкантов и пошёл на попятную, пригласил наш ансамбль обратно. С Николаем Петровичем — так звали Вишнякова — я раньше знаком не был, а когда познакомился, то увидел, что человек он грамотный, вполне доброжелательный, внешне симпатичный. Однажды я увидел, как к нему в кабинет вошла довольно полная женщина (ребята мне сказали, что это его жена), которую я где-то раньше видел, но не мог вспомнить, где.
— Так это же Валька Гриппак, — подсказала мне мама, когда я при разговоре с ней рассказал о Вишнякове, — кстати, в какой-то степени они наши родственники: Валя — родная тётка Матрёны, жены твоего дядьки Ивана.
— Ничего себе, кругом родня в начальстве, а я и не знал.
— Родня, только очень далёкая, — глубокомысленно добавила мама.
Глава 7
В какой-то момент мы с Вандой договорились связать свою жизнь брачными узами и когда сказали об этом её сёстрам, те возражать не стали.
Ванду я привёл к нам домой в один из майских дней, ещё до перехода на работу в райком, и познакомил со своими родителями. Особых эмоций по этому поводу они не выказали. Но когда дней через десять мы вновь пришли к нам домой, и я сказал, что мы надумали пожениться, отец пробурчал что-то невразумительное, а мама почему-то встревожилась и открытым текстом со свойственной ей прямолинейностью заявила:
— Мне кажется, что жениться рановато, и вообще...
Очень уж мне не терпелось стать взрослым и самостоятельным. Я так до сих пор и не знаю, чего такого отрицательного, чего я не смог по неопытности тогда рассмотреть, увидела мама в Ванде. Отвергла её как человека — и всё тут. Не внял я советам моей мамы, и в июле мы поженились. Родительского благословения, понятное дело, не было, и на дне бракосочетания они отсутствовали. Свадьба была, прямо скажу, очень скромной, присутствовали в основном родные со стороны Ванды и несколько человек из райкома, с которыми я по работе был наиболее знаком.
К этому времени одна из сестёр Ванды — хроменькая белокурая Людмила — из Ермака уехала жить в Белоруссию, а Макаров и Евгения четырёхкомнатную квартиру разменяли на две двухкомнатные и одну из них подарили нам. Наша квартира располагалась на четвёртом этаже в том же доме, где находилась и предыдущая квартира, только в другом подъезде. Собственно, свадебный вечер мы делали уже в новой квартире. Небольшой коридорчик, маленькая кухня, две смежные комнаты — так выглядела наша типичная «хрущёбка». Окно одной комнаты своим видом выходило на парк, за которым простиралась казахстанская степь, а другая комната — с балконом — окном выходила во двор, сюда же смотрело и кухонное окно.
Дом был не сильно старый, но квартира оказалась в очень запущенном состоянии: пришлось делать ремонт. Здесь впервые в жизни я увидел несметные полчища тараканов. Их оказалось так много, что когда я ночью внезапно включал на кухне свет, первой мыслью было: «Кто же это семечки тут рассыпал?» Через несколько мгновений «семечки» разбегались, и только из под кастрюль, испуганно шевеля усами, выглядывали те, которые не успели спрятаться. Так и не сумели мы вывести тараканов.
Ванда оказалась хозяйкой не очень расторопной: грязная посуда порой оставалась в раковине немытой до утра, забытый в кастрюле суп нередко покрывался плесенью. Возможно как хозяйка Ванда была молодая и неопытная, но чувствовалось - кухню она не любила: иногда случалось ходить обедать в столовую даже с ней вместе.
С первых же дней я начал обустраивать квартиру. Купил простенькие гардины, что-то вроде стальных струн, на которые мы повесили дешёвые занавески. Поскольку книги любил с детства, то и первой мебелью, появившейся в квартире, стал книжный стеллаж, сделанный мной из стальных трубок и деревянных полок. Стеллаж получился высокий, до самого потолка и имел восемнадцать полок, расположенных в три ряда по шесть штук. Трубки я покрасил белой и чёрной краской под «берёзку», получилось довольно красиво. Кроме небольшого количества книг, на полках громоздилась всякая всячина: и часы, и одеколон, и вазочки, и даже утюг.
Ванда работала медсестрой в кожно-венерологическом диспансере при городской больнице. Работа серьёзная и ответственная: все заболевшие гонореей, сифилисом и другими опасными болезнями в городе и районе проходили через это учреждение. Иногда мы с Вандой шли по городу, и она мне потихоньку кивком показывала (возможно, нарушая врачебную этику) на того или иного «гонерика», стоявшего у них на учёте.
Ванда работала обычно в дневную смену, но были случаи, когда она выходила работать во вторую смену и даже в ночь. Приходя с работы, шумно делилась со мной своими впечатлениями и нередко с восторгом рассказывала, как тот или иной молодой врач восхищался её фигурой, волосами. Я жене доверял и не придавал особого значения этим словам.
Помню, как-то в августе, в один из тёплых выходных дней, мы всем музыкальным коллективом со своими жёнами пошли купаться на пляж. С собой взяли вина, еды. Кто хотел — подкреплялся, кто хотел — купался, было весело. После купания я вышел из воды и лёг загорать, а Ванда продолжала плавать. И вдруг вижу, как к моей молодой супруге подплыл наш барабанщик Вагиф и стал с ней заигрывать: то брызнет на неё водой, то пытается поднырнуть. А та — то хи-хи, то ха-ха. Потом черноволосый барабанщик подхватил её на руки и понёс из воды, а Ванда продолжала заливаться смехом, и ни одним движением не выказала хоть какого-то возмущения беспардонным действиям не совсем знакомого человека. Такое её поведение меня сильно покоробило, я потом тактично сделал ей замечание, на что она сильно обиделась и дня два дулась на меня. Это была одна из первых серьёзных размолвок, начавших расшатывать наши взаимоотношения.
Работая инструктором райкома комсомола, я как челнок носился по району, проверяя комсомольские организации в совхозах и рабочих посёлках, при этом инструктировал местных комсоргов, привозил им распоряжения руководства райкома, помогал готовить отчётно-выборные комсомольские собрания. Вернувшись из командировок, я тут же бежал в ДК на репетиции ансамбля. Я понимал, что дома нахожусь мало, но чтобы иметь зарплату, приходилось вертеться. Ванда этого не хотела понимать, в семье постоянно возникали конфликты. Я по природе человек неконфликтный — не тронь меня, другого не трону. У Ванды же в природе было кого-то поучать, кого-то напрягать, порой по совершеннейшим мелочам. Меня эти конфликты выбивали из колеи, чувствовал дома я себя дискомфортно.
Глава 8
Образование у меня было среднее, одиннадцать классов. В Ермаке к этому времени открылся филиал Павлодарского индустриального института. Я подал туда документы, успешно сдал экзамены и с сентября приступил к учёбе на вечернем факультете ЭСС (электрические сети и системы). Помимо работы и игре в ансамбле добавилась ещё одна нагрузка — учёба. Занятия длились порой до 11 часов вечера. Помню, несколько дней я корпел над эпюрами (проекционными чертежами), а когда приготовился нести их сдавать, то не нашёл. Пришлось чертить новые. А потом одна из Вандиных подружек проболталась, что это моя жена в чертежи завернула селёдку, возможно осознанно, — может, не нравилось ей, что я получаю высшее образование?
В один из сентябрьских дней ко мне подошёл Женя Калашников (вот уж настоящий товарищ!) и подсказал, что с октября освобождается место секретаря комитета комсомола треста Ермакферросплавстрой (комсорг Саша Шишинёв уходил служить в армию), и на это место райком мог бы порекомендовать меня.
— Давай, Лёнчик, хватит метаться по колхозам, — добавил Женя, — найдём сюда кого-нибудь помоложе, а ты готовься — 27 октября в тресте будет собрание.
Шишинёв, когда я его увидел, подтвердил, что уходит в армию, и что не возражает, чтобы его заменил я.
— Будешь там на инженерной ставке, 142 рэ чистоганом и плюс премии. Контингент, правда, тяжеловатый, молодёжь плохо идёт в комсомол, но работать можно.
Комсомольцев в тресте числилось около 150 человек, на собрание же пришло сто, или даже меньше. Собрание состоялось, так как явилось более 50% комсомольцев. В прениях Саша кратко отчитался о проделанной за отчётный период работе. Потом выступил парторг треста Виктор Степанович Статинов (как-никак он являл собой представителя той партии, которая была направляющей и организующей силой как для советского народа, так и для комсомола), слегка покритиковал молодёжь за индифферентность, и пожелал комсомольцам новых успехов в деле строительства светлого будущего и, в частности, завода ферросплавов.
Представитель от райкома комсомола, Юра Кузьминых, — приятный светловолосый молодой человек в красивых очках, которые придавали его лицу особую интеллигентность, — после небольшого вступительного слова представил меня кандидатом в секретари комитета комсомола треста. Поскольку альтернативы не было, то присутствующим ничего не оставалось, как единогласно за меня проголосовать.
После собрания Шишинёв привёл меня в свой небольшой кабинет — так сказать, рабочее место комсорга — передал мне несколько папок с документами, кое-что из спортинвентаря и, пожелав успешной работы, ушёл.
Глава 9
Я вот сейчас сижу, пишу воспоминания о своей жизни, более сорока лет минуло, жаль, что не вёл дневники: время и жизнь протекали бурно, интересно. И возраст-то был — 22 года! Даже не верится. О чём-то мечтал, строил какие-то жизненные планы, делал ошибки. Да... Но продолжу.
Отношение Ванды к моей работе оказалось прохладным: перешёл в трест — ну и ладно. А я в новую сферу своей деятельности окунулся буквально с головой. Знакомился с комсомольцами, проводил какие-то собрания и заседания, отыскивал злостных неплательщиков членских взносов, давал комсомольцам общественные поручения, организовывал спортивные соревнования и походы в кинотеатр. По каким-то вопросам приходилось обращаться к парторгу Статинову, по другим — к председателю постройкома (профкома) Анне Фёдоровне Васильевой. Были вопросы, правда, не частые, когда приходилось идти к управляющему трестом Владимиру Львовичу Гольбаху. Все вышеупомянутые руководители к комсомольской работе и ко мне лично относились с должным вниманием, не припомню случая, чтобы какая-то моя просьба или предложение остались без внимания.
Приближались Ноябрьские праздники — 52-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Этот праздник в СССР считался одним из самых почитаемых: не только в городах, но и в самых маленьких и дальних посёлках на улицах и общественных зданиях вывешивали красные транспаранты и такие же флаги. Даже стишок был, кажется, у Маршака: «День седьмого ноября — красный день календаря, посмотри в своё окно: всё на улице красно...» и т. д. В праздник «7 ноября» народ выходил на демонстрации и колоннами шёл по центральным улицам.
Накануне праздника в парткоме прошло совещание, на котором мне и начальнику отдела кадров Владимиру Ивановичу Стерликову поручили обеспечить явку молодёжи и комсомольцев, проживающих в общежитие треста, на праздничную демонстрацию. С вечера я рассказал Ванде об этом поручение, на что она среагировала довольно болезненно:
— На праздник все пойдут семьями, а я буду сидеть одна...
— Не будешь сидеть, — попытался успокоить её, — после общежития зайду за тобой, потом вместе пойдём на праздник.
Ванда не вняла моим словам, расплакалась. На следующий день чуть свет я ушёл в общежитие, а когда через два часа вернулся домой, чтобы с Вандой пойти на демонстрацию, увидел, что практически все мои вещи вместе со старенькой гитарой горкой лежали у порога. Такого неуважения к себе со стороны Ванды я не ожидал. Что она хотела этим показать, трудно было понять: то ли стремилась сломить меня и сделать «ручным» муженьком, то ли хотела показать, что в доме хозяйка — это она... В душе у меня всё кипело, я пытался выяснить причину такого её поступка, но вразумительного ответа не получил. Пришлось на демонстрацию идти одному — моё присутствие было обязательным.
В ноябре 1969 года оркестр, где я до последнего времени играл, распался из-за того, что Борю Дудика и Колю Каулина призвали в армию. В ДК «Строитель» на вечерах отдыха посетители стали танцевать под магнитофон. Организация досуга молодёжи входила в круг моих прямых обязанностей, поэтому в один из дней с этим вопросом я зашёл к председателю постройкома Васильевой. Она молча меня выслушала, потом доброжелательно посоветовала:
— Леонид Николаевич, вот вы же играли в ансамбле, почему бы теперь вам самому не возглавить оркестр?
— Инструментов мало, да и музыкантов нет...
— На инструменты постройком денег даст, ну, а музыканты — кому, как не вам найти способных ребят среди молодёжи, сейчас вон все бренчат на гитарах. Работать будете не бесплатно: руководителю оркестра в ДК имеется ставка.
Уговорила меня Анна Николаевна, да я, собственно, и сам не сильно возражал — захотелось попробовать себя на новом поприще, тем более что это не мешало моей основной работе.
Глава 10
Строительство ферросплавного завода расширялось, народ стекался в Ермак со всех концов огромного СССР. Естественно, что параллельно с заводом рос и город. Появились две новые типовые школы, несколько детских садов, открылись большие гастрономы и универмаги. Начали принимать студентов спортивный техникум и культпросветучилище. Приехавшие на стройку добровольцы, поначалу жили кто у родственников, уже получивших квартиры, а кто — в огромных пятиэтажных общежитиях. Многие из приезжих (чаще семейные) буквально через несколько месяцев получали благоустроенную жилплощадь. Не исключено, что возможность быстрого получения собственного жилья как раз многих сюда и привлекала.
Нашему тресту принадлежало пятиэтажное общежитие № 30. Поскольку мне, как комсоргу, приходилось бывать в нём часто, расскажу об этом «чуде» коммунистического времени немного подробнее.
Первый этаж в общежитии занимали разные административные и подсобные комнаты. Тут располагались: красный уголок (место, где желающие могли посмотреть телевизор или почитать свежие газеты); буфет (здесь предлагалось покушать и даже купить продукты на вынос); склад кастелянши (тут выдавались и принимались постельные принадлежности); кабинет коменданта; кабинет медсестры; душ и т. д.
Второй этаж занимали семейные пары, которым разрешалось занимать лишь по одной комнате. Некоторые из этих пар (вопреки правилам проживания) имели детей. Весь длинный коридор был перепоясан бельевыми верёвками, на которых кроме застиранных пелёнок висело и детское, и взрослое бельё. По коридору постоянно с визгом и невероятным шумом, задевая головами пелёнки, на нескольких трёхколёсных велосипедах взад-вперёд носились малыши.
Третий этаж — исключительно женский. В каждой из комнат проживали по три, а порой и по четыре холостых девушки. Из рассказов комендантши я знал, что некоторые из них имели «тёмное прошлое». В отличие от второго этажа, бельевых верёвок в коридоре здесь не было, зато они были натянуты по комнатам — именно там девчата сушили свои интимные вещи. Когда комиссия по санитарному состоянию общежития, в которую помимо коменданта, профорга, медсестры, иногда входил и я, появлялась в очередной комнате, там с верёвок молниеносно сдёргивались все женские «супони». Нередко в «гости» к девчатам наведывались парни. Помню, в одной из комнат жила молоденькая комсомолка Таня, работавшая маляром. На личико — просто красавица. «Достанется же какому-то счастливчику в жёны такая куколка», — увидев её, подумал я. Идём как-то с Вандой по городу, и вдруг навстречу попалась Таня. Ванда, заметив эту девушку, потихоньку мне сказала: «В вашем тресте, кажется, работает. Мордочка хорошенькая, а сучка порядочная, уже второй раз в нашей поликлинике от триппера лечится». — «Не может этого быть!» — не поверил я. «Приди, я тебе карточку учёта покажу». И тогда я подумал: «Это ж надо, как обманчиво первое впечатление!» Вместе с тем мне казалось странным, что Ванда так легко «сдавала» своих пациентов. Позже я догадался — это была острастка, назидание в мой адрес «на всякий случай», мол, видишь, сколько грязи и опасностей кругом, так что... Но я, кажется, отвлёкся.
Четвёртый этаж принадлежал холостым парням. Поскольку «женский этаж» находился в опасной близости от этого, то «семейные союзы» образовывались практически ежедневно. Новоиспечённые пары тут же требовали у коменданта комнату на втором этаже. А те семьи, что жили на втором этаже, особенно имеющие детей, в свою очередь требовали в профкоме «улучшения жилищных условий» хотя бы в виде однокомнатной квартиры. Подобное «стихийное бедствие» было таким же стабильным, как движение земли вокруг своей оси, и было приличной «головной болью» для администрации треста, особенно для профсоюзного комитета — распределение жилплощади шло практически полностью через него.
Пятый этаж в этом общежитии имел отдельный вход и был знаменит тем, что здесь проживали «химики» — бывшие зеки, мужчины, досрочно освободившиеся из мест лишения свободы, и обязанные в принудительном порядке работать на производстве, в данном случае, на объектах, возводимых трестом. Это был самый проблемный этаж, оно и понятно — людей много, и каждый со своей «биографией». Не скажу, что ежедневно, но регулярно здесь происходили то драки, то поножовщина. Были и тяжёлые случаи. Один раз молодого мужчину, жившего там, так «почикали» ножом, что он скончался от ран ещё до того, как приехала «Скорая помощь». «Автора» убийства поймали, и снова отправили в тюрьму, добавив к старому сроку приличный новый. О втором случае говорил весь город: ночью с пятого этажа из окна коридора выкинули одного из «химиков», тот разбился и умер, до утра пролежав в снегу, пока кто-то не увидел труп. В общем, в молодёжной среде это общежитие называлось «гадюшником».
И партком, и профком, и комитет комсомола обязаны были заниматься с жильцами общежития воспитательной работой. И занимались, насколько это было возможно. Постоянно на этажах проводились так называемые «социалистические соревнования» на лучшую комнату, на лучший этаж. Выпускались стенгазеты, обличающие нарушителей дисциплины, а победителей награждали профсоюзными грамотами и недорогими призами вроде шахматной доски или теннисных ракеток. Регулярно организовывались какие-то лекции, походы в кино и на концерты, хотя особой активностью молодые строители не отличались.
Глава 11
Пишу эти строки и чувствую, что использую много «казённых» слов, но вот было тогда такое странное время, когда «под знаменем марксизма-ленинизма» вся страна «семимильными» шагами шла вперёд, к «победе коммунизма». И я со своей комсомольской активностью оказался в «толпе» шествующих.
Я не случайно затронул тему общежития. На фоне громких лозунгов о человеке коммунистического будущего (на стенах многих учреждений висели плакаты с текстами «Морального кодекса строителя коммунизма»), в стенах этого общежития сосредоточилось довольно много таких личностей, которых писатель Горький называл «дном». Их ничто не интересовало — ни политика, ни книги, ни газеты, ни искусство. Для чего жили? Неясно. Практически все заработанные деньги пропивали, а в пьяном угаре не давали покоя тем, кто проживал рядом. Ходили вечно небритые, грязные. И мне, правильно воспитанному парню, невозможно было понять этих людей.
ДК «Строитель» был практически единственным центром во всём городе, где молодёжь могла, как говорили, культурно отдохнуть. Особенно большой популярностью пользовались вечера танцев, поскольку только на них парни и девушки могли довольно быстро близко познакомиться друг с другом. Среди завсегдатаев нетрудно было заметить жильцов нашей «тридцатки». Сколько народу набивалось в фойе первого этажа в эти дни, трудно было сосчитать. Хотя оркестра не было, все присутствующие вполне успешно танцевали под магнитофон, включённый в какой-то усилитель. Модными танцами конца 1969 года были вальс, танго, твист, шейк. Вальс и танго я знал ещё до ухода в армию, а когда после демобилизации вернулся в Ермак, то здесь и увидел два новых «дёргающихся» танца, завезённых сюда продвинутой молодёжью. Первое время без улыбки смотреть на движения танцующей толпы я не мог, а потом стал привыкать, а когда попробовал под музыку попрыгать сам, понравилось.
Начиная организовывать в ДК эстрадный оркестр, я понимал, что наиболее сложным делом будет не приобретение необходимой аппаратуры (кое-что уже купил), а подбор музыкантов. Для нормального ансамбля требовалось как минимум пять человек: барабанщик (ударник), пианист (для игры на электроорганоле), и три гитариста (соло, ритм, бас). Где их взять? Вывесил объявления в нашем общежитии и в самом ДК. На второй день пришёл высокий парень — Олег Миронов, студент спорттехникума, взял электрогитару и заиграл. Сразу скажу, что таких виртуозов я не встречал ни до, ни после — гитарист от бога. Я начал ему аккомпанировать, получилось великолепно, невозможно было оторваться от чарующих звуков электроинструментов.
Вторым музыкантом, который вскоре появился у меня, был невысокий худощавый Слава Егоров, саксофонист. Играл профессионально. Чуть позже Слава рассказал кое-что о себе. Когда-то он играл в профессиональном оркестре в Караганде. По глупости продал казённый саксофон, привлекли, получил три года сроку. Год отсидел в Экибастузе, а потом попал на «химию» в Ермак, теперь жил в нашем «гадюшнике». Любил выпить, поэтому нередко играл, качаясь, как «тонкая рябина». Но играл!
Вечерами мы проводили репетиции, но из-за неполного состава оркестра, полноценного звучания не получалось. И тут в один из вечеров ко мне неожиданно подошли четверо совсем молодых пареньков и сказали, что они нынче окончили школу, в которой играли в ансамбле. Теперь трое из них учатся в ПТУ, а один работает, но хотели бы продолжать играть. Володя Зеленков (или Зеленюк) — бас-гитара, Костя Паншин — ритм-гитара, Володя Ерёмкин (кличка «Ерёма») — на соло, Саша Беспалов — на ударной установке. Я дал мальчишкам инструменты и, как только они заиграли, а потом ещё и запели, понял — оркестр в Доме культуры будет! Впоследствии так и получилось. Хотя были и проблемы: пытаясь казаться взрослыми, мои юные музыканты нередко пробовали винцо, но, к счастью, делали это нечасто.
Глава 12
Жизнь продолжалась... Наступил 1970 год, довольно сложный год в моей личной жизни, когда родился сын Владик, но и когда окончательно разладились мои отношения с Вандой, и я перешёл жить в общежитие. В этом же году я ушёл с комсомольской работы (оставив за собой работу с эстрадным ансамблем) и поступил учиться в Ермаковское культпросветучилище (КПУ) на отделение хорового дирижирования. А в конце года встретил Любу, с которой в 1972 году поженились. В этом же, 1972, году родился сын Игорь. В конце этого же года я окончил КПУ и по распределению попал на работу в Павлодарский областной Дом культуры профтехобразования в роли художественного руководителя. Жили мы с Любой в Павлодаре на съёмных квартирах, трудно было, но терпели.
Весной 1974 года, после очередного успешного проведения смотра художественной самодеятельности профтехучилищ области, ко мне подошёл директор Беловского ГПТУ-156 Аполлон Иванович Симонов и предложил работу руководителем художественной самодеятельности в его училище. Вместе с этим предоставил жильё, да не какое-нибудь, а трёхкомнатный коттедж с большим приусадебным участком! Это был счастливый «звёздный час» в нашей семейной биографии.
Дело в том, что училище находилось в посёлке Беловка, расположенном в пяти километрах от города Ермака, города моего детства. А в самой Беловке, у реки Белой, в собственном доме жили родители Любы, переехавшие сюда в 1971 году из дальнего казахстанского совхоза «Бирлик». Как же это здорово, когда рядом живут близкие родные!
Занимаясь художественной самодеятельностью в училище (и параллельно подрабатывая воспитателем в общежитии — деньги лишними не были), я иногда заходил в училищную мастерскую, где проводились практические занятия с группами сварщиков. Меня завораживала магия «голубой дуги», я искренне завидовал мальчишкам, которые учились сварочному делу. Однажды сам попробовал «варить». Понравилось.
Наступил 1975 год. Как-то меня к себе в кабинет пригласил завуч училища Александр Адамович Савчук и буквально ошарашил предложением поработать мне мастером производственного обучения в одной из групп сварщиков. Я попытался отказаться, пояснив, что не знаю сварочного дела — ведь пацанов надо чему-то учить. Но завучу, видать, не впервой приходилось решать кадровые вопросы.
— И не обязательно мастеру группы сразу знать сварочное дело! Здесь его задачей является контроль за успеваемостью, за посещаемостью, вовремя в баню сводить... А сваркой с ними будет заниматься профессионал — Дмитрий Васильевич Русак. Его недавно прислали к нам с производства. Кстати, ты сам тоже можешь заниматься у него, это пригодится тебе в будущем.
Уговорил меня Савчук. 5 марта я принял группу сварщиков. Мальчишки разные, в большинстве своём потенциальные охламоны, выгнанные из школ. Общий язык я с ними нашёл сразу, так как все хотели научиться играть на гитаре. А допуск к гитаре предполагал полную успеваемость по всем учебным дисциплинам. Группа моя, к немалому удивлению Савчука, стала одной из лучших в училище. Удивление его я «расшифровал» позже, когда узнал, что он «подсунул» мне самую проблемную группу училища.
К весне 1976 года я уже довольно сносно научился варить, так как с сентября прошлого года проходил обучение при училище параллельно с работой. Когда поехал с группой на практику на Завод металлоконструкций (ЗМК), то там сдал сварные образцы и получил удостоверение сварщика четвёртого разряда. Вернувшись с практики, сдал в училище на «отлично» все госэкзамены и получил красный аттестат сварщика пятого разряда.
В эти годы раза два или три в отпуск к маме в Ермак приезжал мой брат Лев, работавший водителем в Надыме (это Крайний Север). Невооружённым глазом было видно, что жили северяне в несколько ином материальном измерении, нежели «южане», который позволял им купить то дом под Алма-Атой, то современные «Жигули». Как-то Лев намекнул мне, мол, давай, брат, собирайся потихоньку на Север. Я тогда ещё не был готов к коренному изменению своей судьбы, но «зерно» было брошено.
С сентября 1976 года меня перевели из мастеров в преподаватели спецтехнологии (сварочное дело), где я и проработал до 1 ноября 1978 года. Уволился в связи с тем, что решил ехать на работу в Надым. «Зерно», как говорится, проросло. Увольнялся с большими трудностями. Дело в том, что преподавателей в училище не хватало. Директором к тому времени стал работать Фёдор Фёдорович Гильдерман. Долго мы с ним беседовали, спорили, и всё-таки каким-то образом я уговорил его подписать заявление. Скорее всего, обещанием поработать на севере три года и вернуться вновь в училище более опытным сварщиком. Но три года растянулись на 30 лет. Так получилось. О том, как протекала наша жизнь в северных широтах, довольно подробно рассказано мной в воспоминаниях «183 письма с Севера».
