Пока ходила два года назад ходила к ученику (изредка подрабатываю репетиторством, но беру не больше пары учеников - меня находят родители детей, которым не подходит формат онлайн-занятий), то думала, что надо заснять район Красных казарм в Иркутске, но через пару недель чувство новизны поутихло, через полгода я отвлеклась на что-то другое и...
... так и не подумала пофотографировать дореволюционную застройку в местах седьмой зоны нашего аэропорта... я там вечерами какая-то усталая была и только глубокомысленно размышляла о судьбах портартуровцев после поражения в русско-японской войне, когда правительство задумалось том, что в Сибири должны быть гарнизоны, офицеры, ум, есть и совесть нации, - и построили красивые/красного кирпича казармы. Сейчас из четырёх огромных зданий осталось лишь два и не красные, а какие-то бледно-розовые. Но люди там живут, и вечерами я люблю заглядывать в окна этого загадочного городка за забором, где прожектор, шлагбаум и Никольская церковь во дворе (это территория ГУФСИН-а).
До революции там, в часовне,э Николая Чудотворца, были доски с именами павших героев Порт-Артура и, говорят, художники из военных постарались сделать иконы в духе картин Васнецова.
Такие доски, кстати, многие видели в Кронштадском морском соборе...
Сейчас церковку отстроили заново, но я в неё никогда не захожу, т.к. она внутри этого старинного военного городка, а я - снаружи. И даже, если с туристами приезжали, то смотрели только снаружи, а сама церковь была закрыта на висячий замок...
Но загадочность, старинность, драма, история и трагедия живут и на той окраине города, где самолёты летят так низко, что почти касаются животами крыш... и снег хрустит под ногами как капуста, и поблёскивает в лимонном свете фонарей, и февральский ветер революций обжигает лицо...
И вспоминаю в эти январские дни Колчака, ибо очень ему сочувствую! - не станешь меняться в цвете будучи в чине адмирала, и вся его жизнь отдаёт древнегреческой трагедией, когда человек знает, что заранее обречён, но идёт до конца, ибо нужно быть "за веру, царя и отечество", и эта позиция у меня не вызвает вопросов...
Вспоминаю, как Колчак приезжал в Иркутск в качестве полярного исследователя, как выступал в местном доме офицеров, как готовил экспедиции в Арктику... вспоминаю, как Александр Васильевич женился с просьбы родителей на Софье Фёдоровне как-то на ходу и на бегу в Иркутске, в Морском храме, а через день уехал на войну - как раз началась русско-японская, и он тогда командовал миноносцем "Сердитый". А Софье Фёдоровне пришось вернуться в Петербург. И, думаю, что ей заранее было тоже всё ясно, грустно и до слёз обидно, но какая-то надежда глупая в начале отношений ведь всегда живёт?..
Последний приказ перед отречением: "Приказываю всем чинам Черноморского флота и вверенных мне сухопутных войск продолжать твёрдо и непоколебимо выполнять свой долг перед Государем Императором и Родиной".
После отречения, в марте, чтобы прервать череду митингов и демонстраций, Колчак вывел флот в море, полагая, что боевая работа будет лучшим противодействием «углублению революции». Правоту Колчака, пытавшегося таким образом противостоять большевистской агитации, признавал и служивший в это время на «Екатерине Великой» большевик А. В. Платонов, свидетельствовавший, что «частые походы отрывали массы от политики… служили препятствием развитию революции».
Всё это грустно, конечно... и в эти тёмные зимние дни я почему-то ощущаю эту изнаночную и тёмную сторону невероятно близко - как будто старый Иркутск проглядывает сквозь современный, и этот его дореволюционный дух никуда не уходит. И даже думаю, что жить в новеньком, светлом, чистом, с иголочки, городе, наверное, проще...
Омск 14 февр[аля] 1919 г.
Надеждинская, 18
"Дорогой мой, милый Александр Васильевич, какая грусть!
Мой хозяин умер вот уже второй день после долгой и тяжкой агонии, хоронить будут в воскресенье. Жаль и старика, и хозяйку, у которой положительно не все дома, хотя она и бодрится. И вот, голубчик мой, представьте себе мою комнату, покойника за стеною, вой ветра и дикий буран за окном. Такая вьюга, что я не дошла бы домой со службы, если бы добрый человек не подвез, - ничего не видно, идти против ветра - воздух врывается в легкие, не дает вздохнуть. Домишко почти занесен снегом, окна залеплены, еще нет 5-ти, а точно поздние сумерки. К тому же слышно, как за стеною кухарка по складам читает псалтырь над гробом. Уйти - нечего и думать высунуть нос на улицу. Я думаю: где Вы, уехали ли из Златоуста и если да, то, наверно, Ваш поезд стоит где-нибудь, остановленный заносами. И еще - что из-за этих заносов Вы можете пробыть в отъезде дольше, чем предполагали, и это очень мало мне нравится. За Вашим путешествием я слежу по газетам уже потому, что приходится сообщения о нем переводить спешным порядком для телеграмм, но, Александр Васильевич, милый, они очень мало говорят мне о Вас, единственно моем близком и милом, и этот "Gouverneur Supreme" кажется мне существом, отдельным от Вас и имеющим только наружно сходство с Вами, бесконечно далеким и чуждым мне.
Кругом все больны, кто лежит вовсе, кто еле ходит. Я пока еще ничего, хожу от одной постели к другой. Говорят, что с наступлением ветров это общее правило в Омске, но одна мысль заболеть здесь приводит в панику. Дорогой мой, милый, возвращайтесь только скорее, я так хочу Вас видеть, быть с Вами, хоть немного забыть все, что только и видишь кругом, - болезни, смерть и горе. Я знаю, что нехорошо и несправедливо желать для себя хорошего, когда всем плохо, но ведь это только теория, осуществимая разве когда уляжешься на стол между трех свечек, как мой хозяин. Но я же живая и совсем не умею жить, когда кругом одно сплошное и непроглядное уныние.
И потому, голубчик мой, родной Александр Васильевич, я очень жду Вас, и Вы приезжайте скорее и будьте таким милым, как Вы умеете быть, когда захотите, и каким я Вас люблю. Как Вы ездите? По газетам, Ваши занятия состоят преимущественно из обедов и раздачи Георгиевских крестов - довольно скудные сведения, по правде говоря. А пока до свидания. Я надеюсь, что Вы не совсем меня забываете, милый Александр Васильевич, пожалуйста, не надо. Я раза 2 была у Вас в доме, Михаил Михайлович поправляется, совсем хорошо, это так приятно. Ну, Господь Вас сохранит и пошлет Вам счастья и удачи во всем.
Анна"
(из книги "Милая, обожаемая моя Анна Васильевна")