Часть 1. Школьные годы
В седьмой «а» класс меня перевели из расформированного в начале учебного года бывшего шестого «г» класса. Учившиеся в нём переростки-второгодники девицы и юнцы четырнадцати-пятнадцати лет, а то и старше, покинули школу. Некоторые из одноклассниц были уже просватаны, другие ушли работать на заводы или помогать родителям по хозяйству. В наших южных краях, хотя и не разрешались ранние браки, но эти запреты сплошь и рядом обходили и замалчивались, особенно, если стороны были согласны с происходящим. До шестого "г" я училась в другой школе, но родители перевели меня сюда в связи с переездом на новое место жительства. После дружного и веселого класса рыбацкой школы я попала, как Красная Шапочка в дремучий лес. Здесь сплошь и рядом учились двоечники, которым только с великой натяжкой выводили к концу года дохлые троечки. Конечно, были в классе и хорошие ученики, мои ровесники, но их было меньшинство, и поэтому они вели себя более, чем скромно. Безропотно давали списывать дебилам-переросткам и так же, как и я, терпели все их гнусные выходки. Так что до конца учебного года я стиснув зубки ходила на занятия, каждый раз ожидая розыгрыша или какой-либо пакости от наиболее отъявленных хулиганов. Учителя, наоборот, приметив моё прилежное поведение, всячески меня подбадривали, ставили в пример, и не без их подачи класс выбрал меня председателем совета отряда, и моё пребывание стало ещё несноснее. Ну, какой с меня был председатель, когда я была на голову ниже самых маленьких учеников класса, моих ровесников, а для некоторых я вообще была козявкой?! За мной прочно укрепилась кличка «мышонок». Приходили к нам в класс и пионервожатые, но поскольку они были дружны с второгодниками, бывшими своими одноклассниками, то я особенно их и не запомнила. А жаль, ведь именно тот из них, которому я отдавала рапорт на пионерской линейке, окажется впоследствии одним из главных героев моего повествования.
Будучи отрядным председателем, мне довелось частенько приходить на сборы председателей советов отряда школы, где я сразу же обратила внимание на хрупкую и красивую девочку из параллельного шестого «а» класса. Это и была Марина. Она была членом редакции общешкольной газеты, и её статьи всегда были яркими и оригинальными. Кроме того, Маринка была кладезем всевозможных идей и прекрасно рисовала. Меня она сразу же приметила, видя мою застенчивость, старалась развеселить и ободрить. Именно она, узнав как-то из разговора, что в своей школе я была запевалой в художественной самодеятельности, выдвинула мою кандидатуру на общешкольный конкурс пионерской песни, на котором, несмотря на свою неуверенность, я заняла первое место среди солистов школы. Тем самым Маринка и здесь выставила меня перед учителями в выгодном свете. Так я и попала в элитный класс - седьмой «а».
Это был особенный класс. Во-первых, ученики этого класса были вместе с ясельного возраста, а после детсада их определили всех в один класс. Нагрузки им были предъявлены повышенные. С первого года обучения ученики этого класса изучали иностранный язык и более углублённо остальные предметы. Именно учащиеся класса «а» чаще становились победителями различных олимпиад города. Поэтому новеньких для этого класса отбирали наиболее тщательно, чтобы они смогли вынести повышенные требования обучения. Но тогда я ещё ничего об этом не знала. И вот классная руководительница седьмого «а» Вера Васильевна, которая преподавала у меня в шестом классе русский и литературу, представила меня классу: Ребята, познакомьтесь с Майей - вашей новой одноклассницей, думаю, вы с ней очень подружитесь. Класс придирчиво скептически в упор воззрился на мою пылающую физиономию. Я была близка к обмороку. Но тут с места подскочила Маринка: Ой, как здорово, что она будет учиться у нас. Помните, как она пела на конкурсе? И вообще она хорошая девчонка! Лучше бы она промолчала по поводу конкурса, так как там я обошла лучших певуний класса, привыкших всегда побеждать, а теперь неприязненно смотревших в мою сторону. Но тут я поймала удивлённый и радостный взгляд. Это был мой сосед по дому и балкону – Юрка, лучший ученик класса, в которого были влюблены многие девчонки класса. Мой добровольный рыцарь… Не было только весёлого и язвительного брата моей подружки Наталки, жившего некогда по соседству – Сашки. А ведь это был его класс, и именно это обстоятельство сыграло немаловажную роль при выборе школы. Эту школу порекомендовала Сашкина мама. Документы в школу принесла моя старшая сестрица Алёна. Но когда я попала в седьмой «а», его перевели в поближе к его новому месту жительства. Это обстоятельство меня и огорчило, и обрадовало, так как никогда невозможно было предугадать его выпады и шуточки в мою сторону. Мы несколько лет жили по соседству и с детства были тайно влюблены друг в друга, хотя всегда изо всех сил старались не подавать ни себе, ни тем более ещё кому-то повода догадаться о наших истинных чувствах.
Несмотря на мой маленький рост, мне пришлось сесть на «камчатку» – заднюю парту, потому что все места в классе давно были поделены между учениками класса. Соседкой по парте оказалась очень красивая девочка с не менее красивым именем Ника – Вероника. Меня всегда удивляло: каким образом Ника попала в этот класс «а». До этого она училась в железнодорожной школе, особых знаний не имела, да и вообще каким образом она переходила из класса в класс, можно было только догадываться, так как ни в одном предмете Ника не только не разбиралась, но и не старалась что–либо учить вообще. Её красивая кукольная головка была забита мальчиками, вечеринками и вообще всякими, как сейчас говорят, тусовками. Зато она очень хорошо знала о личной жизни учителей, почти всех старшеклассников, особенно мальчиков, кто и с кем дружит, у кого какой в семье достаток и массу, как мне казалось, всякой чепухи, не имеющей никакого отношения ни к ней, ни, тем более, к школе. Все перемены Ника моталась по старшеклассникам, передавала кому-то какие-то записки, налаживала полезные знакомства. На уроках она болтала не умолкая, и, не смотря на мои просьбы оставить меня в покое, она всё равно выкладывала мне ворох всяких глупостей. Тем самым не только сама не вникала в учебный процесс, но и мешала мне сосредоточиться на предмете. Поняв, что меня очень легко рассмешить, Ника просто-таки изводила меня всякими анекдотами и смешинками, при этом лицо её оставалось серьёзным, а я невольно, «ни с того ни с сего», прыскала со смеху, раздражая преподавателей. Моей репутации прилежной и спокойной ученицы грозил неминуемый крах. Выручила меня Маринка. Она, договорилась с классной руководительницей, чтобы меня пересадили к ней, после чего моя жизнь стала намного сноснее. Однако на таких предметах как физика, химия, которые проходили в лабораториях и где за каждым было закреплено определённое место, сидеть мне приходилось всё с той же Никой. Учиться в «а» классе было несказанно сложнее, нежели в пресловутом шестом «г». Там я была сильной среди слабых, здесь же мне предстояло доказать, что во мне не ошиблись, определяя в лучший класс. Первую четверть я закончила почти на отлично всего с двумя четверками - по физкультуре, в которой я никогда не была отличницей, и по русскому. Этот предмет тоже никогда не был моей гордостью. Я могла написать лишнее слово или вообще его пропустить, даже когда писала сочинения на пятёрки, по русскому я все равно получала не больше четвёрки. В классе ко мне постепенно проникались симпатией, многие учителя стали относиться ко мне с какой-то отеческой теплотой. Математик, пожилой азербайджанец, за строгость и принципиальность снискавший себе славу грозного учителя, частенько говорил: «Вот, мол, малышка, пришла недавно в ваш класс, а за знания, готов ставить вам её в пример, дорогие вундеркинды! Одним словом – Ковалевская!» Он любил сравнивать учеников с учёными математиками. Но во второй четверти меня ожидал громкий и скандальный провал, перечеркнувший в один момент мой статус прилежной ученицы и отбросивший все мои попытки выправить положение более чем на год…
И во всей этой истории была повинна моя заклятая подружка по парте Ника. Физику в нашем классе преподавала строгая и принципиальная Апраксия, пожилая армянка и старая дева. Вела она свой предмет сухо и без эмоций, в отличие от преподававшего этот же предмет в шестом классе Вагифа, молодого физика, который недавно был переведён первым секретарём городской комсомольской организации. У него мы все были сплошь молекулами и умницами. Поэтому физику очень любили и охотно слушали его на уроках. Но чтобы понять преподавание Апраксии, нужно было сидеть, не шелохнувшись, и, внимательно впитывать всё сказанное. А как это можно было сделать, если в мои уши лился беспрерывный поток Никиных излияний. Сколько раз я её обрывала, затыкала уши, умоляла оставить меня в покое, эта назойливая муха жужжала и жужжала, благо её не прихлопнешь. Поэтому я дома наверстывала урок самостоятельными занятиями, и по физике в первой четверти у меня была вполне заслуженная пятёрка. Как-то раз Апраксия вела урок, объясняя новую тему, в это время я всячески отбивалась от Ники и что-то громко сказала. Физичка прервала объяснение и предложила мне выйти к доске и пересказать только что сказанное ею. Естественно, я ничегошеньки не слышала и не поняла. Строго отчитав меня за невнимательность и наглое поведение на уроке физики, Апраксия влепила мне двойку и сказала, мол, теперь я посмотрю, как ты выправишь своё положение к концу четверти, и кто потом будет громче смеяться. Я, мол, давно наблюдаю за вашей парочкой, вам не место в таком классе. От обиды и унижения у меня навернулись слёзы, но не могла же я жаловаться и ябедничать, как какая-то первоклашка! На следующем уроке физики у нас была лабораторная работа. Я очень надеялась на неё, так как все мои лабораторные и контрольные всегда оценивались на хорошо или отлично, и тем самым смягчить сердце черствой Апраксии. У Ники был другой вариант, она уже почти закончила переписывать шпаргалку, а я дописывать законченную мной работу, как вдруг, Ника, махнув рукой, перекинула мензурку с керосином на мою тетрадку. Я ещё не успела вскрикнуть от неожиданности, как надо мной нависла физичка. Резко выхватив мою тетрадь, учительница просто порвала её и сухо сказала: Ну, дорогуша, ещё с одной двойкой тебя! И вообще можешь не подходить ко мне. Ты заслужила свою отметку. Униженная и раздавленная, я еле-еле доплелась домой. Наутро я заболела. Такой жестокой и сильной гнойной ангины у меня ещё не было. Температура стойко держалась не отметке тридцать девять и восемь, и никак не хотела спадать. Не помогали ни лекарства, ни орошения, ни уколы. Такое состояние длилось уже более недели, но и четверть была не резиновая. Нужно было исправлять двойку по физике, тем более что в эту четверть у меня по многим предметам наклёвывались пятёрки. Как в бреду я добралась до школы, пришла на урок раньше, чем должна была начаться физика. Шёл урок алгебры. Агалар Мисалихович, наш математик подошёл ко мне, положил мне руку на голову: Деточка, ты же вся горишь – марш домой или я звоню в скорую! "Я хочу исправить оценку по физике"! – еле слышно пролепетала я. Какая физика – марш домой, я поговорю сам с Апраксией Ароновной! Все одноклассники смотрели на меня со страхом и с сочувствием. Я ещё не видела своё лицо, но проведя по нему рукой, ощутила лимонную корку. В полубреду я дошла до дома. И только, когда вернулись с работы родители и вызвали ко мне нашего соседа - главного врача городской детской поликлиники дядю Колю, я поняла, чего все испугались. Всё моё тело было покрыто мелкой белой сыпью, даже веки. Диагноз был ужасен – скарлатина. В школу я пришла уже в конце января, ещё более побледневшая и осунувшаяся. Слава богу, кроме меня никто в классе не заболел, и вообще случай остался единичным по городу. Только у меня теперь стали болеть ноги да покалывать сердце…
Как и обещала, Апраксия вывела мне за четверть двойку и, не смотря на просьбы всех учителей и даже директора школы дать мне шанс исправить оценку, физичка осталась непреклонной. Я, мол, два раза мнения не меняю. С тех пор произошла какая-то метаморфоза. Как бы я ни старалась, как бы блестяще ни ответила, многие учителя стали занижать мои отметки. Только математик, классная руководительница Вера Васильевна, да пожалуй, учительница по истории, были ко мне по-прежнему объективны и ставили мне мои заслуженные пятерки. Седьмой класс я закончила с кучей четвёрок и тремя тройками – по физике, по которой я выше оценку уже не получала, физкультуре и, что смешное и обиднее всего, по зоологии - самому легкому для меня предмету. Не знаю, как трудно бы мне пришлось среди классной элиты, но меня ни на минуту не оставляли своим вниманием Маринка и Юрка. Едва врач разрешил меня посещать, Маринка приходила, делилась новостями. Причём, она так, смешно обо всем рассказывала, что постепенно холодный лёд стыда начал таять в моем сердечке, и я уже не боялась возвращаться в класс. Юрка же не просто приносил мне домашние задания, но и старался объяснить мне самые тяжёлые предметы. Хотя я и так всё схватывала на лету. Только в одном мне повезло. Меня рассадили с Никой. Хотя избавиться от её навязчивой дружбы было просто невозможно. Она всегда была рядом. Так мы и дружили трое – гений класса Марина, тихоня Майя и разбитная Ника. И нам было уже всё равно, кто и что про нас скажет. Друзей не выбирают и от них не избавляются.
За летние каникулы я выросла! До этого я росла очень и очень плохо и всегда выглядела лет на пять младше. На уроках физкультуры мною заканчивался строй. Я уже давно смирилась со своим недостатком, и хотя моя мама была тоже маленького роста, но даже она нередко смахивала слёзы, мол, что же это я совсем не расту. Ничего, мамочка, я буду носить высокие каблуки и прически. Подумаешь, рост. Мал золотник, да дорог! Меня это вовсе не огорчало.
Каждое лето я ездила в пионерский лагерь «Огонёк», расположенный неподалёку от селения Маджалис в большом ореховом лесу. Лес этот был просто удивительным. Высокие деревья грецких орехов плотно окружали лагерь своим кольцом, а за текущей горной речкой в изобилии росла ежевика, чуть поодаль от речки встречались заросли фундука, кизиловых, сливовых, абрикосовых деревьев, а на солнечных полянах разноцветьем плодов манили свои лакомством тутовые деревья, или как мы их называли – тутовники. В середине большого лагерного каре возвышался огромный дуб, его крона служила своеобразной крышей для танцплощадки и летнего кинозала лагеря. Мощный ствол дуба могли обхватить руками несколько взрослых людей, что уж говорить о нас, ребятах. И таких дубов на территории лагеря и в его округе было много.
В «Огоньке» я ежегодно встречалась со своими сверстниками из других городов Дагестана – Махачкалы, Каспийска, Буйнакска, Кизляра, Избербаша и посёлка Дагестанские Огни. Мы всегда приезжали на первый и третий поток, то есть на открытие и закрытие сезона. Июль же целиком посвящался морю. Прекрасному изумрудному Каспийскому морю, на берегу которого находился мой родной городок - древний и замечательный Дербент. Вот и в то лето я приехала в первый поток. Обычно через десять дней было торжественное открытие лагерного сезона, и на это событие приглашались родители. С утра мы все высматривали автобусы с приезжающими навестить нас родственниками. Вот, наконец-то, показалась и моя семья. Впереди, как всегда, спешила мама. Она обняла и расцеловала мою младшую сестрёнку Катюшку, прошла мимо меня, всё кого-то высматривая. Мам, что ты, меня не замечаешь, что ли? – подала я свой голос. Тут с мамой случилась истерика. Она плакала, и что-то бормотала, а я все никак не могла понять, почему мамина голова уткнулась в мой подбородок, ведь, уезжая, я ей доставала только до уха. И только подбежавшие вслед за мамой мои старшие сестры громко воскликнули: Маюшка, как же ты сильно выросла! Тут только я поняла, почему у меня все мои ситцевые платьица, которые я сама стирала, сели в размере после первой же стирки. Моя старшая сестра Таня, которая была чуточку выше мамы, оказалась меньше меня ростом, а с другой сестрой, более взрослой и высокой Алёной, я оказалась одного роста! Как будто кто полил меня из волшебной лейки. В то лето я похорошела. Длинные волнистые волосы я завязывала в высокий конский хвост, окручивая резинку прядью волос, а весь мой лоб обрамляла кудрявая, в мелких колечках чёлка. Я уже не выглядела маленькой пятиклашкой, а взрослой и симпатичной барышней, на которую начали заглядываться ребята. Только мне, привыкшей играть с детьми гораздо моложе меня по возрасту, всё ещё интересней было в их компании – играть в классики или в пятнашки, скакать со скакалкой, нежели изображать из себя томную красавицу. Однако в конце лета мне на некоторое время довелось немного влюбиться, вернее, почувствовать острую симпатию к мальчику, хотя увлечение моё было столь мимолётным, что по сей день вызывает улыбку. Но несколько дней я была под сильным впечатлением нахлынувшего на меня чувства. Вылечилась я от этой мимолётной любвишки очень просто, хотя физически пришлось пострадать. Накануне начала занятий в школе у меня резко заболела левая ступня, и я кое-как дохромала до поликлиники. Оказалось, что произошло внутреннее глубокое нагноение некогда попавшего в стопу осколка морской ракушки. Самое странное было в том, что я и не заметила, когда успела пораниться. Ведь мы всё лето пропадали на берегу моря. Мне приходилось хромать на перевязки, уколы и тому подобные манипуляции. Объект моих воздыханий в это время ворковал с соседкой по подъезду, и ему совершенно не было до меня никакого дела, чего я ему не могла простить и запретила себе даже думать о нём как-то иначе, нежели чем о мальчике из соседнего двора. На занятия я пришла только в конце сентября. В школу приехала, как обычно, раньше всех и, предполагая, что первые парты были уже заняты, опять села на «камчатку». Класс наполнился перед самыми занятиями. На меня никто не обратил внимания. Первым уроком была география, которую преподавала нам наша директриса, относившаяся ко мне почему-то с особой симпатией. Вот и в этот раз она, прежде чем начать урок, справилась о моём здоровье, когда, мол, меня выпишут. И тут я поднялась и сказала, что я уже приступила к занятиям. Валентина Фёдоровна пригласила меня к доске, чтобы весь класс меня смог увидеть. Ого! – дружно воскликнули мои одноклассники.- Ай да малышка, какой кашей тебя летом кормили? Я видела откровенно заинтересованные глаза мальчиков, немного удивлённые и растерянные у девочек. Маринка же просто не выдержала, кинулась мне на шею и начала громко мною восхищаться и усадила рядом с собой. Она, оказывается, зарезервировала заранее за мной это место. Теперь уже на уроках физкультуры я не была последней по росту среди девочек. Чему была несказанно рада.
В этот год у нас появилось много новых учителей. Вместо Агалара математику стала вести мать нашей одноклассницы Жанки Марфа. Её объяснения я почему-то никогда не улавливала, и, по сложившейся привычке, навёрстывала самостоятельно. Классная руководительница Вера Васильевна тоже оставила нас, так как вела преподавание только с пятого по седьмой класс. Вместо неё уроки русского и литературы вела дородная и безликая и как человек, и как преподаватель, вечно болеющая Аида. А классным руководителем к нам была назначена учительница немецкого языка Феодора Георгиевна. Немка по происхождению, некогда работавшая за рубежом переводчицей. Почти весь класс знал её давно, так как более чем у половины класса она не первый год преподавала немецкий язык. Я же до этого посещала совсем иную группу преподавания. Но, Феодора, ознакомившись с успеваемостью каждого ученика, решила наиболее сильных оставить в своей группе. Так я попала на уроки к лучшей преподавательнице своего предмета. С первого же урока в группе Феодоры я поняла - насколько сложно мне будет здесь заниматься. В отличие от Татьяны Владимировны, где весь урок проходил весело и необременительно, уроки у Феодоры велись строго на немецком языке, лишь изредка допускались вкрапления русского языка, если эти понятия ещё не были пройдены.
На первом же уроке я попала в неприятную историю. Учительница спросила: кто не справился с домашним заданием или не выполнил по каким-либо уважительным причинам. А поскольку всё было произнесено на немецком языке, я к своему стыду не могла ещё четко разобрать вопроса и сидела, мучительно вслушиваясь в беглые ответы одноклассников. Ни о каком домашнем задании и речи не могло быть. Я до этого не присутствовала ни на одном уроке, и ни Марина, ни Юрка не сообщили о заданиях по-немецкому, так как в седьмом классе я ходила в другую группу. Феодора потихоньку обходила класс: - Гут. Альзо. Гут- . Так она дошла до меня. Увидев передо мной чистую тетрадь, учительница побагровела и, путая немецкую и русскую речь, сурово начала меня отчитывать за то, что я хотела скрыть правду и промолчала в начале урока о том, что не выполнила урока.
- Я, милочка, не терплю обманщиков. Вон из моей группы! – кричала разъярённая учительница.
Я же вместо оправдания, стиснув зубы, чтобы не заплакать от обиды, вся пунцовая выскочила из класса. Придя в группу Татьяны, я ничего не смогла ей сказать, да она и не спросила, а ласково усадила меня за первую парту и сказала, мол, ничего, всё прояснится, а тебя нам так не хватало! По прошествии времени Феодора сильно сожалела о своей неразборчивой грубости и даже вновь предложила мне влиться в её группу, так как видела во мне большую способность к языкам. Да только я не смогла простить своего очередного незаслуженного унижения и не стала уходить от Татьяны, не столь сильного преподавателя, но женщины с добрым и мягким сердцем.
Пережить очередной позор мне помогла выработавшаяся во мне привычка стискивать крепче зубы. Я стала ходить с высоко поднятой головой и усмехаться на любые колкости. Теперь вопрос об учёбе не стоял столь остро. Я уверенно и спокойно преодолевала любые препятствия. Участвовала во всех мероприятиях и стала петь в школьной самодеятельности. В классе у меня появились и другие подружки. Как-то так незаметно и не навязчиво меня часто по дороге на автобусную остановку стала провожать Иринка. Чтобы дольше пообщаться, мы шли не на расположенную в квартале от школы остановку, а на железнодорожный вокзал. По пути Иринка забегала в магазин к своей маме. Часто стайкой, делая большой круг от своих домов, мы провожались: я, Иринка, Ника, Маринка. Сейчас просто диву даюсь смыслу этих прогулок. Пройдя почти километр до вокзала и, простояв более получаса в ожидании автобуса, мы расходились и разбегались по домам. Иринка, жившая неподалёку от школы, возвращалась назад - домой, Нике приходилось ещё с полкилометра топать пешком до района вагонного депо, где она проживала, а мы с Маринкой разъезжались по разным маршрутам. Она на третьем, я на втором. За это время мы с Маринкой спокойно бы дошли пешком до её дома в районе завода шлифовальных станков, от которого мне можно было доехать на автобусе или пройти оставшийся путь пешком. Но именно в этом и заключается смысл старой пословицы «для любимого дружка и сто вёрст не околица». Но чаще всего маршрутом до вокзала мы шли с Иринкой. Эта была довольно приятная прогулка. Чтобы немного сократить путь к остановке, мы пересекали железнодорожный парк, напротив которого в киоске обязательно по установленному ритуалу покупали краковские пирожные, запивая их тут же газировкой из автоматов. С Иринкой было легко и просто говорить про всё и ни о чём. Именно в трудные для меня дни после изгнания из Феодориной группы, Иринка как-то весело и ненавязчиво стала моей доброй тенью.
Как классная руководительница Феодора была на высоте. Она любила вывозить класс в туристические походы - однодневки. Там вместе с нами она готовила еду, пела песни, устраивала интересные игры. В одном из походов Феодора вдруг сама подошла ко мне и сказала просто и ласково: Жаль, Майечка, что я так необъективно отнеслась к тебе в самом начале, ты – чудесный человечек, знай это! С тех пор я часто натыкалась на её ласковый и ободряющий взгляд, который мне всегда был почему-то очень дорог…
Прошло много лет, но я и сейчас, вспоминая Марину, вижу, как наяву, её хрупкую фигурку, умное ироничное лицо, большие карие глаза с длинными пушистыми ресницами; красивый контур губ и римский с горбинкой нос. Эту горбинку она грозилась обязательно уничтожить в косметическом салоне, как только станет взрослой и самостоятельной. Не знаю, чем ей не угодила горбинка, так как Маринка была довольно симпатичной девушкой. Мешала лишь чрезмерная худоба. Но, как она сама утверждала: Необходимый минимум я съедаю! Сейчас именно такими формами располагают топ-модели. Эти бы стандарты, да в те времена! А то ей вечно доставалось именно за её худобу. Движения её были плавны и грациозны. Она, казалось, никогда и никуда не спешила, но всегда делала любую работу на-отлично. Если писала сочинения, то ими зачитывалась вся школа, решая задачи, обязательно находила различные варианты решения. Кажется, что не было в школе предмета, который Маринка не знала бы досконально, иногда она даже поправляла педагога. Впрочем, некоторые предметы были для неё вроде бы как лишними. Там, где нужны были не мозги, а слепая игра мышц и примитивная деятельность. Маринка была полна каких-то идей, которые не сразу доходили до нас, одноклассников, из-за чего зачастую выслушивала колкости классных индивидуумов. Однако я всегда стояла за неё горой, так как интуитивно чувствовала её правоту. Класс к ней относился с почтением и некою долей зависти. Ещё бы! Она всё постигала своим умом, лишь изредка заглядывая в учебники - для усвоения материала ей было достаточно объяснения на уроке, для заучивания наизусть – беглого прочтения. Гордость наших учителей Юрка был, конечно же, настоящим отличником, для которого все предметы были одинаково любимы, но его знания - плод неимоверной усидчивости и самодисциплины, что было совершенно чуждо Маринке. Она могла во время урока читать захватывающую книгу, при этом улавливать всю необходимую информацию. Быстро, на ходу, понять суть вопроса, найти верное решение той или иной задачи. Именно в восьмом классе она ещё раз блестяще подтвердила статус школьного гения - став победителем предметных олимпиад по математике, физике и литературе не только по городу и республике, но и на всесоюзной олимпиаде. Весь город ликовал, что уж говорить о школе. Казалось бы, её будущее определено, ведь родителям и школе посыпались лестные предложения со стороны ведущих университетов страны. Так что на следующий учебный год мы уже не рассчитывали увидеть Маринку в своём классе, которой было уготовано место при интернате МГУ.
…В начале учебного года Маринка вернулась в свой класс и опять села рядом со мной за нашу любимую первую парту. Многие недоумевали, что её заставило продолжать столь непрестижную учёбу. И в самой Марине произошли сильные изменения. Она стала рассеянной, замкнутой, неохотно выходила отвечать к доске, и даже хватала двойки, когда отказывалась от ответа. Да и во внешности её появилась какая-то небрежность, как будто она всё делала автоматом, словно делала усилия над собой, чтобы каждый раз приходить в школу.
В тот год я впервые побывала в гостях у Маринки. До этого она ни разу не приводила меня к себе домой. Будучи по природе деликатной, я никогда не пыталась узнать о человеке больше, чем ему этого хотелось, хотя любопытная Ника и пыталась преподнести мне ту или иную информацию, но я думала, что честнее будет, если о своих делах мне поведает сама Маринка. Это случилось после какого-то очередного праздника. Мы долго гуляли по городу, потом Маринка предложила мне зайти к ней в гости. Мамуля испекла «Наполеон», - с улыбкой сообщила она. И хотя мне было не очень удобно «зайти», так как для этого нужно было сделать приличный крюк до её дома, а потом предстояло добираться автобусом немалое расстояние. Однако любопытство одержало верх, так как я давно хотела познакомиться с Маринкиной семьёй. Дома у неё никого не было. Пирог был великолепен. Я скромненько умяла предложенный мне кусок, но от дальнейшего угощения отказалась, так как боялась застрять в гостях надолго. Меня поразил Маринкин быт. В хорошо обставленной современной квартире было как-то неуютно. Всюду были видны следы грязных мужских сапог, небрежно разбросаны вещи, и вообще веяло чем-то неустроенным. И всё же не это было главное. В семейной библиотеке хранились такие фолианты, обладать которыми захотел бы любой филолог или историк. Здесь наряду с очень интересными детскими и подростковыми книжками было много собраний поэзии русских и армянских классиков, множество стихов современных и зарубежных поэтов. Я уже забыла, что мне придётся добираться тёмными переулками и пустырю домой, а увлечённо читала и слушала стихи любимых авторов, с которыми меня заботливо и радостно знакомила Маринка. Тут у нас вкусы, оказалось, абсолютно совпадали. В этот день Маринка сама поведала мне свою грустную историю. В семье она была старшей, за ней по возрасту шёл брат, он учился в седьмом классе и младшая двух годовалая сестренка Ладочка, в которой Маринка души не чаяла. Её мать тётя Ася работала в кафе кассиром, отец - на заводе неподалёку от дома. Мать после родов сестрёнки много болела, а в это время отец пристрастился к спиртному, ведь в наших винодельческих и коньячных краях эти изделия были, хоть залейся, в любом доме. А поскольку отец Марины был высококлассным специалистом и изобретателем, то начальство всячески покрывало его запои и шалости, лишь бы не упускать ценного работника. В некогда дружной и любящей семье поселилось горе, и они должны были одни бороться с нежданной бедой. Именно это обстоятельство и было основной, если не главной, причиной Маринкиного возврата в родную школу. Не могла она взвалить на плечи матери такой груз. И хотя вся родня, которая со стороны тёти Аси была довольно обширной и уважаемой, твердили Марине, чтобы она не глупила и не губила блестящие возможности, Маринка оставалась непреклонной. Я её очень даже понимала – не могла она поступить иначе. Под угрозой было счастье всей семьи. Ведь её родители очень любили друг друга, и, несмотря на разность в нациях и обычаях, вопреки воле армянских родственников, бросили свои институты и создали свою семью. Решение Маринки явилось мощной встряской, если не пощечиной любимому папаше. С тех пор Виктор, так звали отца Маринки, начал всерьёз избавляться от своей пагубной привычки. Но выбор сделан, а пока суть, да дело, прошёл почти целый учебный год…
Наконец-то и девятый класс позади. Впереди последние школьные каникулы. «Ну, конечно же, в июне поеду на открытие лагерного сезона и тем самым распрощаюсь с любимым «Огоньком», с подружками и детством, но где убить целых два месяца»? Однажды, в начале каникул, придя домой после работы, мама сказала, что Юркина мать – тётя Валя - предлагает отпустить меня вместе с ними в Москву. Мол, и Москву увидит, а заодно определится, в какой институт будет поступать. Конечно, это было очень лестное предложение, заманчиво, но моя чрезмерная скромность не позволила этого сделать.Чтобы не огорчить тётю Валю, я упросила родителей отпустить меня одну на Кубань, а ей объяснить, что мне нужно срочно навестить родственников. Это был очень необдуманный поступок, так как из станицы меня увезли ещё ребёнком. Но поскольку мои родители были большие оптимисты и всегда верили всем людям, как самим себе, они с удовольствием отправили меня одну в переполненном курортном поезде, да еще в общем вагоне, который полз до Усть-Лабинска целые сутки. Не буду описывать всех перипетий моего путешествия, так эта тема для отдельного рассказа, слава Богу, всё закончилось великолепно, я благополучно повидала всех своих родных и близких, и первую подружку детства Таньку Рухленко. Увидела массу интересного и набралась кое-какого жизненного опыта, а главное, убедилась, что в мире много хороших людей. И, поскольку бывшие наши станичники - соседи угощали меня от всего своего гостеприимного сердца, чудесный воздух Кубани да прекрасная здоровая станичная пища, которой на убой кормила нас с Танькой её обожаемая бабуля, подействовали на меня великолепно. В это лето я прямо-таки расцвела. Мне уже не безопасно было ходить по улицам далеко от дома без сопровождения друзей или взрослых. Где бы я ни появилась, куда бы ни шла, вслед неслись откровенно восхищённые и циничные возгласы: «Вах-вах! Какой красависа!», сопровождавшиеся цоканьем языка, а то и назойливыми до слёз ухаживаниями. Поэтому я больше времени проводила среди соседской детворы на берегу тёплого и ласкового Каспийского моря, благо мы жили на окраине города и прекрасные дикие пляжи были свободны от городских жителей, вездесущих туристов да различных отдыхающих. Здесь мы много плавали, играли на воде в волейбол, пятнашки, что развило в нас земноводные инстинкты. В воде мы были почти как морские обитатели, и выходили на берег, чтобы обсохнуть, перекусить и немного передохнуть. Весь берег Каспия от бойни до косы – длиной каменной гряды, выступающей в море, принадлежал всецело нам. Коса была любимым местом отдыха горожан, у которых было время на поездку далеко за окраину города, чтобы спокойно порыбачить, отдохнуть в приятной компании, искупаться в лагуне, где море всегда было спокойным, прозрачным и не загажено плодами городской цивилизации.
Однажды вся наша многочисленная семья, во главе с родителями пришли отдохнуть и искупаться именно на косу. Туда, где на вечном приколе ржавел и разваливался подаренный некогда городу корабль «Ахундов». Сначала в нём намечали устроить морской клуб для пионеров, затем кто-то открыл небольшой кабачок, который вскоре сгорел, а потом его просто забросили, и теперь корабль тихо умирал под лёгкий шум прибоя да визгливый смех резвящихся рядом людей.
Кроме родителей со мной были три мои сестры – Катюшка, Таня и Алёна. Алёна с мужем и дочуркой накануне приехали в гости из Хасавюрта. Пока мужчины с Таней ловили рыбу, мать разводила костер для ухи, мы с Катюшкой облазили прибрежные камни. Катюша ловила мелких креветок, а я плавала под водой, наблюдая многочисленных подводных обитателей прибрежных камней. Вскоре неподалеку от нас веселой компаний расположились бывшие выпускники моей школы, которые закончили обучение прошлым летом, а теперь, видимо, решили вспомнить школьные деньки и отметить встречу совместным купанием и рыбалкой. Некоторые из них мне были очень хорошо знакомы по комсомольским поручениям в школе, а на их товарища я обратила внимание только лишь из-за того, что он уже успел обрасти бородкой и усами, чего я очень не любила. Хмыкнув про себя, мол, подумаешь, какой важный, не успел школу окончить, а уже зарос, как хиппи, я отплыла подальше от этой компании. Через несколько дней мы с младшей сестрёнкой и родителями опять отправились к «Ахундову». Родители решили после работы отдохнуть, мы с Катюшкой вдоволь наплаваться, а заодно и заполоснуть немудреные дорожки. Навстречу нам шли с косы мои знакомцы, а вместе с ними их бородатый товарищ. Я шла босиком в лёгком коротеньком сарафанчике, распустив до пояса длинные волнистые волосы. Из-за почти круглосуточного пребывания на море, моя кожа стала почти шоколадного цвета, а волосы обгорели и светились на солнце солнечными бликами. Увидев меня, Валерка и Коля приветливо улыбнулись и поздоровались, а «бородатое чудо» пристально и заинтересованно стало разглядывать меня, как нечто экзотическое. Я, бегло, из-под ресниц, успела рассмотреть его атлетическое сложение, большие голубые глаза, тёмные прямые волосы, выглядывающие из-под сомбреро. Было в нём что-то такое, что невольно заставило меня оглянуться. Каково было моё смущение и удовольствие, когда я увидела, как он, скрестив руки на груди, стоял и смотрел мне вслед. Увидев, что я обернулась, он усмехнулся и побежал догонять своих товарищей. «Если я когда-нибудь выйду замуж, то мой муж будет похож на него,- вдруг пронеслась у меня в голове мысль !- Боже, какая чушь, тем более терпеть не могу бородатых. Ишь, зарос как старик»! Но эти мысли были так мимолётны и так спонтанны, что через несколько минут я о них вспоминала с лёгкой улыбкой, как-будто посмотрела забавную картинку. Сердце моё по-прежнему было свободно от всяких глупых охов-вздохов, и вообще я запрещала себе думать до двадцати лет о каких бы то ни было женихах и разных влюблённостях.
Нельзя сказать, что мне вообще никто и никогда не нравился из мальчиков. Моя романтичная и влюбчивая натура тоже была подвержена проискам Амура, как я уже упоминала, в моём детском сердечке давно и прочно скрывалась наивная любовь к Сашке Адамову. Но, по ряду очень веских причин, я никогда и нигде даже самой себе не позволяла разгореться этому чувству. А если и увлекалась мимолётно кем-то ещё, то всегда и во всём контролировала свои чувства, и ни один из предметов моего небольшого увлечения никогда ни о чём не догадывался. Хотя поклонников у меня было более чем достаточно. Ко всем была просто дружественно расположена. Не любила, когда мне начинали навязывать более серьёзные отношения, а сразу переводила все ухаживания в шутку и давала понять, что я просто «синий чулок», который больше всего ценит уединение и одиночество.
Но в конце лета мне пришлось впервые и надолго влюбиться в человека, которого я избегала всеми способами. Тут уж я боялась не его, а своё бешено колотившееся сердце, пугающего всепоглощающего меня чувства. Во дворе нашего дома стояло комбинатовское общежитие, где жили холостые работники. Комбинат занимался добычей строительного камня, и труд там был довольно тяжёлый. Однажды в это общежитие заселили условно освобождённых, отрабатывающих на погрузке камня свой срок. Окна нашей квартиры и балкон были напротив здания общежития. Поскольку летом в квартире стояла несусветная жара, то вечером все обитатели дома много времени проводили на балконах. Я не была исключением. Тем более что не любила куда-либо ходить по вечерам, и когда надоедало читать, ставила любимые пластинки и слушала их на балконе. С некоторых пор я обратила внимание на высокого загорелого парня в проёме первого этажа общежития. Он чем-то издалека напоминал Дана Спэтару, исполнителя главной роли в только что нашумевшем фильме «Песни моря». Едва лишь стоило мне появиться, кто-то ему кричал: «Витёк, она вышла!» Парень садился на подоконник, брал гитару и начинал петь. Боже мой, как здорово он играл и пел! Такую прекрасную игру на гитаре я слышала редко. Это был не бой под нытьё, не издевательство над инструментом, а прекрасное владение гитарой. Он всегда начинал с «Плача серебряной гитары», а потом песни летели и летели, завораживая чудным исполнением и мягким приятным голосом. Вскоре его пение и моё появление на балконе многие заметили. Сестрёнки начали надо мной подшучивать. А я, вместо обычной иронии, вспыхивала и бежала прочь с балкона. Или потихоньку от других зрителей стояла за занавеской. Мои глаза были полны слёз, сердце моё, как испуганный воробей, стучало в лад с музыкой. Но стоило этому парню подойти ко мне поближе и попытаться со мной заговорить, я высокомерно вскидывала голову и с пренебрежением проходила мимо растерянного певца. Когда я была одна в квартире, и мне никто не мог помешать слушать и видеть предмет моих вздохов, я тихо плакала, но на балкон не выходила. Не могла я поступиться принципами: он был старше меня наверно лет на десять, мне было всего шестнадцать, к тому же он был условник. Моя гордыня не позволяла даже себе самой признаться в бушующем в моём сердце чувстве. Я часто плакала в подушку. А когда он появлялся неподалёку от меня, ноги мои становились ватными, и начиналось лёгкое головокружение. Но я стойко держала характер. И никому, ни единому человеку не говорила о своей такой несвоевременной любви. Чтобы досадить своим воздыхателям и всем соседкам в округе, я решила лишить их предмета всеобщего восхищения. Взяла ножницы - и длинные густые косы упали на пол, оставляя куцые и неровные хвостики. Я отрезала от себя возможность и желание нравиться, наказывала себя за своё преступное чувство. Вскоре мой певец исчез, и сколько я ни следила за его окном, его не было. Больше никогда и нигде я его не видела и ничего о нём не слышала. Но моя гордыня сильно пострадала, Долго, ох, как долго, как много лет моё сердце сжимали боль и грусть, да щемящая тоска, когда я слышала чудесные гитарные аккорды. Расспросить о нём, я не смела, а поэтому всё надеялась, что когда-нибудь он появится. Я готова была сама броситься к нему на грудь. Однако этого не произошло, слишком жестоко я дала ему понять, что он мне не только безразличен, но даже мерзок. И, видимо, убитая мною любовь всю жизнь мучила меня в другом облике…
Не могу я слышать плач гитары,
Переборы звонкие струны.
Будто снова вижу через годы
Руки загорелые твои.
Вот опять стою я на балконе
С длинною пушистою косой,
Изваяньем, словно Несмеяна,
Гордо возвышаюсь над тобой.
Ты – как менестрель, поэт придворный,
Подоконник в сцену превратив,
С помощью волшебных струн покорных,
Пеньем мою душу покорил.
Песнь летит, она, как откровенье,
Полна страсти, нежного огня,
И звучит, как смелое признанье,
Слышна всем, но знаю – для меня.
Я стою, играю Несмеяну,
Будто я здесь вовсе ни при чём,
Словно ты, и голос, и гитара
Надоели мне, покинула балкон.
А потом, за занавеской прячась,
Вся сама, как чуткая струна,
Я внимаю пению и плачу.
В этот миг я так люблю тебя.
Только дерзкая и гордая девчонка
Так и не покинула свой трон.
И ушёл ты со своей гитарой,
Но не знал, что сердце взял в полон.
Весь десятый класс я пыталась изгнать из своего сердца непрошенное чувство, но оно поселилось глубокой и тайной грустью в моём повзрослевшем сердце. С самого октября и до конца учебного года я очень сильно болела и практически посещала занятия три дня в неделю, так как после перенесённого тяжелого заболевания в октябре моё сердечко и мозг стали очень часто пронизывать внезапные кинжальные боли, от которых перехватывало дыхание и темнело в глазах. Лечащий врач, всё тот же сосед дядя Коля, посоветовал родителям прервать моё обучение в школе на год и серьёзно заняться моим лечением. Но я наотрез отказалась расставаться с любимым классом, чтобы затем стать второгодницей, да и моя мама не очень-то верила в мою хворобу, так как решила, что мне нравится пропускать занятия. Весь этот трудный год Маринка с Юркой были частыми моими гостями. Юрка как всегда заносил задания и пытался объяснить мне кое-какие трудные темы. Однако педагог из него был неважнецкий. А я, по сложившейся привычке, легко справлялась самостоятельно. Маринка же засиживалась у нас до позднего вечера. Она очаровала мою семью своими манерами, начитанностью, стала желанной гостьей в нашей семье. По вечерам, провожая Маринку на остановку и ожидая автобус, мы часто подолгу смотрели на прекрасное звёздное небо. Вечера на юге тёмные, а поскольку остановка была рядом с морем, то казалось, что звёздный полог полощется в спокойной глади Каспия. Так уж совпало, что мои приступы приходились на среду, я покидала класс накануне уроков астрономии. Эти уроки мы с лихвой наверстывали, ожидая автобус. Созвездий Маринка знала великое множество и научила меня находить многие из них. Особенно часто она показывала на перевёрнутую букву М – Кассиопею.
- Если мы когда-нибудь расстанемся – посмотри на альфу Кассиопеи. Здесь мы с тобой всегда-всегда встретимся и передадим друг другу привет. Хотя я бы ни за что с тобой не рассталась. Ты даже себе не представляешь, как много ты для меня значишь. Как только я поступлю в Питере в университет, обживусь, заберу тебя к себе. Ты тоже поступишь, но поступишь в театральный. Я ещё буду гордиться своей Маюшкой!
Этот Новый год я впервые за много лет встречала вместе со своей семьёй, так как до этого все праздники отмечала в семье закадычных друзей детства Наташки и Сашки. Их отец Борис Александрович был известным в городе человеком, руководителем крупнейшего виноградарского совхоза, мать Елена Ивановна - домохозяйка. Почему-то уважаемым соседям приглянулась моя скромная персона, да и с Наташкой и Сашкой мы были, как родные. Когда моя семья получила квартиру за городом, дядя Боря с тётей Еленой специально приезжали за мной и увозили меня к себе на все праздники, каникулы, пикники. В той семье я всегда была на правах если не дочери, то воспитанницы. Свои просьбы забрать меня они мотивировали тем, что наша семья и так многочисленна, а мне там и в школу рядом, и им со мной веселее, да и вам, мол, спокойнее. И мне действительно там было гораздо веселее. Добрая, нежная Наташка, лукавый и озорной Сашка – предел моих детских мечтаний и симпатий! И хотя моя семья была дружной, я с детства росла в ней особняком и была рада любой возможности пожить вне дома. Летом по два потока в пионерских лагерях, затем целыми днями пропадала на море либо у Адамовых. В их семье мне нравилось обилие книг, которыми я зачитывалась, частые и интересные рассказы тёти Елены. А уж сколько игр мы переиграли – не счесть. Часто до поздней ночи мы засиживались на веранде за чаем и весёлыми разговорами. Может быть, я так и продолжала бы неделями пропадать в этом семействе, но мы стали взрослеть, я уже стеснялась лишний раз кому-то докучать. Да и маме нужно было больше помогать по дому, ведь старшие сёстры уже не жили в семье. К тому же участившиеся приступы болезни не давали мне возможности гостить, не хотелось лишний раз быть кому-то в тягость и вызывать сочувствие...
Несмотря на необычно малое количество празднующих встречу Нового года - за столом кроме меня, родителей, Катюшки и Маринки никого больше не было - мы так веселились, что можно было подумать, что всё веселье в эту новогоднюю ночь уселось праздновать с нами.
И вот, наконец, и наступил тот день, который с нетерпением и тревогой ждёт каждый выпускник. День прощания с любимым классом и, казалось, до чёртиков надоевшей школой. Первые два экзамена для меня чуть не стали роковыми, в связи с тем, что, отмахнувшись от предложенных мне медицинских отводов от сдачи экзаменов, я, не желая быть белой вороной, чтобы, упаси Бог, кто-либо не подумал, что боюсь этих экзаменов, решила ничем не выделяться среди одноклассников. Кто бы мог подумать, что я едва не провалюсь на первом же экзамене. Да ещё на сочинении, которые я неплохо писала. Но во время экзамена у меня начался один из предвестников приступа – тупая головная боль и неимоверная слабость, но я стойко держалась и стала определяться с темой сочинения. И тут к своему ужасу я поняла, что не могу сосредоточиться ни на одной теме. Всех моих талантов хватило подписать титульный лист, название темы, плана и на какую-то прочую ерунду, в общей сложности не более двух страниц текста. Сидевшая рядом со мной Маринка, как всегда великолепно излагала свои мысли по произведению «Война и мир», так как прочла мне кое-что из написанного, и уже строчила задание для сидевшей сзади Ники. А я сидела, слушая гул и пульсацию крови в ушах, и, сквозь пелену слёз, сознавала, что я провалила экзамен. Что уже ничего сегодня я не способна ни домыслить, ни написать. Увидев моё замешательство, Маринка вызвалась мне помочь, но я не могла согласиться на подобное, как мне казалось, унижение. За всю свою учёбу я никогда не позволяла себе пользоваться подсказками, шпаргалками и прочими атрибутами чужого труда, лучше честно заработанная пара, нежели признание собственной никчёмности. Сказав, что я в порядке, я сдала тетрадь и быстро вышла из аудитории. «Скорее на воздух, или я, как кисейная барышня хлопнусь в обморок прямо у всех на глазах». Не помню, как я дошла до дому, как пережила эти два дня до подведения итогов. Но меня пощадили, правда вместо спорных четвёрки или пятёрки по русскому языку, я в аттестат заслужила тройку. На втором письменном экзамене по алгебре ситуации едва не повторилась. Но в этот день приступ возник внезапно, без всяких намеков о приближении. Ознакомившись с заданием для моего варианта и возликовав про себя о таких лёгких задачах, я уже начала приступать к работе. Как вдруг резкая кинжальная боль в голове и в сердце пригвоздили меня к стулу, перед глазами замелькали мушки, доска стала делиться на квадраты. Очнулась я на крыльце школы сидящей на стуле. Возле меня хлопотали школьная медсестра и немка Феодора Георгиевна. По их испуганным лицам я без слов поняла, что моя самонадеянность может дорого обойтись учителям и медикам школы. Едва почувствовав в себе силы, я настояла на возможности вернуться в аудиторию и сдать экзамен, который действительно сдала бы с блеском, если бы не одно «но» – переписывая задание с черновика, я переставила между собой две цифры. И хотя всем экзаменаторам была понятна моя описка, но… Экзамен есть экзамен. Сама виновата, и больше никто! Однако, несмотря на первые два фиаско, все остальные экзамены я сдала прекрасно и непринуждённо, получая вполне ожидаемые для себя оценки. В день последнего и самого сложного экзамена по истории и обществоведению у нас состоялся выпускной вечер.
Уж и не знаем, за что руководство школы отыгралась именно на нашем выпуске, ведь среди выпускников нашего класса был первый золотой медалист в истории школы, наш славный Юрка. Многие ученики шли всего с тремя-четырьмя четверками на фоне пятёрок, и лишь немногие выпускники класса имели по многим предметам тройки. Но выпускной бал у нас был самый примитивный, наверное, из всех выпусков школ города. Во-первых, мы не успели толком привести себя в порядок после экзаменов, во-вторых, из-за недавнего указа по борьбе с алкоголизмом славная администрация до того перестраховалась, что даже запретила чаепитие и сладкий стол. После рядового вручения аттестатов - а всё протекало так, как будто нам вручали похвальные грамоты по итогам очередного года обучения - нам соизволили разрешить небольшие танцы. В десять вечера объявили об окончании торжеств и стали спешно выпроваживать всех нас к выходу, а чтобы мы не артачились, сообщили о том, что через полчаса будет выключен свет, и школу закроют. Естественно, расходиться по домам никому не хотелось. И вот тут-то Апраксия Ароновна оказалось на высоте. В компании с родителями некоторых одноклассников она долго вместе с нами бродила по городу. Мы говорили обо всём на свете, тихо пели песни, а потом пошли на городской пляж – встречать солнце. Долго мы сидели под деревянными навесами, ожидая восхода. Ноченька, как на грех, оказалась очень холодной. С моря дул пронизывающий ветер, предвестник надвигающегося шторма. Небо было почти беззвёздным. Даже нашей излюбленной Кассиопеи не было на своём месте. Её закрывал тёмный полог из туч и облаков. Мы с Маринкой сидели рядышком, прижавшись друг к другу, пытаясь согреться. Чувствуя, что я больше не вынесу пытки холодом и борьбы со сном, я, не дожидаясь рассвета, попрощалась с одноклассниками и ушла ночевать к маминому брату, дом которого находился в нескольких метрах от пляжа. Маринка идти со мной отказалась, уговаривая меня, что восход нужно встретить непременно, чтобы первые лучи солнца осветили наши пути. Но я не была настроена столь поэтично, так как видела, что вряд ли сегодняшний восход будет чудесным, это, мол, уже и так понятно, что мало ждёт нас радостей в жизни. Утро действительно выдалось пасмурным. Многие одноклассники последовали моему примеру и разошлись по домам, так и не дождавшись восхода. Марина с классной руководительницей, Юркой и несколькими самыми выносливыми оптимистами уходили последними. Солнце пробилось сквозь пелену туч только к семи часам и то на короткое время. Взрослая жизнь встретила нас холодно и хмуро…
Но вот уже и школа позади. Марина с матерью, сестрёнкой и братом поехала в Ленинград, где она подала документы в археологический институт. В её успехе никто не сомневался. Но каким ударом это было для Маринкиной мечты, когда ей вернули документы. Злую шутку с ней сыграло зрение. Слишком сильна была у неё близорукость, Марине предложили другой факультет. Но надо было знать характер и упрямство Маринки. Она наотрез отказалась поступать куда бы то ни было. Вернувшись в город, Маринка долго не хотела ни с кем обсуждать эту тему. Только мне как-то сказала, что, возможно, это и к лучшему, на следующий год поедем вместе. Я же по состоянию здоровья в этот год не делала попытки куда-либо подавать документы. В ответ я только улыбнулась, так как знала, что уехать мне будет не так-то просто. Моя мама не больно приветствовала обучение вне города и находила кучу способов помешать моему отъезду. Закончилось последнее лето нашего детства свадьбой Ники. Со своим будущим мужем она встречалась уже почти два года, из-за него часто пропускала занятия, даже на один из экзаменов прибежала в сарафане и тапочках. Учитывая требования ко всем ученикам к традиционно строгому ношению формы при посещении школы, и тем более экзаменов, представьте долготерпение наших педагогов к Никиным выкрутасам, что даже экзотическое появление её на экзаменах было как бы незамечено экзаменаторами, и она получила свой аттестат вместе со всеми без каких-либо оговорок. На свадьбе присутствовал весь наш класс в полном составе. Это была возможность повеселиться на свадебном гульбище, да и последняя точка в расставании с одноклассниками…
Мы с Маринкой до предела устали за время свадьбы, так как по просьбе Никиной матери присутствовали не только на самой церемонии, а пришли помогать с самого утра. Чистили овощи, бегали по каким-то поручениям, выполняли всю работу на подхвате да ещё периодически утирали слёзы Тамилочки (так звали мать Ники). Она родила Нику будучи ещё совсем молоденькой и теперь стыдилась, что выглядит несолидно для матери невесты и будущей тёщи. Приходилось убеждать её в обратном, мол, этот, как она считала, недостаток, является на самом деле большим плюсом. Как это прекрасно, когда зять получает такую обаятельную тёщу, а в будущем и молодую энергичную бабушку! К концу веселья мы с Маринкой еле-еле дотащили свои истоптанные ноги до её квартиры, где уснули мертвецким сном, едва коснувшись подушки…Забавным случаем на свадьбе было то, что наша бывшая староста класса София, после того, как мы все сидели и разглагольствовали, как может сложиться чья-то судьба и у кого из одноклассников будет следующая свадьба, выпалила:
- Конечно, у Майки!
- С чего ты взяла, ведь у меня до сих пор и парня никогда не было, да и в планы на ближайшую пятилетку я это не записывала, - возмутилась я. Поглядев на озадаченных одноклассников, Софка фыркнула: - Поживём – увидим!
Вскоре мы с Маринкой опять начали часто встречаться, так как, чтобы доказать свою самостоятельность, пошли работать на один и тот же радиоэлектронный завод, с которого наши родители всё же нас уволили, воспользовавшись нашим несовершеннолетием.
Наступающий Новый год мы опять встречали вместе с Маринкой в моей семье, но в этот раз праздник с нами встречала и моя старшая сестра Таня, которая приехала в отпуск из воинской части, где она второй год отрабатывала после окончания медучилища военным фельдшером. Именно встреча этого года была какой-то грустной, веселья не получалось. В конце концов, чтобы как-то выйти из плена скуки, Маринка упросила маму и сестрёнок затеять новогодние гадания, на которые мама, бывшая кубанская казачка, была большая мастерица. Мы занавесили в спальне окно, чтобы не мешал уличный фонарь, поставили на трельяж свечу, и стали по очереди смотреть в девятое зеркало. Первой смотрела младшая Катюшка, но ей быстро наскучила эта процедура, и она убежала в зал к отцу. Второй села Таня. В начале уходящего года она развелась со своим любимым мужем, из-за которого перенесла много страданий, и теперь не верила ни одному парню на свете. Стоило ей немного вглядеться в зеркало, как глаза её наполнились слезами, и Таня быстро выскочила из комнаты, сославшись на боль в глазах. Мы с Маринкой переглянулись и уже без всякого энтузиазма продолжили гадание. Вначале села Маринка. Она стоически долго вглядывалась в зеркало, но внезапно отошла от него. - Что ты увидела? – вдруг спросила её мама. - Да так, ерунда какая-то. Что-то похожее на ворох листьев или кучу земли, у меня просто устали глаза. Наконец, подошла моя очередь. Я не больно верила в гадания и всякую чушь, которой забивали мои сестры себе в голову, но чтобы не обижать других, села к трельяжу. Сдвинув зеркала, как учила мама, я стала отсчитывать девятое зеркало в непрерывной анфиладе дверных проёмов зеркальных отражений. Немного посидев, я хотела уже отойти, как вдруг меня привлёк предмет, который сквозь тёмную пелену двигался из зеркал мне навстречу. Сначала это было нечто бесформенное, но вот я четко разглядела стройную мужскую фигуру, характерную походку, одежду, только голова была опущена, вот он её поднимает, я вздрогнула и отскочила от зеркала. Моё состояние было близко к обмороку. - Ну, всё, хватит! – приказала мама. - Каждый увидел, то, что ему решили показать. Майя в этом году выйдет замуж, остальным пока не светит! Мы расхохотались, приняв гадание за плод видения усталых глаз, только мама немного грустно поглядела на Маринку и вдруг ей сказала: - В этом году не уезжай из города! Я же решила, что мама и меня хочет быстрее выдать замуж, чтобы спокойно дожидаться внуков, единственное её желание для всех дочек. "Ну, со мной, мамочка, ты просчитаешься", – подумала я.
Часть 2. Любовь и разлука.
После новогодних праздников дни потянулись скучно и однообразно. На выходные пятого и шестого января отец со мной и Таней поехал в Баку, чтобы прикупить своим обожаемым дочуркам обновы, заодно показать нам город, в котором родился, а во время войны встретился с нашей мамой. Всю дорогу Танюшка сильно беспокоилась за свою работу. Ведь её проводили в отпуск, даже не прислав на время её отсутствия другого фельдшера. Мол, город неподалёку, если что отвезём вояк в поликлинику. Но Таню почему-то очень это обстоятельство тревожило, хотя она сама не могла понять причину такой тревоги. Через день ранним утром мы вернулись с покупками домой, а через час принесли телеграмму из воинской части. Татьяну срочно отзывали из отпуска в связи с трагической гибелью жены лейтенанта части. С погибшей Светланой Таня жила в одном из офицерских бараков. Большую часть здания занимал медицинский пункт, при котором была комнатушка, в которой проживала Таня, а в другой части здания располагалась квартира злополучного лейтенанта. Об этой Свете, её муже Лёше и пятимесячном Антошке, которого Таня помогала растить молодой матери, её ровеснице, моя сестрица прожужжала нам все уши. Накануне отец напечатал с негативов, привезённых Таней, много фотографий с их изображениями. Папа у нас был прекрасным фотографом. Фотоделом он часто подрабатывал семье на прокорм в трудные минуты. Он делал великолепные портреты, снимки на тарелочках, цветное фото, которое в те времена было большой редкостью. Получив ужасное известие, Татьяна вся в слезах спешно собралась и кинулась из дома. Но, увидев, что она забыла не только деньги, но и телеграмму, я быстро оделась, взяла её и свои документы, а главное, телеграмму, чтобы обеспечить беспрепятственный проезд к воинской части. На ходу успокоив родителей, что всё будет хорошо, побежала догонять сестру. Доехав до города, где располагалась часть, Таня позвонила командиру, но, узнав, что машина занята, не стала дожидаться другую, и мы с ней пешком отправились в горы к расположению её воинской части.
В другое время я бы за время подъёма по заснеженной горной дороге успела вдоволь налюбоваться живописными окрестностями и изрядно поныть на испытываемые в дороге страдания. Однако случившееся не давало ни на минуту расслабиться. Таня всю дорогу молчала и лишь изредка задавала один и тот же вопрос: «Как это могло случиться и что могло произойти?» Едва мы прибыли на место, её командир пригласил нас к себе домой, отогреться с дороги, перекусить и заодно ввести в курс происшедшего, потому что барак, где проживала моя сестра, был опечатан.
В ту ночь лейтенант Кудрин был дежурным по части. Ночью на минутку забежал к себе домой, поужинать и проверить, как там семья, ведь после Таниного отъезда Светлана стала очень бояться оставаться одна. В последние дни она жаловалась, что часто видит в окне какого-то чёрного человека, как будто он заглядывает к ней в окна, едва Лёша уходит на работу. Бараки офицеров находились немного в стороне от солдатских казарм, за ними был пустырь, и плотно обступали горы, но проникнуть постороннему на территорию всё равно было почти невозможным. За два месяца до этого события Лёша приехал из Минска, где с почестями похоронили его отца, бывшего кадрового военного, среди наград которого был именной пистолет, подаренный Лёшиному отцу самим Ковпаком – легендарным командиром партизанских соединений. Пистолет, как и все награды отца, естественно, достались в наследство сыну. Этот пистолет и сыграл свою роковую роль в трагедии. Светлана упросила мужа оставить ей старый пистолет, пусть не разряженный, но всё не так, мол, ей будет страшно… Лёша достал пистолет и начал его разглядывать, стоявшая напротив с рёбенком на руках Светлана, вдруг охнула и со словами: «Лёша, ты меня убил», рухнула на пол. Громкий крик младенца и помертвевшее лицо жены привели Лёшу в какое-то оцепенение. Ничего не понимая, как и что произошло, он судорожно начал успокаивать ребёнка. Затем стал одевать Светлану в больницу, даже перестелил постель и убрал пятна крови. К командиру части он пришёл только спустя полчаса после рокового выстрела. Мало того, он сказал, что у его жены открылись кровотечения, и её срочно нужно везти в больницу. Сунув вопящего Антошку кому-то из соседок, Лёша вместе с водителем на машине повёз жену в больницу. Пока он сбивчиво врал в приёмном отделении, Светлана продолжала истекать кровью. Когда же врачи наконец-то поняли, в чём дело, было уже поздно. Светлана умерла от большой потери крови и из-за несвоевременно оказанной медицинской помощи. Из больницы Алексей уже не вернулся, так как его увезли в прокуратуру, где должны были передать военному трибуналу для расследования. Барак опечатали до приезда следственной комиссии, и нам с Таней первую ночь пришлось переночевать в одной из офицерских семей.
По прибытию Таня, только для всех в части она была Татьяной Петровной, сразу приступила к своим профессиональным обязанностям. Из Минска на днях должны были приехать за телом Светланы её мать и четырнадцатилетний братишка. Её отцу, на момент гибели дочери, сделали операцию на сердце, и он находился в реанимации. Все понимали, что после известия о гибели любимой дочери он вряд ли намного её переживёт…
На другой день с утра приехали следователи и Лёша. После работы на месте трагедии, следственных экспериментов и опросов свидетелей, было разрешено открыть медпункт, а нам с сестрой жить в её комнате. Вскоре, до окончания следствия и для похорон Светланы, отпустили и Лёшу. Надо ли говорить, как горевала и негодовала моя сестра? Ведь если бы она была на тот момент рядом, Лёша бы тут же кинулся к ней за помощью, а уж Таня являлась прекрасным фельдшером и знала что и как делать. За время её службы она не поставила ни одного неправильного диагноза, и все её службой были очень довольны. Но, к несчастью, случившееся не исправишь, хоть плачь, хоть бейся в бессилии головой об стенку. А вскоре жены офицеров пригласили нас к себе на посиделки и начали намекать о брошенности ребёнка. Кому-то ведь нужно ухаживать за крохой, а у них, мол, свои детки. Мы с сестрой переглянулись, и я, тут же решив за обеих, сказала, что поскольку я пока ничем и никем не занята, а уехать, бросив сестру в трудное время - совести не хватит, то за ребёнком, естественно, буду ухаживать сама, с помощью сестры, разумеется. Я неплохо справлялась с обязанностями няньки при родной племяннице, так что переодеть, подмыть и накормить ребёнка мне труда не составит. Все облегчённо вздохнули, а Таня впервые за эти дни улыбнулась. Так в мою жизнь вошёл этот маленький чудесный человечек Антошка. Поначалу всё шло хорошо. Малыш быстро к нам привык. Мы его кормили, укладывали спать и выносили на прогулку согласно установленному для его возраста режиму. Следили за его питанием. Все женщины части приносили нам с Татьяной разные продукты, фрукты, соки для ребёнка. Лёша почти не показывался, так как его то и дело увозили на допросы. Однако когда он появлялся, забирал малыша, укутывал его в лёгкое одеяльце и подолгу гулял с ним на морозе. Мы ругали его за это, говорили, что ребёнок слаб и только что перешёл на искусственное вскармливание, на что Лёша в ответ твердил, что солдату нужна закалка. Пришло время похорон Светланы. Двенадцатого января приехали её мама и брат, а через некоторое время привезли гроб с телом покойной. Гроб установили в красном уголке. За день до этого нам с Таней разрешили убрать, и перестирать белье в квартире лейтенанта, где будут находиться мать и брат Светланы, затем пришёл Леша с солдатами, чтобы вынести лишнюю мебель.
Поскольку все женщины были заняты на похоронах, а Татьяна ещё исполнением своих обязанностей, ей приходилось колоть уколы несчастной матери и даже Лёше, я неотлучно сидела в комнате с Антошкой, и только когда её мать и брат зашли поглядеть на Антошку и поплакать наедине, отправилась взглянуть на покойную. По снимкам я уже представляла эту красивую женщину. Но, то, что я увидела, осталось в моей памяти навсегда. В гробу лежала спящая царевна - в фате и подвенечном платье, настолько прекрасная девушка, что слёзы скорби и жалости полились сами непрошено, оплакивая эту уже неземную красоту. Через некоторое время пришли солдаты с прапорщиком, чтобы заварить гроб в цинк. Все покинули помещение. Мать и брата Светланы увела к себе жена командира, Лёша ушел в казармы, а я вернулась к плачущему Антону. В этот день малыш плакал так отчаянно, как будто чувствовал, что он осиротел. Но вот раздался характерный лязг прогибающегося цинка и постукивание. Малыш умолк, а затем весело засмеялся, ему очень понравились эти необычные звуки. И чем сильнее он смеялся, тем сильнее и горше текли мои слёзы…
Ночью у малыша поднялась высокая температура, Таня, выслушав ребёнка, определила у него воспаление лёгких – дозакалялся Лёша! Утром приехала за ребёнком скорая помощь. Татьянин диагноз подтвердился. Нужно было решать, кому ложиться с ребёнком. Все офицерские жёны вновь растерянно уставились на нас с сестрой. Однако Таня категорически была против моего дальнейшего участия в судьбе ребёнка:
- Нет, Майка, ты и так много сделала, пора тебе возвращаться домой, пока за тобой отец не приехал! На что я мягко, но и настойчиво возразила: - Танечка, а как же малыш, ведь пока до него никому нет дела. Скорая помощь отвезла нас с Антошкой в городскую детскую больницу. Весь персонал приходил поглядеть на несчастного ребёнка, и всё гадали, что за принцесса с ним рядом, кем она ему доводится. Но потом и врачи и лежащие в других палатах со своими малышами мамаши наперебой расхваливали моё умение общаться с ребёнком, а главное - их удивляло, что я всегда его содержала в чистоте и следила за гигиеной и режимом не слабее медработников. Просто у меня была очень суровая учительница – сестрица Алёна, которая требовала при уходе за своей дочкой подобного обращения. За эти навыки я была благодарна ей всю жизнь. Малыш быстро шёл на поправку, он уже смотрел на меня так, что у меня сердце замирало, что же будет дальше, ведь я уже начинала привыкать к ребёнку. Он гукал, улыбался и тянул ко мне свои ручонки, словно кроме меня у него никого не было. Жёны офицеров передавали через Таню мне гостинцы, а мать-командирша связала мне прекрасную шапочку и шарфик в благодарность за Антошку.
Вскоре предварительное следствие по делу убийства Светланы завершилось, Лёшу до суда освободили, а Татьяна добилась, чтобы его вместо меня положили в больницу с больным Антошкой. Они пришли в обед, когда я перед сном баюкала на руках ребёнка. Забирая к себе на руки своего сына, Лёша осторожно и нежно сжал мои руки: - У меня нет слов, чтобы выразить Вам, Майечка, свою благодарность. Спасибо Вам за ваше прекрасное сердце и доброту! Едва он взял Антона на руки, как тот протестующе закричал и стал тянуться ко мне. Однако Таня была начеку. Схватив меня за руку, она чуть ли не волоком потащила меня вон из отделения. Быстро, на ходу, надевая пальто и сапоги, я слышала крик, прикипевшего к моему сердцу малыша. Из больницы мы только что не бежали. Да и не мудрено - скоро должен был подойти поезд, на котором мы могли доехать до нашего города. Всю дорогу в поезде мы обсуждали с ней происшедшие события.
- Из заключения экспертов-баллистиков и следователей - неосторожное убийство, - начала в вагоне свой рассказ Таня,- произошло из-за неисправности затвора пистолета. Пистолет выстрелил сам. Своей растерянностью, граничащей с трусостью, Лёша во многом себе навредил, но что скажет суд неизвестно. А что касается твоей любви к чужому малышу – забудется, ведь не собираешься же ты выходить замуж за его отца. Эта мысль меня настолько отрезвила, что я с благодарностью прижалась к Таньке. - Ничего, Майка, родишь когда-нибудь своих Антонов, - сказала в заключение сестрица.
После этих событий я долго ещё ощущала тревогу и какое-то одиночество. На многие вещи и события стала смотреть совершенно иными глазами. Настроение было таким удручающим, что мне, порой, не хотелось видеть кого бы то ни было, и даже Маринку. Вечером в день моего приезда меня пригласила к себе Юркина мать, который теперь учился в МГУ на физфаке. Оказалось, что Юрка приехал на каникулы и был очень рад нашей встрече. Он взахлёб рассказывал о прекрасной перспективе учиться в Москве, насовал мне кучу пособий и книг для поступления на этот же факультет, о чем я никогда не мечтала. Машинально, чтобы не обидеть Юрку, моего верного товарища и рыцаря, я взяла учебники, выслушала несколько лент «битлов», пожелала ему всяческих успехов и, наулыбавшись вдоволь всем его милым домочадцам, ушла домой, окунуться в свою грусть.Именно в эти дни я обидела ещё одного неплохого юношу, который был моим добровольным провожатым, чтобы отвадить многочисленных претендентов – Мишку. Спортсмен баскетболист, приятный и симпатичный юноша, моя добрая, верная и надёжная тень. Но он был мне только друг, товарищ. В наших разговорах говорил он, я слушала и всегда держала дистанцию подруги. Ну, зачем именно в дни моего приезда он кинулся со своими признаниями в любви! Так некстати и так несвоевременно! Я резко прервала его излияния, запретив когда-либо появляться мне на глаза. До сих пор не могу понять, почему именно прекрасному и чудесному Мишке пришлось испытать на себе всю тяжесть моего «нет»? Чтобы как-то меня отвлечь, мать посоветовала мне пойти учиться в только что открывшуюся школу бухгалтеров по направлению её строительного комбината, где она работала расчётчиком. -Ну, вот и синица в руке, - горько усмехнулась я, - летаю в облаках, а жизнь мне преподносит судьбу быть всю жизнь захолустным бухгалтером. Однако, чтобы загрузить свои мозги хоть какой-то новой информацией, а не бесплодными мечтаниями (всё-таки, какая-никая, а профессия), я дала своё согласие. Обучаться пришлось по вечерам в моей любимой школе, где встрече со мной обрадовались все мои бывшие учителя. Да и я тоже. Через месяц мама помогла мне устроиться секретарём-машинисткой в горотдел милиции, так как навыки в печатании у меня были, поскольку старшая сестра работала по этой специальности, да и папа частенько приносил домой пишущую машинку – печатать свои приказы и документы. Так что к машинописи мы были приучены с детства, родители были неплохими практиками, знающими делопроизводство и ведение документации лучше любого преподавателя. Обучение в школе бухгалтеров давало тоже неплохие знания. Преподавание здесь вели ведущие банкиры, финансисты и юристы города и у меня появилась возможность в совершенстве овладеть двумя родственными профессиями, которыми я могла воспользоваться всегда даже и в другом городе. Вскоре во время очередного обеденного перерыва ко мне в кабинет влетела радостная Маринка. Благодаря её феноменальной прирожденной грамотности наша бывшая учительница истории Валентина Андреевна, работавшая в это время инспектором городского отдела образования, устроила её корректором в городскую редакцию газеты «Знамя коммунизма». А поскольку здания редакции и отделения милиции находились рядом, то все обеды мы были опять вместе. Во время совместных обедов, мы планировали своё будущее и решили, что она едет в Ленинград, но документы будет подавать уже на историю искусств, а мне присмотрит какую-нибудь театральную студию или нечто похожее, в крайнем случае, какие-либо курсы подготовки, на её усмотрение. Ехать с Маринкой я была согласна за тридевять земель. Моя хозяйственность и её напористость, а также умение организовать проживание создали бы неплохой тандем.
Так уж повелось, что в нашей семье все значимые даты рождений отмечали бурно и весело. Загодя созывали многочисленных родственников и друзей. Пекли много вкусностей, готовили различные изыски и закуски. На дне рождения старшей сестры Алёны присутствовало чуть ли не около полусотни человек, чуть скромнее провели день рождения Саши – он не был большим любителем застолий. Однако молодёжи всегда приходило много, так как у нас всегда были пластинки самых популярных исполнителей, дружественная и весёлая атмосфера, щедрое угощение. У Тани собрался целый курс её медучилища. В апреле и у меня намечался своеобразный праздник. Мне исполнялось восемнадцать. Мама с сёстрой Катюшей наперебой тормошили меня составить список гостей. Но в связи с тем, что почти все мои одноклассники разъехались обучаться в различные институты и университеты страны, то кроме Маринки, да, пожалуй, Наташи у меня и подруг-то не было, и я наотрез отказывалась от каких-либо больших веселий. В конце концов, от меня отступились. Родню я не пригласила совсем, с папиной работы явился совершенно посторонний для меня человек, пришла, конечно же, Маринка, друзья и подружки моей младшей сестрёнки Катюшки, которые были младше меня по возрасту и совершенно не интересны. Не было на моём дне рождения ни старшего брата с женой, которые только что уехали по месту службы Саши, ни старшей сестры Алёны с мужем (те вообще уехали обустраивать свою жизнь на Кубань), ни Тани, которая дослуживала после расформирования воинской точки где-то в Чечне. Чтобы не обижать родителей и Катюшу, я старалась веселиться, как могла, хотя у меня это очень плохо получалось, так как в сердце по-прежнему острой колючкой сидел образ моего незадачливого возлюбленного. Может, я его выдумала, может, это была просто тоска по настоящему большому чувству, которое, оказалось, мне было не под силу, а может быть, дань красивым песням…
Посидев некоторое время за столом, мы с Маринкой ушли в другую комнату просто поболтать и отдохнуть от потуг на веселье, а вскоре к нам присоединилась мама, которую, оказывается, Маринка уже упросила погадать на картах на будущее. В своё время маму обучила этому опасному искусству бабушка закадычной подружки – старая цыганка. И мать нет-нет, да и поддавалась на уговоры раскинуть карты. Хотя всегда твердила, что гадать можно очень редко и никогда нельзя гадать счастливым и влюблённым людям, чтобы «не прогадать судьбу». Но в этот раз она гадала с удовольствием. Ведь я впервые согласилась на подобное гадание. Мама, молча, раскладывала карты и хмыкала. Потом засмеялась и вдруг сказала: - Хочешь - верь, хочешь – не верь, но не пройдёт и полгода, как ты выйдешь замуж. Сейчас этот казённый человек, военный, где-то далеко, но женщина, которая вас познакомит, рядом с тобой. Роман будет короткий и бурный, и вы всю жизнь проживёте вместе. Это будет любовь всей твоей жизни… «Что ж, дорогая мамуля, ты как всегда в своём репертуаре, мечтаешь поскорее всех дочек определить замуж», - мысленно огрызнулась я. И уже собралась сказать какую-нибудь колкость, но меня перебила Маринка: - Тётечка Тонечка, погадай и мне, я ведь еду поступать, как моя судьба сложится. А Майку без меня не выдавайте, я буду её дружкой!- Мама, проделав некоторые манипуляции с картами, чтобы «не врали», начала послушно тасовать колоду. На что уж я была не ахти какой знаток различных гаданий, но иногда видела мамины расклады и хорошо знала, что означают выпавшие в таком составе пики. А на расклад веером летели пики, пики, пики…. Мама быстро смешала колоду и вдруг резко сказала: - Всё гадание прекращается, а то, как бабки старые, уединились – марш лучше танцевать! А тебе, Мариночка, повторю опять – никуда не уезжай в этот год из города! Это очень серьёзно.
- Ну вот, заладили все в одну дуду. Мать дома до истерик пускать не хочет, у неё, видишь ли, плохое предчувствие, тётки, бабуля, теперь и вы, - обиженно протянула Маринка, – наверное, сговорились за моей спиной! Гадание – пережиток прошлого, пошутили и будет. Айда веселиться! Но веселье не получалось. То ли кампания нам была не по нраву, то ли устали от шума и гама, но вскоре мы начали понемногу выпроваживать гостей, чтобы скорее лечь спать. Ведь на другой день идти на работу, и вообще пора, мол, и честь знать!
В эту ночь Маринка ночевала у нас. Спали мы втроём на одной просторной кровати – Катька, Маринка и я. Если хихиканье и возню до утра можно назвать сном. А о гадании мы вскоре совсем забыли. Нам это было неинтересно, да и не особо мы верили во все эти шарлатанства – пережитки прошлого…
В июне Марина тайком от матери и родных покидала город. Она ехала в Ленинград поступать в университет. Перед этим Маринка крупно разругалась по этому поводу с матерью и со всей роднёй. Те дружно уговаривали Маринку потерпеть ещё годик. В этот год у тёти Аси не было летнего отпуска и она не желала отпускать дочь, так как её постоянно тревожили мрачные предчувствия. Она неоднократно просила меня повлиять на Маринкино решение, но я не могла понять этих страхов. Ведь Маринка была вполне самостоятельной взрослой девушкой. К тому же она ехала не к кому-нибудь, а к знакомой Маринкиного отца тёте Оле, с которой Виктор в войну вместе пережил блокаду. А это роднит больше, нежели кровное родство. Втайне от матери отец купил Маринке билет, дал ей денег и сам посадил её в поезд на Ленинград. За день до отъезда мы долго сидели с ней, планируя наше дальнейшее будущее. Я искренне радовалась, что Маринка едет учиться. - Как устроюсь, сразу же постараюсь найти и тебе местечко. А пока жди моих писем и не скучай. Хотя, наверное, умру без твоих добрых глаз, без человечка, который так мне дорог!-
Днём, накануне отъезда, мы прощались с Маринкой на крыльце моей работы. Я не пошла провожать её на вокзал, так как не любила ни чрезмерных прощаний, ни лишних и ненужных фраз. - Ничего, Мариночка, главное - ты поступи и не особо беспокойся обо мне! – напутствовала я подругу. «Наши пути расходятся. Детство кончилось, и навряд ли я когда-нибудь вырвусь из этого города, от серой и однообразной жизни, от внутреннего одиночества», - думала я при расставании.
Вскоре после отъезда Маринки, домой вернулась по окончании службы Таня, а мои родители с младшей сестрёнкой Катюшей уехали отдыхать на Кубань.
В моём рабочем кабинете очень часто посиживала кладовщица, которая не очень любила находиться в своей кладовой, в подвальном помещении, где всегда было сыро и холодно. И хотя Тамарке, так звали эту женщину, было всего около тридцати трёх лет, но для меня она была взрослой, пожилой женщиной. Ещё бы! Ведь старшему её сыну уже было четырнадцать лет, а всего у неё было трое детей. Муж - азербайджанец привёз её в этот город после армии из Сахалина. Благодаря её весёлому и дружелюбному характеру мне было намного легче в этом почти совсем мужском коллективе. Хотя у меня там и так были свои покровители – тётушка работала в бухгалтерии, а главным бухгалтером работала женщина, которой в своё время бухгалтерскому делу помогла обучиться моя мама. Многие ребята – сотрудники милиции пытались строить мне глазки, но все их попытки были сурово пресечены главбухшей, она ни с того ни с сего объявила меня своей будущей невесткой, так как только вернётся из армии её пасынок некий Серёжка. Тамарка, заливаясь смехом, всегда ей перечила:
- Не знаю, какой там у тебя пасынок, а вот за моего соседа Сергея она выйдет обязательно! Тот уже скоро демобилизуется - я их обязательно познакомлю. Едва Маечка пришла к нам работать, я почему-то сразу вспомнила соседа Серёжку и представила: какой они будут замечательной парой. И далее Тома принималась расписывать прелести своего соседа, чем немало злила главбухшу. К их перепалкам я относилась с юмором, так как ни одного из них я не знала и знать не собиралась. Но благодаря их намёкам, меня и впрямь считали будущей невесткой нашего главного бухгалтера, так как на Тамаркин трёп никто не обращал никакого внимания. Зато теперь на меня смотрели, как на музейный экспонат, и никто из милиционеров и офицеров больше не делал попыток навязать свои ухаживания, что меня вполне устраивало. Однако, чтобы иметь удовольствие видеть мою смущенную физиономию не только за пишущей машинкой, сотрудники горотдела избрали меня секретарём комсомольской организации милиции, и мне постоянно доводилось сидеть на собраниях в президиуме и писать скучные протоколы. А по утрам, проходя в Ленинскую комнату на развод, офицеры широко распахивали дверь приёмной, и, держа руки под козырёк, чеканным строем шли мимо меня. В остальном работа у меня была очень интересная и нужная.
Незаметно пролетел месяц со дня Маринкиного отъезда. В пятницу пятого июля вечером я получила от неё первое письмо, но поскольку мы опаздывали на междугородний автобус, то я его сунула в сумочку, не читая. Вместе с Таней мы поехали на выходные в небольшой азербайджанский городок, где жил с семьёй мой брат, служивший там прапорщиком. В автобусе я бегло прочла Маринкино письмо. В нём она подробно писала, как готовится к экзаменам, а также как прекрасно ей гостится на даче под Ленинградом, куда её вывезла тётя Оля.
«Здесь такие чудесные грибные леса, а ещё мы с Оленькой ходим плавать на озеро. Там посредине озера есть небольшой островок, куда мы с Оленькой заплываем (так порой нежно называла Маринка старенькую блокадницу). Правда, она не разрешает мне плавать одной, ну да я так просто не сдамся»… И так далее и так далее. Кроме письма из конверта выпала маленькая фотография, сделанная для студенческого билета. Не знаю почему, но снимок мне жутко не понравился, словно не живое глядело на меня до боли знакомое лицо – не было обычной живости и ироничности, которые были на всех её предыдущих снимках, фото как-то старило Маринку, делая её лицо безжизненным. Я протянула снимок Татьяне.
- Фу, какая неприятная фотография, она здесь на старуху похожа, как покойница! – вдруг брякнула, ни с того ни с сего, Танька.
Приехав к брату, мы окунулись в счастливое времяпровождение в кругу близких людей и почти до утра провеселились. На другой день в субботу мы с сестрой и женой брата Надюхой обошли все мало-мальски хорошие магазины, накупили себе симпатичных и модных вещей, а затем, накрыв вкусный и почти праздничный стол, сели обедать. Приятная беседа за бокалом чудесного вина, прекрасная музыка и весёлые разговоры вдруг были прерваны внезапным и бурным потоком слёз, которые полились из моих глаз. Всё моё существо охватило такое горе и отчаяние, как будто произошло нечто ужасное. Все пытались понять причину этих слёз, недоумевая, чем вызвана столь внезапная перемена в моём только что прекрасном настроении, да я и сама ничего не могла понять. А слёзы лились и лились, рыдания судорожно сжимали мою грудь, и хотя я понимала всю нелепость моего поведения, но не могла ни унять слёз, ни понять своё настроение. Пришлось срочно давать мне успокоительные средства. В таком состоянии я пребывала до самого вечера. На другой день, как я не пыталась развеселиться, чувствовала какую-то подавленность и тревогу...
Придя в понедельник на работу, я удивилась, что Тамарка опаздывает чуть ли ни на час. И хотя этот грешок за всеми нами водился часто, так как старичок начальник относился к нам весьма лояльно, ценил в нас профессиональные качества и готовность в любое время суток явиться на работу по первому вызову, Однако, сегодняшнее опоздание Тамарки было более длительным. Но вот она вошла в кабинет и сразу же спросила, что мне известно о моей подружке, что рядом работала корректором в редакции. Тамарке очень нравилось подшучивать над схожестью произношений профессии и фамилии Маринки. Ничего не подозревая, я сказала, что в пятницу получила от Маринки письмо, мол, готовится к экзаменам.
- Так ты ещё ничего не знаешь?- Когда я утром шла на работу, то проходила мимо группы громко разговаривающих между собой женщин. Меня остановила несколько раз произнесённая фамилия твоей подружки, причём имя они тоже повторяли неоднократно. Я невольно остановилась, прислушиваясь, и я поняла из их взволнованного разговора, это были знакомые твоей подружки, может быть, матери твоих одноклассников, Марина умерла! В субботу сообщили о её гибели. Она то ли утонула, то ли ещё что. Мне было неудобно вмешиваться в чужой разговор…
И тут я поняла причину такой непонятной и внезапной тоски и грусти, моих внезапных слёз. И всё же не хотелось верить в сказанное. Я отпросилась у начальника с работы и прямиком направилась домой к Маринкиным родителям. Открыл дверь её младший брат Виталик. По одному виду я поняла, что случилось нечто ужасное.
- Виталь, что случилось с Мариной? Правда ли то, о чём уже гудит город? – испуганно, надеясь на утешительный ответ, спросила я.
- Мы сами толком ничего не поняли. Тётя Оля прислала телеграмму: «Марина утонула. Спасти не удалось». Мама с папой сразу же выехали. Это произошло в субботу. В общем, ждём сообщения от родителей.
«Нет, этого просто не может быть! Все мы, родившиеся и выросшие на берегу Каспия, были замечательными пловцами. Тут какая-то ошибка. Может, она выплыла очень далеко от места заплыва», - начала успокаивать я саму себя, хотя тревога больше не покидала меня ни на минуту.
Стараясь изо всех сил гнать дурные предчувствия, я пошла к последней нашей классной руководительнице Апраксии Ароновне, с которой у меня в девятом-десятом классе были самые замечательные отношения. Именно благодаря Марине, которая помогла мне разглядеть в этой учительнице не бесчувственный сухарь, а тонкую и ранимую женщину. После окончания школы мы часто с Маринкой навещали Апраксию. Она живо интересовалась нашими делами и всегда не могла с нами наговориться о школьных делах, а мы с ней о своей личной жизни…
Кто бы мог подумать, что учительница, которая столько горя принесла мне в седьмом классе, в будущем станет для меня очень интересным человеком. Новости в нашем городке разлетались с космической скоростью. Едва я появилась на пороге Апраксиной квартиры, как та с порога забросала меня вопросами:
- Маюшка, неужели это правда? Я не могу в это поверить! Может это какая-то ошибка?
Я пересказала суть разговора с братом Маринки…
- Ну, что ж, пока, суть да дело, надо срочно собрать всех одноклассников, благо, сейчас многие на каникулах, а я сообщу педсовету школы. Будем держать друг друга в курсе…
Придя домой, я ужаснулась. Над кроватью, где мы на мой день рождения спали втроём с Маринкой и Катюшкой, вился рой жутких чёрных мух. Они плотно облепили стену, кровать, словно кто-то невидимый насыпал на стены и чистую постель нечто для них притягательное. Такого я никогда не видела. Плача и ругаясь, я с остервенением принялась воевать с этими мерзкими тварями. Очистив комнату от мух, начала успокаиваться и мыслить более-менее чётко. Утром я вновь посетила Маринкину квартиру, где её брат, после телефонных переговоров с родителями, подтвердил самый мрачный прогноз.
- Как это случилось? – спросила я. - Шестого июля, в субботу Маринка по пустякам поссорилась с Оленькой, та не хотела отпустить её одну на озеро, и наказала посидеть дома, пока тётя Оля не придет из леса. Старушка пошла по грибы. Маринка ей из вредности не составила компанию. В общем, она поплыла на какой-то остров. Отплыв очень далеко от берега, она резко начала тонуть. Её очень долго искали…
На другой день я написала заявление на отпуск без содержания и начала обход одноклассников. В этих заботах, хлопотах о венках и тому подобных атрибутах летели дни. Через три дня вечером тело моей подружки доставили домой. Я попыталась пройти в квартиру, чтобы поговорить с тётей Асей, взглянуть на некогда родное лицо. Но собравшаяся огромная толпа зевак не дала нам с сестрой Таней дойти даже до второго этажа (Марина жила на четвёртом).
Двенадцатого июля в день похорон мы с одноклассниками собрались у бывшей старосты Софьи, чтобы к назначенному времени вместе прийти на процессию. Как было больно видеть некоторые беспечные лица, словно они знали Маринку один-два дня, а не с горшкового периода. Из-за некоторой несобранности и беспечности, мы подошли к дому Маринки чуть ли не к самому выносу. Поскольку все зеваки уже стояли на улице, и путь в квартиру был освобождён, мне наконец-то удалось туда зайти.
В центре зала на столе-книжке стоял запаянный в цинк гроб с телом моей подружки. Тётя Ася с исплаканными лицом тихо сидела рядом. Но вот её взгляд упал на меня:
- Мариночка, Мариночка вот и Маюшка твоя пришла! Зачем, зачем ты её не отговорила от этой поездки? Она всегда говорила, что умрёт без тебя! Боже мой, Майечка, родная, как же мы все осиротели»! – кричала тётя Ася, громко и настойчиво колотя о цинковый гроб. «Боже мой, опять гроб, опять цинк и даты совпали в точности», - невольно провела ассоциацию я с похоронами Светланы – Таниной подруги (прошло ровно полгода)…
Мои одноклассницы Роза и Ирка быстро вывели меня на улицу, так как в квартире начинался самый жуткий этап – снятия цинка для выноса гроба с покойной…
… И вот я шла с кладбища с осиротевшим сердцем и одной единственной мыслью: «назову её Мариной»…
,