Громкую известность в конце 19 века приобрела судебная тяжба, вошедшая в историю как «Мултанское дело». Расследование шло с 1892 по 1896 год, по которому 10 крестьян-удмуртов (тогда их называли вотяками) обвиняли в человеческом жертвоприношении языческим богам. Общественность была шокирована, люди требовали наказания над жестокими преступниками, но нашлись и их защитники, активно доказывавшие, что весь процесс строился лишь на наговорах и откровенной лжи. В результате все подозреваемые были оправданы. Но из-за чего? Кому было нужно подвергать наказанию простых удмуртских крестьян? И что за всем этим стояло?
События эти разворачивались в селе Старый Мултан Вятской губернии. Сейчас это место называется селом Короленко и находится в Удмуртской республике. Почему было выбрано такое название, скоро станет понятно.
Началось все 5 мая 1892 года. Тогда 12-летняя Марфа Головизина (в некоторых источниках указывается, что ей было 16 лет, но это не столь важно), проживавшая в деревне Анык отправилась в соседнюю деревню Чулья к своей бабушке. Маршрут был знаком, и девочка прекрасно знала, что пройти можно двумя путями: в обход леса, где передвигались повозки, и по короткой тропе через лес. Не желая терять на дорогу много времени, Марфа решила пойти напрямую сквозь лес. Но совсем недалеко (примерно в 400 метрах) от своей родной деревни девочка обнаружила страшную находку: прямо посреди тропы лежало тело мужчины. Поначалу Марфа не придала этому особого значения: подумаешь, напился кто-то. Девочка просто обошла человека стороной и постаралась как можно скорее покинуть это место. Но, возвращаясь обратно на следующий день тем же путем, она вновь увидела мужчину, он лежал все там же и совсем не подавал признаков жизни. Присмотревшись внимательнее, Марфа поняла, что у тела нет головы. Девочка бегом бросилась домой, где рассказала об увиденном родным. Отец ее тут же вызвал полицейских.
Следователи установили, что мужчиной был Конон Матюнин, крестьянин из Казанской губернии. О его личности свидетельствовала найденная в котомке справка из уездной больницы. Он жил за счет того, что ходил по деревням и собирал подаяния.
Новость об убийстве мгновенно облетела округу. На место преступления быстро сбежались все жители соседних населенных пунктов. Никто ничего толком не знал, но, как это часто бывает, каждый пытался что-то предположить, придумать и пустить свои мысли дальше.
Все прекрасно знали, что между жителями деревень Анык и Чулья и села Старый Мултан существуют давние конфликты. Особенно они обострились из-за того, что мултанцев будто бы обошел стороной неурожай 1890-1891 годов и эпидемия тифа. Но тогда на это не обратили должного внимания.
Вскоре тело перевезли в Старый Мултан, куда позже приехал и уездный врач Минкевич. Из-за свирепствовавшей эпидемии тифа ждать пришлось около месяца. Погибшего до того момента поместили в выкопанную яму с насыпанным льдом. Импровизированное захоронение сторожили местные жители и помощники пристава. Конечно, они стали жаловаться на все усилявшийся запах разложения, тогда решили выкопать тело, насыпать туда еще льда, а, чтобы удобнее было доставать труп в следующий раз, положить его под настил из досок. Идея поначалу выглядела удачно, но потом лед снова растаял, а после одного из дождей доски треснули, и грязь хлынула в могилу.
Врач, приехав, сделал вскрытие и постановил, что у трупа отсутствуют легкие и сердце. Полиция стала еще сильнее давить на версию с жертвоприношением. Было также выяснено, что головы человек лишился еще будучи живым. Проведя обыск по всему селу, в одном доме нашли корыто со следами крови, в другом - окровавленную одежду. Определяли, принадлежит ли эта кровь человеку, совсем не научным способом: приводили собаку и смотрели, будет она облизывать окровавленный предмет или нет. Если животное отворачивалось, делали вывод, что кровь человеческая.
Занимался этим делом следователь окружного суда Раевский. По обвинению в убийстве была арестована группа удмуртов из села Старый Мултан, которых обвинили в ритуальном жертвоприношении языческим богам. Говорили, будто бы они «замаливали людей». И версия эта была настолько желательной для полиции, что они собирали, а порой и доставали почти из ниоткуда, доказательства исключительно в ее пользу. Марфа Головизина, например, была уверена, что в первый день голова тела была на месте, но жители деревни стали ее уговаривать, чтобы она признала, что труп лежал без головы все время. Жители Старого Мултана указывали на найденные деревянные щепки со следами крови, но пристав не только не включил их в дело, но и вовсе выбросил в болото. Также многих удивляло, почему участок рядом с найденным трупом не был испачкан кровью, зато был обильно вытоптан чьими-то ногами (Головизина утверждала, что в первый день такого не было), однако на эти вопросы не нашлось вразумительного ответа.
Можно было отметить и другие несостыковки: например, у трупа отсутствовал кушак, которым подпоясывали рубаху, значит, одевался он не сам. Но жители деревни Анык так громогласно утверждали, что убийство - дело рук вотяков, что отбиться от них было почти невозможно. Постоянное присутствие на месте преступления толп народа тоже не указывалось ни в одном отчете.
Стоит сказать, что обвинения эти возникли не на пустом месте. Вспоминались многочисленные истории о проводимых удмуртами жертвоприношениях. Нашлись записи об этом, датируемые еще 1870-ми годами. Были и рассказы путешественников, столкнувшихся с убийствами стариков в удмуртских поселениях. В таком ключе выставить их виноватыми представлялось самым простым вариантом. И никого не смущало, что описанные ритуалы были совсем не похожи на произошедшее убийство.
К тому же кроме распространявшихся слухов никаких весомых доказательств о проводимых кровавых ритуалах не было. Но это и не удивительно - с то время вообще нередким явлением было такое оговаривание представителей национальных меньшинств. Кровавые наветы существовали задолго до этого, но в основном были связаны с евреями. Удмуртов же несколько обвиняли в убийствах из-за религиозных культов в 1850-х, но каждый раз выяснялось, что подозреваемые абсолютно невиновны.
В Старом Мултане проживало на тот момент 117 семей, 77 из которых были вотяцкими. Между собой они делились на два племени, каждое из которых поклонялось своим родовым богам и имело ритуальные шалаши, в которых проводились обряды. Посещение чужого шалаша строго воспрещалось.
Согласно версии следствия, Матюнина «напоили, подвесили пьяного и добыли из него внутренности и кровь для общей жертвы в тайном месте и, может быть, для принятия этой крови внутрь». Это было странно, так как убитый страдал эпилепсией и поэтому не пил и не курил, чтобы не вызвать новые приступы заболевания.
Всего расследование шло 29 месяцев. К протоколу добавляли все, что было выгодно следователям: слухи, распространяющиеся по округе, пересказанные кем-то якобы свидетельские показания без имен первоисточников, схожие дела из других российских губерний, непонятно откуда взявшиеся очевидцы, которые путались в показаниях и порой откровенно противоречили протоколу вскрытия (например, говорили, что кровь из убитого вытекала в специально подготовленный таз из ран в животе, но таковых просто не было найдено). Но если что-то противоречило уже намеченному ходу расследования, это просто игнорировалось.
Первым, на кого следствие обратило внимание, был Моисей Дмитриев, зажиточный крестьянин, в шалаше которого действительно нашлись следы запекшейся крови, но она была совсем старой и хранила частички перьев и шерсти, а хозяин говорил, что не проводил ритуалы по убийству животных с Пасхи. Но даже таких улик было достаточно, чтобы рассматривать Дмитриева как виновника преступления. В подельники ему записи двух местных «деревенских дурачков», Михаила Титова и Константина Моисеева. Из бросили в холодный погреб, где, запугивая, стали собирать какие-то показания. Неизвестно, эти показания были навязаны или на самом ли деле один из них вспомнил, что незадолго до этого какого-то мужчину действительно приводил в село сотский Семён Красный и поселил у суточного дежурного Василия Кондратьева. Их и арестовали следующими. Дальше все покатилось как снежный ком.
Всего в число подозреваемых попали 17 человек. Выбирали их будто совсем случайно: например, дед Акмар был арестован лишь потому, что являлся самым старым жителем села и разбирался в лечении травами, а аргументом против Дмитрия Зорина назвали то, что он был искусным мясником (у него-то и нашли многие испачканные кровью предметы). Один из подозреваемых, Василий Кузнецов, и вовсе не был удмуртом, а был русским православным христианином, но именно он находился в эти даты стоял в деревенском карауле. К ним периодически подсаживали вотяцкую молодежь, которая соглашалась пересказывать полицейским ведущиеся в камере беседы. Ничего интересного они так и не передали. Некоторых все же со временем отпустили, но продолжали вести усиленный надзор.
За подследственных заступился местный православный священник, который сказал, что большинство вотяков давно исповедует христианскую веру и не совершает никаких обрядов. Но его показания не были приобщены к делу, а вскоре на его место и вовсе прислали нового священнослужителя, который поддерживал линию следствия. Он даже заявил, что стал свидетелем одного языческого обряда, в котором якобы принимала участие мать обвиняемого Кузнецова. Удивительно, но эти показания были использованы против самого подсудимого.
В декабре 1894 года в Сарапуле состоялся суд присяжных, по которому из 10 подсудимых оправдано было трое. Дмитриев не дожил до этого дня и скончался в тюрьме. Остальных же сослали на каторгу, признав виновными. Присутствовавшие тогда на заседании корреспонденты тут же отправили свои заметки в прессу, из-за чего все происходящее стало известно далеко за пределами нескольких деревень. Многие отмечали, сколько в этом деле недоработок и что к допрашиваемым относились очень пренебрежительно, перебивая и навязывая свою точку зрения.
Но дело на этом не остановилось. Адвокат Дрягин, защищавший в суде удмуртов, подал жалобу, и по результатам проведенной проверки выяснилось, что в ходе проведения следствия и даже суда было совершено множество нарушений. Приговор отменили и начали повторное разбирательство.
В то же время один из знакомых писателя Владимира Короленко, которого когда-то высылали в Удмуртию, Александр Баранов прислал ему письмо жителей Старого Мултана и материалы Мултанского дела и, зная его общественную позицию, попросил помочь разобраться в происходящем. Короленко, зная быт удмуртского народа, выступил с защитой обвиняемых и стал помогать в доведении их до оправдательного приговора. К слову, Баранов написал схожее обращение к Льву Толстому, но тот отказался принимать участие в процессе, считая, что даже его высказывания в прессе не смогут повлиять на присяжных, хоть и считал, что «несчастные вотяки должны быть оправданы и освобождены независимо оттого, совершили они или не совершили то дело, в котором они обвиняются».
Подключились и другие правозащитники. Один из авторов записей о жертвоприношениях среди удмуртов, священник Верещагин, выступил на стороне защиты подозреваемых. Обсуждали, что он создал все эти сообщения, находясь под давлением начальства.
Кто-то настаивал на виновности удмуртов, другие боролись за их освобождение, но абсолютное большинство заняло выжидательную позицию. При этом все ждали окончательного решения суда и следили за ходом следствия. Стоит отметить, что все же постепенно передовая общественность встала на защиту подсудимых.
В октябре 1895 года был второй суд присяжных, теперь уже в Елабуге. Сенат рекомендовал пригласить туда специалистов, также на слушание приехали многие журналисты и общественные деятели. Этнограф Иван Смирнов тогда сказал, что удмурты приносили жертвоприношения несколько столетий назад, но, хоть за последнее время о таком не слышно на постоянной основе, говорить о том, что они навсегда исчезли, с полной уверенностью нельзя. Следствие ухватилось за эти слова и ссылалось на них в ходе всего рассмотрения дела. Присутствовал на суде и Короленко, ведущий подробный отчет и распространивший его затем по всей России. Но приговор подтвердился: четверых приговорили к 10 годам каторги, двоих - к 8, а одного (в силу возраста, ему было уже 80 лет) постановили просто отправить в Сибирь. Известно, что в процессе следствия к подозреваемым применяли насилие и запугивали чучелом медведя (якобы если на допросе человек соврет, вскоре его растерзает настоящий медведь). Нужные показания выбивали и из свидетелей: пытали водой, дымом, подвешивали и стреляли поверх голов. Об этом многие рассказывали прямо на суде.
Но Дрягин вновь подал жалобу, и Сенат отменил это решение и предъявил замечания всем участвовавшим в первых судах. Обер-прокурор Анатолий Кони тогда выступил на заседании в Петербурге и заявил, что Мултанское дело может нанести большой вред репутации страны в миром сообществе, так что расследовать его необходимо со всей ответственностью. Тогда ему донесли информацию, что второй отменой приговора очень недоволен Константин Победоносцев, обер-прокурор Святейшего Синода и рьяный ненавистник язычества. Но Кони это не останавливало.
Одного из арестованных, Василия Кузнецова, хоть и приговорили к 10 годам каторги, все же выпустили на свободу, но с условием явиться в полицию по первому требованию. Сделано это было не просто так. В один из вечером к выпивавшему в трактире Кузнецову подсел незнакомец, с которым они побеседовали, как это водится, по душам. Ничего такого, казалось бы, но скоро этот самый незнакомец (а им был причетник Богоспасаев) пришел в полицию, где рассказал, как пьяный Кузнецов откровенно поведал ему о совершенном убийстве. Эти слова как раз и были нужны следствию, чтобы довести дело до конца. Не исключено, что все это действо было намеренно подстроено с самого начала. Но случилась накладка - Богоспасаев был не случайным свидетелем, а человеком, который уже присутствовал в материалах дела. Его допрашивали в самом начале как человека, лично знакомого с Матюниным и имевшим с ним контакт незадолго до гибели. В дальнейшем на суде адвокат обратил внимание присяжных на этот факт, а Богоспасаев сразу стал отнекиваться от своих слов и говорить, что и не помнит толком, о чем беседовал с Кузнецовым.
Третье заседание перенесли в небольшой город Мамадыша Казанской губернии (говорили, что это было сделано для уменьшения влияния прессы). Короленко в то время успел съездить в Старый Мултан и собрать доказательства невиновности крестьян. Он даже ложился на место, где был найден труп, чтобы соизмерить рост и вес человека. Благодаря его записям о Мултанском деле узнало все читающее население страны, что сильно нервировало следствие.
В мае-июне 1896 года состоялся третий судебный процесс. Адвокат Карабчевский, которого нанял Короленко (и который согласился работать абсолютно бесплатно) просил привлечь независимых экспертов-этнографов, но это ходатайство отклонили. Не разрешили ему и пригласить еще свидетелей. Со стороны обвинения же выступали и свидетели и какие-то эксперты. Как писал Короленко, «и опять против них выступили два полицейских пристава, три урядника, старшина, несколько старост и сотских, вообще тридцать семь свидетелей, в числе которых не было опять ни одного, вызванного по специальному требованию защиты…». Однако это не помешало провести тщательные допросы свидетелей, задать неудобные вопросы и многие лживые показания вывести на чистую воду. Все же прозвучали сведения, что за последние 400 лет, которые Россия владеет этими землями, достаточного количества материала о жертвоприношениях удмуртов не нашлось. Зато широко известен русский обычай отрезать головы «страдающим падучей».
В обществе давно активно обсуждали Мултанское дело, выдвигали свои версии, строили догадки. Последней каплей стало выступление пристава Тимофеева, который признал ошибки в ходе проведения следственных работ. Оказалось, что в ночь убийства он ночевал в доме, недалеко от предполагаемого места преступления, но не слышал ни криков, ни каких-либо странных шумов. До этого ни на одном суде этих обстоятельств не всплывало, да и сам Тимофеев о них намеренно не говорил. Узнать об этом удалось лишь пытливому Карабчевскому. Так пристав-обвинитель неожиданно для себя стал чуть ли не главным свидетелем защиты.
Также важным аргументом защиты стало несоответствие описываемого обвинителями ритуала с даже теоретически существовавшим у вотяков. Во-первых, среди подсудимых находились представители разных родов, а значит они никак не могли совершать обряд вместе, в одном шалаше. Во-вторых, божества, которому якобы была принесена жертва, вообще не существовало в их пантеоне.
По итогу подозреваемых пришлось оправдать.
Один из подсудимых, Дмитрий Зорин, дожив до пожилого возраста, вспоминал о пережитых им ужасах и «слезы обиды, унижения доводили его до такого состояния, что он опускал голову на стол и начинал плакать навзрыд».
Примерно в то же время нашлась голова убитого. Она оказалась в высохшем от жары болоте в том же самом лесу, буквально в нескольких шагах от места, где ее изначально искали. Найденная голова доказывала, что убийство было совершено не с ритуальной целью, иначе ее бы ни за что не выбросили в болото. Но новое дело возбуждать не стали, посчитав вопрос решенным. Голову просто захоронили.
Владимир Короленко, живо заинтересованный настоящим положением дел, провел собственное расследование. Он пришел к выводу, что убийство было совершенно намеренно кем-то из жителей деревни Анык, у которых с селом Старый Мултан был давний территориальный конфликт, а так появлялась возможность забрать земли себе. Вывод Короленко сделал следующий: «Зачинщиком убийства выступил один аныкский богатей. Он подговорил двоих своих односельчан на преступление с дальнейшей целью — заполучить землю в Старом Мултане. Так как раньше не было паспортов, они легко уехали и скрылись из этих мест».
Уже позже стало известно, что тело было передвинуто. Вероятно, кто-то из крестьян не хотел, чтобы обвинения в убийстве посыпались на их деревни, и переложил Матюнина на земли, принадлежащие селу Старый Мултан. По другой версии - сделано это было намеренно, чтобы переложить всю вину. Приставу, который уже успел прибыть к изначальному месту обнаружения, дали взятку. Подтверждали это и не запачканные грязью лапти Матюнина. Так что версия Короленко имела место быть, но считать ее официальной все еще было нельзя.
Появлялись и альтернативные варианты. Этнограф Николай Блинов, к примеру, выдвинул предположение, что убийство было совершено как обряд очищения воды и избавления от холеры, свирепствовавшей в то время в регионе. По его мнению, удмурты считали, что помещение в источник головы способно обеззаразить воду. То есть исследователь продолжал продвигать версию, что в убийстве виноваты жители Старого Мултана.
В 1897 году к Мултанскому делу вернулись. Профессор судебной медицины Феодосий Патенко сообщил, что жертвоприношения на самом деле не было, все это - лишь намеренная инсценировка. Убийцами, по его мнению, были двое крестьян из деревни Анык, но их имена Патенко предпочел не называть, так как преступники были еще живы. Их раскрыли только в 1932 году: Тимофей Васюкин и Яков Конешин. Оказалось, что незадолго до своей смерти Васюкин сознался в содеянном священнику. Сделал он это, по его словам, и личной неприязни и чтобы «выселить мултанцев с позьмов и поделить землю аныкцам». Дело в том, что Старый Мултан находился на выгодной территории, так как там имелись большая церковь и ярмарка.
Продумывали свое дело Васюкин и Конешин почти детально. После убийства Васюкин отправился в шалаш Моисея Дмитриева (в будущем - одного из подозреваемых) и подкинул ему волосы. К слову, ровно отстриженную у Матюнина прядь заметили еще при первом осмотре тела, но, опять же, не придали этому значения. Конешин в то же время пустил слух, что убийство было совершенно как раз в этом шалаше и «помог» полиции с поиском тех самых волос.
Однако, несмотря на вскрытие правды, жизнь в Старом Мултане уже не могла быть прежней. Многие жители скрывали свое родство с подсудимыми, традиционные удмуртские наряды спрятали, заговорили исключительно на русском, а некоторые даже сменили фамилии, чтобы избежать возможных гонений. Причем касалось это не только родственников арестованных, но и свидетелей.
В советское время в Мултанском деле нашли политическую подоплеку. Якобы все следствие, от начала и до конца, было срежиссировано сверху как ответ на случившиеся незадолго до этого крестьянские волнения. Так правительство хотело добиться межнациональных конфликтов и ослабить связь местного населения.
Но все же версия Патенко более состоятельная, так что именно она признается как доказанная. А Мултанское дело стало известно в том числе за пределами России, что сделало его самым громким судебным процессом о кровавом навете во всей мировой истории.