Зеленые холмы Ирландии, шотландские вересковые пустоши, скалы Бретани. У кельтской музыки есть вкус: соленого ветра, морской воды, меда и ячменного солода. И еще привкус — свободы. Он проступает неизбежно, как тайнопись над огнем.
Она настоящая и поэтому — вечная. Я чувствую ее как янтарь. В ней та же спрятанная жизнь, те же острые, неровные грани свободы, достоинства, света.
Она родом из средних веков. Ее добывают из глубин времени и преподносят нам сегодняшним, чтобы мы учились радоваться жизни.
Три московские группы, взявшиеся за это нелегкое дело, в один из промозглых январских вечеров играли в маленьком клубе, в задымленном полумраке, и у каждой был свой собственный, оригинальный способ обработки драгоценного материала.
Песни и танцы Жителей холмов представляли живую традицию: природный материал, любовно собранный и нанизанный на прочную основу настоящего мастерства. Баллады Теленн Гвад — причудливые романтические украшения, оправленные золотом музыки барокко. Композиции Арт Кейли— новую жизнь древнего достоинства, смелую, свободную и счастливую. Как солнце сквозь янтарь, она радовала сердце. Как открытая дверь — расширяла пространство. Как живое существо, развивалась и росла у меня на глазах.
И я поняла: это музыка для слушания на долгие годы.
Было не важно, полюбил ты сначала «Сильмариллион», а потом ирландские саги, или наоборот. Слушал ли сперва музыку кантри, а уж потом ее прародительницу, музыку кельтов. Но первооткрывателям вроде меня, а точнее, профанам, можно было только позавидовать. И я с удовольствием завидовала сама себе.
Музыкальная мода на рубеже веков преподнесла неожиданный сюрприз: тесня электронную усредненность и всеобщее опопсовение, Россию, вслед за всем остальным миром, захватила кельтомания. Кельтомания — мода для думающих и сфера ее распространения — не только музыка. Без особых натяжек это явление можно было назвать новым Ренессансом, ответом Европы на американскую культурную интервенцию. Старые корни проросли новыми побегами, и молодежь запоем читала уже не только романтического Толкиена, но и «Угон быка из Куалнге», изучала индоевропейские корни кельтской эпической традиции, и до отказа заполняла залы на концертах кельтской музыки — музыки народов, представляющих древнейшие европейские основания.
Кельтская музыка — это песни, бытовые и обрядовые, танцы — жиги и рилы, излучающие бешеную энергию, воинственные марши, романтические баллады. Услышав ее однажды, хочется заглянуть вглубь веков и увидеть начало. Две с лишним тысячи лет назад кельты — широколицые, темноволосые и темноглазые бритты, скотты, гельветы, секваны и другие племена — населяли огромную часть Европы от Британских островов до Балканского полуострова. Полноценно сохранить национальную самобытность и культурное наследие удалось лишь четырем народам — ирландцам, валлийцам, шотландцам и бретонцам.
В древней Ирландии весьма почитались поэты: хранители саг филиды и барды, поэты-певцы. В школах бардов, просуществовавших до XYII века, иногда обучалась аж треть населения. Само слово «бард» первоначально значило «певец хвалы»: аккомпанируя себе на подобии лиры, а позднее — на арфе, бард исполнял песни, прославляющие благородство правителей и подвиги героев. Однако иные арфисты, если верить преданиям, могли своей музыкой навеять смертный сон или, скажем, с помощью особых песен наслать на лицо волдыри. Из сказаний о британских бардах можно узнать, что закон запрещал им носить оружие и давал право останавливать и вести к королю любого обидчика, что своему искусству они учились долго и упорно и каждые три года устраивали состязания на звание лучшего певца, который объявлялся главным бардом страны и получал в награду ценную серебряную арфу плюс массу привилегий и материальных выгод.
Прекрасную музыку кельты считали атрибутом Иного мира. О лучших музыкантах говаривали, что они учились у эльфов, и с удовольствием рассказывали истории про то, как сверхъестественные существа, известные под именем «тихого народа» или «жителей холмов», заманивали легкомысленных музыкантов в свой подземный дворец поиграть на балу. Последствия, как правило, были плачевны: приглашенный либо лишался разума и всю оставшуюся жизнь просился обратно под землю, либо, как вариант, после весело проведенной ночи не мог узнать привычный мир, а вскоре и сам рассыпался в прах: ведь наверху на самом-то деле прошло сто лет... Кельтским преданиям мировая литература обязана целым рядом неувядающих персонажей: среди них Король Артур и волшебник Мерлин, поэт Оссиан и герой Кухулин, Тристан и Изольда...
Несмотря на исторические катаклизмы и многочисленные гонения, кельтская культура оказалась чрезвычайно жизнестойкой. Традиции — к примеру, рассказывать у очага истории долгими зимними вечерами — упорно не умирают. У ирландцев и шотландцев с древних времен и по сей день существуют праздники (Кейли), на которых народ соревнуется в пении, танцах, сказительстве. Касты поэтов-филидов и бардов остались в глубине веков, однако в современной Ирландии жив и даже процветает древний вокальный стиль Шэн Нос, что означает «старый путь», — традиция идущего от бардов вокального мастерства. Лучший современный исполнитель стиля Шэн Нос конца двадцатого века — Ирла О'Лионард, увенчанный совершенно официальным титулом Хранителя песен. Строй кельтской музыки, звучание ее традиционных инструментов — продольных железных флейт, барабанов, волынок — обладает неукротимой энергетикой, мобилизующей дух. Не зря в XYIII веке, после шотландского восстания, английские власти за игру на волынке сажали в тюрьму и высылали в Америку. Ныне на волынке учится играть каждый второй шотландский школьник. (А вот мы свою волынку, она же дуда, давным-давно забыли, причем добровольно).
Секрет огромной жизненной силы этой культуры и ее непреходящего обаяния кроется, наверное, в знаменитом кельтском упрямстве и стремлении идти наперекор судьбе. И, при всем великолепии и богатстве традиций, блистательное шествие кельтомании по градам и весям обеспечили, все-таки, герои наших дней. Певец Ирла О'Лионард, сопрягавший древний вокальный стиль с современным электронно-музыкальным пространством. Или танцовщик Майкл Флэтли. Чемпион мира по ирландским танцам, в 1994 году он буквально взорвал помпезный песенный конкурс Евровидения и мгновенно свел с ума весь мир своим Riverdance show. Флэтли показал семиминутную композицию из традиционных кельтских жиг, раскрепостив их дикую красоту и вулканическую энергию своими новаторскими приемами. Ирландский танцор во время танца как будто прошит стальным стержнем. Это — традиция. Флэтли, сам легкий и гибкий, как стальная пружина, выстроил танцоров в линию и заставил их так почувствовать танец, как будто у них на всех одно сердце и одна душа. В результате школы танцев осадили толпы желающих освоить нелегкое искусство жиги и рила.
А чемпионом по возрождению древней культуры может по праву считаться бретонец Алан Стивель (кельтское слово Stivell означает «родник»). Ему удалось дело прямо-таки фантастическое: воскрешение бретонского языка, который ЮНЕСКО чуть не объявило практически умершим. И сделано это было с помощью рок-музыки, сплавленной с музыкой кельтской в единый новый стиль. Создав бретонский рок, Стивель стал одним из тех, кто возродил не только родной язык. но и национальное самосознание своего народа. Он открыл миру самобытную кельтскую Бретань. И, между прочим, стал тем самым ураганом, что в начале 70-х отправил волны кельтомании по всему свету. Такой человек, несомненно, заслуживает особого представления, но сначала несколько слов о его родине.
Полуостров Бретань смотрит на Атлантику: древняя Арморика, где в пятом веке поселились реэмигранты с Британских островов, теснимые северянами-скандинавами. С давних времен у бретонцев сохранился традиционный фест ноз (праздник ночи): на стороннего наблюдателя он производит впечатление традиции, рождающейся прямо на глазах. Люди — среди них дети, старики, молодежь — собираются в каком-нибудь кабачке или клубе, где играют музыканты, причем неважно, в каком составе — берутся за руки и всю ночь до рассвета водят что-то вроде хоровода — по спирали, сходясь и расходясь, выходя из помещения и возвращаясь обратно. На таких праздниках начинали свою карьеру многие ставшие потом знаменитыми музыканты. Фест ноз — сугубо бретонское явление. Бретонцы хоть и кельты, но кельты особенные: континентальное положение дало их древности особую силу и мистику. Как и все кельты, бретонцы очень музыкальны, но столь любимые гэлами-островитянами жиги и рилы здесь не танцуют — скорее увидишь средневековый гавот. Бретонская музыкальная традиция испытала сильное влияние европейского барокко, позаимствовав у него пышность, стремление к синтезу и развитию инструментального жанра. Однако сохранила и тонкое своеобразие: и в инструментальной музыке, и в вокальной существует, к примеру, особая форма переклички между исполнителями — двумя поющими, солистом и хором или, скажем, волынкой и бомбардой (старинным предком гобоя, весьма любимым в Бретани). Изюминка такой переклички в том, что исполнители начинают свои «реплики» не с новой строки, а с последнего слова или даже слога фразы партнера. В почете у бретонцев, конечно же, и разнообразные волынки (их целое семейство, а волыночные оркестры есть в каждом городе), и кельтская арфа. Именно арфа и возвращает наш рассказ к Алану Стивелю.
Отец Алана, Жорд Кошевелу, скромный служащий французского Минфина, был истинным бретонцем: знал свои корни, тяготел к традициям и в свободное время по старинным чертежам реконструировал музыкальные инструменты. Его победой стало воссоздание бретонской арфы с ее особым неповторимым звуком. Этот звук заворожил Алана еще в раннем детстве, и с восьми лет он уже начал выступать на публике, а в 15 — записал свою первую пластинку традиционной кельтской музыки. Это случилось в начале 60-х, в эпоху музыкальной революции «Битлз». Битломания как особое ощущение музыки, работа «Битлз» с нетрадиционными для рока инструментами — например, виолончелью, аранжировки Джорджа Мартина, смесь рок-музыки с народной и классической, — все это подтолкнуло Алана к стремлению и в собственном творчестве соединить традицию и современность. Он хотел играть на традиционных инструментах, но играть при этом рок-н-ролл, чтобы зацепить, увлечь своей музыкой молодежь. И все получилось.
Дальнейший путь Стивеля — это путь побед, начавшийся с триумфального концерта в престижнейшем парижском зале «Олимпия» 8 февраля 1972 года. Для бретонцев, чье национальное достоинство в прошлом нередко оказывалось униженным, этот день стал днем неописуемого восторга и гордости. Мы взяли Париж приступом, но не с оружием в руках, а с волынками и электрогитарами, говорил Стивель. Концерт был записан, издан и продан в Европе в количестве полутора миллионов экземпляров, став абсолютным бестселлером кельтской музыки. Так появился бретонский рок и так началась кельтомания. Дальнейшее творчество Стивеля — это постоянный и напряженный поиск. Он брал традиционные приемы — ту же перекличку — и отдавал ее электрогитаре и басу: рок-н-ролл звучал на редкость необычно. Как пионер этно-рока, обращался не только к бретонской традиции: например, переделывал, возвращал к корням американские блюзы. Использовал инструменты не только кельтов, но и народов Азии. Его опыты в области этнической музыки и прогрессивного рока стимулировали творчество других замечательных музыкантов. Работать со Стивелем считали за честь многие известные музыканты, тексты для его песен писали филологи — доктора наук. Его с полным основанием называют провозвестником worldmusic — современного течения, провозгласившего единство и равноправие народных культур Земли.
Тридцать лет Алан Стивель выпускал по альбому практически каждый год. Они становились «золотыми», объявлялись дисками года, номинировались на «Грэмми»... Среди них есть и полностью акустические, и с мощным роковым драйвом, и смесь фолка с джазом и прогрессивом, и эксперименты с электроарфой.
И тут мы наконец подбираемся к родным пенатам. Когда в нашей стране диски Стивеля были невероятным раритетом, один из них как-то попал в руки совсем молодому человеку — 16-летнему Михаилу Смирнову. Ставшему впоследствии одним из лучших исполнителей кельтской музыки в России.
Понятно, что не заболеть такой музыкой юноше, воспитанному на достойных образцах, убежденному битломану, студенту музыкального училища при Московской консерватории, — было просто невозможно.
— Встреча со Стивелем поразила меня, — вспоминал Миша. — В то время мы чувствовали себя как в пустыне: музыкальной информации, особенно качественного рока, почти не поступало, как слушали «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Ху» и «Крим», так и продолжали слушать. И вдруг — кельтская музыка, новая, свежая, необычайно вдохновляющая — ведь за ней целый мир, этническая — а значит, чистая, открытая, не испорченная шоу-бизнесом. Фолк-рок с сильной фольклорной базой и в то же время с современным звучанием. Оказалось, в мире существуют не только те засушенные неживые формы народного искусства, что нам показывали по телевизору в программах фестивалей типа «Радуга». Оказалось — там давно все есть, просто к нам не доходило. Но мы сразу на это среагировали, потому что в нашей-то стране настоящая традиция прервана, осталась только советская. У нас нет традиции пения — кроме авторской, бардовской традиции (слово «бард» оказалось живучим, только барды уже не те), или имитации чего-то — поэтому народ не поет, не может петь. Как люди собираются в пабах и поют — в Ирландии, в Шотландии — такого у нас не встретишь. Для нас это было открытием, откровением, поэтому сразу и откликнулись. Мы не хотели называться кельтами, мы не кельты. Просто кельтская музыка дает перспективу того, что можно делать с нашей культурой. Как живо, тепло, современно могут звучать народные песни. Нельзя традицию подавать сухо: современного человека, молодежь этим не зацепишь. Она откликнется только в том случае, если услышит созвучное себе.
Михаил Смирнов подарил тогда мне свой альбом кельтской музыки. Он оказался великолепным: традиционные танцы, песни и баллады были виртуозно сыграны на традиционных же инструментах, а авторские композиции просто завораживали тонким вкусом, чарующим мелодизмом и отменным качеством написанных опять-таки Мишей английских текстов. Да, это музыка для слушания на долгие годы, снова подумала я. А он вскоре после нашего знакомства начал работать над проектом традиции русской. Это, говорил он, гораздо сложнее — не на кого оглянуться, нет у нас своего Стивеля.
А может быть, тогда и появился?