Аркадия Исааковича Райкина называли одним из самых гениальных артистов XX века.
Как же складывалась тяжелая судьба советского артиста и через что ему пришлось пройти на пути к величию и общемировому признанию.
P.S. Статья получилась длинной, но интересной. Надеюсь, что вы ее осилите и поделитесь своим мнением в комментариях) Приятного прочтения.
Трудоголик от природы
Когда отец еще совсем юного Аркадия Исааковича узнал, что сын хочет стать артистом и выступать в юмористическом жанре, жестко того осадил:
"Еврей, да еще и клоун. Каким к черту артистом ты будешь?"
Но Райкину было плевать. Он шел напролом, чувствовал в себе силы и талант блистать на сцене. Поэтому и на мечту свою пахал так, как не пахал, пожалуй, никто в артистической среде. И это, к слову, несмотря на слабое сердце, которое стало таковым после перенесенной в детстве тяжелой ангины, давшей осложнения на весь организм в виде ревматизма и ревмокардита. 9 месяцев врачи боролись за жизнь совсем юного Райкина. Мальчик в итоге выжил, но слаб стал сердцем, правда "трудовые обороты" он с тех пор не сбавлял ни йоту, объясняя свой трудоголизм так:
"Поверьте мне, если бы я себя не щадил, то я бы не выдержал того напряжения, которое жизнь мне постоянно подкидывала".
А вот что насчет трудовой этики Райкина пишет в своей заметке "«Барский гнев» и великий артист", опубликованной в журнале "Заметки по еврейской истории", журналист Лев Сидоровский:
"В 1956-ом окружавшие Аркадия Исааковича друзья говорили его жене, что глаза у ее мужа, как у загнанной лошади: "Своим ежедневным трудом он медленно себя убивает" – негодовали. А позже Армен Джигарханян мне рассказывал, как он зашел в гримерку, а Аркадий Исаакович лежит, еле дышит, лицо белое, вот-вот умрет. Но прошло буквально несколько минут и Райкин вскочил на сцену и от слабого человека в гримерке не осталось и следа"
А чтобы вы понимали объем работы, который проделывал Райкин из года в год, вот вам воспоминания журналистки Татьяны Тэсс, не раз бывшей свидетельницей выступлений Аркадия Исааковича:
"Вы только представьте, Аркадий Райкин читал один и тот же текст сразу на нескольких языках – русском, венгерском, чешском, словацком, немецком, английском, сербском, румынском... И делал он это просто виртуозно, как будто бы говорил на родном языке – все оттенки, краски – они полностью переносились им на иностранный язык. И это не просто перевод – это перенос самого текста в совершенно другую культурную и языковую среду, в другой творческий регистр. Работа колоссальная, требовавшая титанических усилий".
При этом все знали, что человеком Аркадий Исаакович был, мягко говоря, сложным. Михаил Жванецкий как-то очень емко описал управленческий стиль артиста:
"У Аркадия Исааковича в команде было 13-14 человек. А во главе нее абсолютно гениальный и великий игрок. Но тираном он был знатным, кровопийцей. Никому голы забивать не давал. Мяч передавали только ему, и забивать мог только он".
Строптивый характер отмечали все кому не лень. Да что уж говорить сам Аркадий Исаакович грешки за собой признавал. Однако едва ли стоит все списывать исключительно на отвратительный, как писали многие современники, темперамент мэтра. Были причины, на мой взгляд, и посерьезнее.
Война с властями
Райкина называли великим не только за его талант и гениальные постановки, но и за способность крепко стоять на ногах под то и дело сыпавшимися на него ударами советских чиновников. Последние, к слову, выступлениями Райкина были довольны далеко не всегда. Уж больно они сомневались в идеологической благонадежности главного сатирика страны. Поэтому порой палку и перегибали.
Не случайно в жизни мэтра был период, вошедший в историю, как "петрозаводская ссылка". Все началось, казалось бы, с безобидного монолога, приуроченного к столетней годовщине со дня рождения "дедушки" Ленина. Сидоровский писал:
"Аркадий Исаакович вышел на сцену и сходу выпалил: «Остроумная манера писать состоит в том, что она предполагает ум также и у читателя...». В зале повисло гнетущее молчание. Зрители в недоумении. А Райкин вскоре добавил: «Владимир Ильич Ленин. "Философские тетради"...».
Этот и еще несколько аналогичных этюдов про Владимира Ильича абсолютно безобидных, надо сказать, кто-то из ретивых охранителей счел настоящей контрреволюцией, хотя зрители были в восторге.
Постановка что в Москве, что в Ленинграде пользовалась ошеломительным успехом. Только вот нашлись те, кто накатал жалобу на Райкина. В итоге поступил указ – первые ряды не занимать. Там вскоре разметили целую комиссию, члены которой сидели с блокнотами и что-то тщательно записывали в такт Райкину.
Сам Аркадий Исаакович иронично и в то же время с горечью говорил:
"Вот сидят они там с этими блокнотами, что-то строчат, костюмы одинаковые, лица одинаково непроницаемые, даже взгляд и глаза одинаковые. Какой тут может быть юмор?".
Вскоре Райкина вызвали на ковер в министерство культуры, там его как мальчишку отчитал замминистра – мол, постановки слишком смелые, и "попахивают антисоветчиной".
"Вам бы профессию сменить, товарищ Райкин" – сказал замминистра культуры.
И Райкин тут же рухнул "замертво" на пол. Тот продолжал:
"Ну полно вам Аркадий Исаакович разыгрывать больного, на сцене лучше эту интермедию покажите"
Но Райкин не симулировал. Третий инфаркт у артиста случился не на сцене, как полагается великому актеру, а по иронии судьбы в "высоком начальственном кабинете" во время уже ставших привычными разборов полетов. Что называется, довели. Артиста прямо оттуда увезли на скорой, а после выписки из больницы он узнал – выступления "в обеих столицах" для Райкина и его труппы отныне закрыты – гастролировать можно было только... в Петрозаводске.
Благо "карельская ссылка" Райкина длилась недолго – к своему 60-летию ему позволили вернуться в Москву. Только вот "пассивная травля", если можно так выразиться, артиста продолжалась – теперь уже более изощренным способом и с помощью не самых "спортивных приемов". Сидоровский писал:
"Чуть ли не на каждом спектакле из зала Аркадию Исааковичу передавали странные записки, будто бы он какие-то бриллианты в Израиль тайком отправил, сам он несметно богат – в общем мерзость была еще та. Несколько таких записок он мне показывал лично, и сложилось впечатление, что написаны они чуть ли не одним почерком какого-то сотрудника КГБ. Вскоре наши догадки подтвердились"
А потом прилетел еще один удар, теперь уже с "северного фланга". Бессменный глава Ленинградского обкома партии Григорий Романов – ненависть друг к другу у Райкина и у Романова была общеизвестной – в пределах Ленинградской области запретил не то чтобы любые постановки артиста, но даже имя его упоминать строго запрещалось - в газетах, на радио - везде. Сидоровский вспоминал:
"В тот период я застал Аркадия Исааковича в очень тяжелом состоянии. Сами сделайте вывод – если за предшествующие 13 лет он создал более 20 спектаклей, то за последние 16 – всего 3... Не давали ему нормально работать.
Поэтому понурый был, грустный, сам не свой. Говорил мне: "Эта ленинградская блокада..." и задумчиво отводил взгляд. Аркадий Исаакович. Заметно сдал, даже пришлось его как-то под руку выводить из вагона поезда. Только, выйдя на перрон к людям, он тут же преображался. Не хотел, чтобы люди видели его поверженным".
Находиться в блокаде было невозможно. По "дороге жизни": Ленинград-Москва Райкин был вынужден уехать в главную столицу.
К слову, в блокаде, иначе сказать, под колпаком, Райкин находился всю свою жизнь, и дело тут вовсе не в упоминавшемся выше Романове. А в КГБ. Знал ли об этом Райкин, разумеется, да. Но все равно шел напролом, как танк. Артист впоследствии рассказывал:
"На каком-то приеме ко мне подошел сотрудник КГБ и с усмешкой сказал: "Дорогой Аркадий Исаакович, как же мы всю жизнь за вами следили! Ой, то есть за вашим творчеством…»"
Ну а теперь, подумайте, каково быть руководителем творческого коллектива нести на себе такую ответственность. Да, славой Райкин ни с кем не делился, но он и не делился всеми сопутствовавшими ей "удовольствиями" – в виде слежки КГБ, вызовами на ковер в правительственные кабинеты и многочисленными инфарктами, коих на своем веку он собрал целых три.
"Не смешить, а перевоспитать"
Вопреки расхожему мнению, на сцену Райкин выходил не развлекать зрителей, а их перевоспитывать. Своими сатиристическими миниатюрами он подсвечивал несовершенства советской системы, обличал ее недостатки, высмеивал житейские глупости, которыми каждый день отличались его соотечественники, ставил всем точный диагноз (вспомните сценку про грузина Аваса и "совершенно глупого доцента Николая Степановича").
Только вот "перевоспитательная миссия", увы, Райкину не далась. Сам артист в присущей ему ироничной манере и в то же время с грустью отмечал:
"Я всю жизнь боролся. Боролся за то, чтобы хоть что-нибудь поменять. Ходил по кабинетам, говорил со сцены и как об стенку горох. Как бы еще хуже своими усилиями не сделал. Вот недавно получил удостоверение №1, а там написано: «Дано А.И Райкину в том, что он работает в театре под руководством А.И.Райкина». И как на это реагировать, спрашивается?"
Неудивительно, что в 1987 году новость о кончине великого артиста советские центральные газеты никак не комментировали, ни строчки, ни некролога – ничего. Все чего-то боялись и это в период горбачевской гласности, где, казалось бы, "лед тронулся" и какие-то изменения, о которых мечтал Райкин, должны были по идее начаться...Сидоровский вспоминал:
"Молчали все центральные издания несколько дней. Ни по телевидению, ни по радио, ни в газетах – ни одного упоминания о смерти Аркадия Исааковича. Все ждали отмашки сверху, боялись лезть поперед батьки в пекло. Трусы одним словом. Им нужен был текст, заверенный в правительстве и высшим начальством. А партия тоже трусила, боялась Райкина, даже когда его не было в живых, все думали, как бы организовать все потише, да поскромнее"
Кстати, чем-то это "скрывание" смерти Райкина напоминает мне "скрывание" смерти Владимира Семеновича Высоцкого. Тогда тоже газеты молчали, а отдельную группу "инициативщиков", которые вперед паровоза опубликовали некрологи, потом уволили....
В завершение. Во время последнего турне по США, а поехал он туда за 3 месяца до кончины с больным сердцем и вопреки советам врачей, Райкину уже совсем трудно было выходить на сцену, говорил он тихо, прежней энергии уже не было. Но Аркадий Исаакович, даже не в самой своей лучшей форме, всегда оставался для зрителей великим человеком. Сидоровский вспоминал:
"Как-только он выходил на сцену, зрители тут же вставали, плакали, вытирали льющиеся слезы, а все потому, что прекрасно понимали – больше мэтра живым они едва ли увидят"
Ну и напоследок приведу любимую фразу Аркадия Исааковича:
«Всю мою жизнь меня терзал тиран – моя маленькая собственная совесть».
С таким девизом он жил.
Вот такой очерк получился. Надеюсь, что вам понравилось. Была бы рада, если вы поделитесь своим мнением в комментариях.
Источники:
1. Л.Сидоровский. «Барский гнев» и великий артист" Заметки по еврейской истории".
2. А.И.Райкин "Без грима. Воспоминания".