Романыч хлопнул дверью так, что коты в радиусе всего двора быстро юркнули в подвал. Посмотрел на окно четвертого этажа и завел машину.
Ботинок сорок второго размера сильно и уверено давил на педаль газа, разгоняя паркетник до скорости, которую принято назвать шальной.
Сердце его билось так, что опасность возникновения инсульта возросла в несколько раз, но Романыч и не думал тормозить или не приведи Господи останавливаться! Он мчал вперед.
Когда в очередной раз дворники смахнули непослушные капли дождя с лобового стекла, он прищурился и огоньки фонарей стали бликовать тонкими желтыми полосочками.
Внезапно мир замер. Как будто момент взмаха ресницами поставили на паузу.
Движения стали медленными, липкими и неуклюжими, во рту появился неприятный вкус железа.
Возникло ощущение подобное тому, когда ты еще первоклашка и стоишь у кассы в магазине, держишь место для мамы и она все не идет и не идет, а очередь уже вот вот подберется. Руки трясутся, дар речи потерян, но твоя законная мать и не думает идти к тебе на выручку и спасать тебя от этого страшенного позора бессилия.
Мир в тот миг обрушивается на твое детское тело всей своей захламленной массой несправедливости, отчаяния и одиночества.
Романыч понял, что он медленно и бесповоротно умирает. Смирился и задержал дыхание.
Вдруг раздался хлопок, который отдался металическим звоном в левое ухо. Романыч открыл глаза и увидел, что жена лупит его своими мокрыми ладонями по голове и лицу!
- Ты полнейшая свинья, тиран, хамло! Но я люблю тебя, сволочь и никуда не пущу! Быстро вышел из машины и пошел домой, козлина! На улице гололед! Пошел!
Романыч замер.
Затем закрыл глаза руками.
Он понял, что спал.
Упал на колени и обнял жену.
Прямо в лужу, прямо на асфальте. Посмотрел на окно четвертного этажа, прищурился и вновь увидел те самые огоньки фонарей с тонкими желтыми полосками на лобовом стекле.