Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
- Рад приветствовать всех любителей остросюжетного жанра! Наши "сезоны" - слава Богу - ещё длятся, а стало быть, вместе с ними продолжаются пятничные заседания нашего клоба. Предлагаю нынче немного поскучать, да и приступать немедля к великолепному выходному ничегонеделанью - вроде того, чем занимаются персонажи титульной иллюстрации. Впрочем, могу ошибаться, но у молодых людей, кажется, имеется свой козырный интерес. Мой же интерес много проще - всего лишь в том, чтобы вам, уважаемый читатель, понравилась очередная глава "Крымскихъ сезоновъ". Надеюсь, так оно и окажется. Приятного чтения!
Предыдущие заседания клоба "Недопятница", а также много ещё чего - в КАТАЛОГЕ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
КРЫМСКiЯ СЕЗОНЫ
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
К концу ноября я был отпущен на свободу – за недостаточностью улик, правда, с оговоркой – пока идет следствие все свои передвижения вне города я должен был согласовывать с Петрашевым-Мусницким. От приговора военно-полевого суда спасли меня два обстоятельства. Дактилоскопическая экспертиза ножа, обнаруженного у меня под матрацем, показала полное отсутствие на нем не только моих, но и вообще чьих-либо отпечатков. По моей настоятельной просьбе Платон Михайлович посылал нож в Севастополь – в нашем городке не было ни эксперта, ни необходимого оборудования. Далее логично было бы предположить, что, если убийца – не я, то, стало быть, нож был подброшен мне уже утром – после моего отъезда. Вопрос – у кого была такая возможность? Попросив следователя выяснить, не менялся ли с того дня кто-либо из прислуги, я и представить не мог, насколько интригующим будет ответ. Несколько озадаченный, Петрашов-Мусницкий сообщил мне, что уже 28 октября на службу не вышла горничная Лапина – местная уроженка. Дома разыскать ее тоже не удалось – родители показали, что уже вечером 27 октября она со службы не вернулась – в день моего ареста, между прочим!
- Платон Михайлович, хитроумно завязанный кем-то узелочек начинает сам собою распутываться, - вопросительно глядя на него, откомментировал я. – Убрать горничную я уж никак не мог.
- Подождем еще недельку – может быть, объявится, - хмуро, не глядя на меня, отозвался следователь, сам уже понимая, что точку ставить еще рано.
- Хорошо, подождем, - с иронией отозвался я, демонстративно устраиваясь на койке поудобнее. – Пусть это останется на вашей, Платон Михайлович, совести…
Во время моего заключения произошло еще кое-что – на этот раз, более оптимистичное! В один ненастный день несчастного узника навестила особа, ожидать которую я не мог при всем своем желании – Софья Антоновна. С ужасом оглядываясь – видно, в силу своего романтизма полагая увидеть закованного в кандалы сидельца, страдающего без сил на влажном грязном полу среди крыс и мокриц, – она с некоторым удивлением и, по привычке хмуря бровки, спросила:
- Аристарх Алексеевич послал меня узнать – как вы?
- Передайте любезнейшему Аристарху Алексеевичу, что теперь – после вашего появления - много лучше, - голосом умирающего отвечал я. – Сейчас соберусь с последними силами и высеку на стене сегодняшнюю дату… кстати, какое нынче число?
- Вы несносны, - еле сдерживаясь то ли от смеха, то ли от желания немедленно убежать, она прикусила губку. – Наверное, вы и на эшафоте будете так же скверно острить и пошлить!
- Боюсь, не смогу доставить вам такого удовольствия, - уже обычным голосом парировал я, подходя к ней. – Скорее всего, скоро я буду отпущен восвояси – за ничтожностью улик. Так что, уже на следующей неделе вы сможете лицезреть мою, глубоко презираемую вами, персону как есть – неповешенной и нерасстрелянной.
- Правда? – с неожиданной радостью вспыхнула Софья Антоновна.
- Совершеннейшая, - с самой серьезной физиономией подтвердил я.
- Мама… очень беспокоилась за вас, - стесняясь своей, наконец-то, живой, человеческой реакции, она протянула мне небольшой теплый узелок. – Здесь пирожки – она испекла…
- Передайте Анне Александровне мою искреннюю признательность, - я подошел к ней совсем уже близко и взял ее за руку. – Соня, я очень рад вас видеть… ей-богу, рад… Вы даже не представляете себе – насколько!
- Если хотите, я могу прийти еще, - Боже мой, она не отнимала свою руку, позволяя мне нежно перебирать свои прохладные, нежные пальчики – я чувствовал, как от нее, будто передавая мне едва ощутимые легкие разряды, прямо мне в сердце, покалывая, шел самый настоящий электрический ток… Никогда, никогда я не испытывал ничего подобного!
- Вы – единственный человек, видеть которого я хотел бы всегда… Если бы это было возможно!
- Вы правда не убивали того человека? – Какой у нее нежный и ласкающий слух голос – наверное, так говорят ангелы?
- Соня, я не убивал его – прошу вас, верьте мне!
- Так я пойду? – она сделала легкую попытку отнять у меня руку, а сама приблизилась еще больше – теперь я уже мог слышать, как пахнут ее волосы, и видеть легкий, еле различимый пушок над ее розовой, чуть припухшей верхней губкой. Еле сдержавшись, чтобы не испугать ее и не испортить все разом, я только наклонился над ее ушком и прошептал:
- Я буду ждать…
Нет, как хотите, но после такого погибать из-за какого-то Скулинского я решительно отказывался!
Она и правда пришла еще раз – на этот раз, более ироничная и смешливая, но эта напускная бравада мигом слетела, как только мы снова приблизились друг к другу. Я видел, я чувствовал это – она хотела, чтобы я поцеловал ее! И я сделал это… Прошло минут пять, может – час, может – неделя… Наконец, задохнувшись, Соня – вся раскрасневшаяся – отстранилась и, пряча глаза, сообщила:
- Мама сказала, что вам незачем жить по гостиницам и что вы можете сразу же переезжать к нам.
- Ваша мама – прелесть, - хрипло, еще не вполне осознав, что со мною происходит, ответил я. – Даже не могу поверить, что сбываются мои самые сокровенные мечты… Ради этого я и в самом деле с превеликим удовольствием зарезал бы парочку соседей!
- Вы отвратительный, растленный, презренный и ужасный тип, - нежно улыбаясь, она помахала мне ручкой в замшевой перчатке и исчезла, оставив меня в полном нетерпении в одиночестве.
Утром следующего дня заявился Петрашов-Мусницкий. Несколько виновато поглядев на меня, он невозмутимо сообщил, что я свободен – правда, под его личную ответственность.
- Может быть, стоило бы уточнить на всякий случай – в какое время вернулся 26-ого октября домой Шварц? – подсказал я ему.
- Уже, - Платон Михайлович мрачновато побарабанил пальцами по столу. – Хозяйка спала и ничего сообщить по этому поводу не может. Задержать же его на основании одних только ваших подозрений я не могу, тем более, он – боевой заслуженный офицер, имеет ранения, награды… Я обращался к полковнику Эттингеру, но вы же знаете его – бесполезно…
- Да, положеньице ваше – не позавидуешь, - я сочувственно протянул ему папиросы, он машинально потянулся было за ними, но, видно, вспомнив о некоторой дистанции между нами, которую хочешь – не хочешь, да надобно соблюдать, покачал головой.
- Ваши вещи, - Платон Михайлович протянул мне сверток. – Искренне надеюсь, что из этого револьвера не будет застрелена очередная жертва вашего соседства.
- На этот счет можете быть совершенно спокойны. Я намерен в самое ближайшее время съехать из гостиницы и жить отныне в обществе двух очаровательных особ – их в обиду нашему свирепому другу я не дам!
- Вот как? – несколько озабоченно вскинулся Петрашов-Мусницкий. – Куда же? Сами понимаете, я должен об этом знать…
- Потемкинская, двадцать шесть, собственный дом профессорской вдовы Белавиной, - подумав, доложил я, раскладывая по карманам пальто скудное имущество. – Уверен, что более не доставлю вам никаких неприятностей.
- Дай-то бог, - задумчиво отозвался Платон Михайлович, глядя куда-то поверх моей головы…
Из гостиницы меня, само собою, к тому времени уже выселили. «Значит, судьба!» - подумал я, подхватывая вынесенные беспрестанно извиняющимся портье чемоданы и закидывая их в пролетку. Слава богу, не встретился никто из знакомых, а не то мой переезд к Соне мог бы несколько затянуться. Правда, на секунду мне показалось, что в стеклянных дверях ресторана мелькнул профиль Шварца, но, возможно, что, действительно, показалось.
За время моего заключения осень пришла окончательно: с моря дул неприятный пронизывающий ветер, небо было безрадостно-серым, будто я снова оказался вдруг на берегах Балтики. Ежась в своем, не по сезону легком, пальто я даже вспомнил не без удовольствия свою простреленную на груди шинель, в которой прибыл на крымскую землю, снятую мною с одного покойника-офицера – сейчас в ней было бы, по крайней мере, тепло! Погруженный в собственные весьма приятные мысли я и не заметил идущего навстречу по набережной Стефановича:
- Всеволод, ты на радостях покидаешь наш благословенный город? – он, кажется, был слегка навеселе.
Велев извозчику остановиться, я соскочил на землю и обнялся с Митенькой – сказать по совести, это был единственный человек из моего прежнего окружения, встреча с которым не была мне омерзительна.
- Съезжаю, - коротко кивнул я на стоящие в пролетке чемоданы.
- Понимаю, - юмористически подмигнул он. – В новую гостиницу? Рекомендую «Двуглавого орла» - там внизу отличное кабаре!
- Может быть, - я пока не хотел открывать новое свое пристанище. – Предлагаю завтра вечером встретиться в «Корнилове».
- Неплохая мысль – твое освобождение недурно бы спрыснуть! – Митенька с удовольствием зажмурился от предвкушения предстоящего застолья. – А у меня, брат, без тебя в карты – чертовски не везет. Далецкий, мерзавец, обчистил вкрутую и даже сольцой не посыпал! А я, брат, - он склонился ко мне, обдавая запахом коньяка, - всем говорил: нет, говорю, господа, Максимов – не тот человек! Меня же и к следователю вызывали, но я так ему и сказал – пардон-с, говорю…
- Хорошо, хорошо, спасибо, - я понял, что поручик настроен поболтать, и благодарно хлопнул его по плечу. – Давай, завтра – жду!
В доме Сонечки меня ожидала презанятная встреча. Как писал Николай Васильевич – «Какой реприманд неожиданный!» В гостиной вместе с Анной Александровной и радостно вспыхнувшей Сонечкой распивал чаи с вареньями не кто иной, как штабс-капитан фон Вальц.
- Бог мой, Всеволод Павлович! – всплеснула руками Анна Александровна, наседкой вспархивая с насеста. – Наконец-то! Поздравляю вас… Вот и Николай Эрнестович заверил нас, что сегодня вас точно освободят!
Николай Эрнестович? Какой сюрприз!
Сонечка, улыбаясь, тоже подошла ко мне и, взяв за руку, настойчиво усадила за стол:
- Я ждала! – просто сказала она.
- Ну да, - кисловато наморщив губы, подтвердил фон Вальц. – Все это время только и разговоров было, что о вас.
- Николай Эрнестович – наш давний друг, - доверительно, словно мы были вдвоем с ней, сообщила мне Анна Александровна. – Мы знакомы еще по Москве. Я помню его очаровательным юнкером; он так трогательно ухаживал за Сонечкой – совсем еще девочкой! Конечно, тогда он еще не был Николаем Эрнестовичем, я звала его просто – Никеша.
Судя по холодному взгляду «Никеши», эти воспоминания в моем присутствии едва ли доставляли ему удовольствие. Невозмутимо постукивая ложечкой о блюдце, он черпал розовое варенье и нехотя вкушал его, изредко поглядывая то на Соню, то на меня. Несколько обескураженный открывшимися обстоятельствами, я позволил налить себе чаю, раздумывая, как поступить дальше. Откровенно говоря, во всех иных случаях правильнее было бы встать и откланяться: любовный треугольник, одна из сторон в котором, к тому же, пользуется явным благорасположением maman, – это не для меня! Но Сонечка…
- Что на фронте? – спросил я, чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу.
- Выражаясь языком деликатным – неважно, - неохотно ответил фон Вальц, закидывая ногу на ногу и украдкой любуясь блеском свещеначищенных сапог. – С Колчаком, по всей вероятности, покончено, Май-Маевский отстранен от должности, вместо него назначен барон Врангель, Добровольческая армия истрепана и немощна, союзники ведут себя как проститутки… Pardon... В общем, наша тактика сейчас – одна сплошная оборона! Господа командующие – вершители судеб, увы, не смогли договориться между собой, а ведь ход истории еще несколько месяцев назад мог бы повернуться вспять, признай Колчак независимость Финляндии! Сто тысяч финнов топтались у Петрограда и ждали всего лишь одного адмиральского кивка! Вы можете себе представить, что было бы, навались Маннергейм на большевичков с Севера такой армией?! Сволочь Пилсудский тоже хорош – почти приостановил военные действия на Украине и стал выжидать, пока от Юденича не останутся одни ошметки…
- Да, кто бы мог подумать, - хмыкнул я, потрясенный переменами, произошедшими за несколько недель моего отсутствия. – Еще недавно пили за успех мамонтовского рейда, кому-то уж и купола московских церквей мерещились…
- Да, Москва…, - вздохнула о своём Анна Александровна, мечтательно подперевшись кулачком. – Ярмарки на Масленицу, Крестный ход на Пасху, опавшая листва на Садовом кольце, звон колоколов… Как недавно – и как давно это было! Кажется, что и не со мною… Увидеть бы все это еще раз, хоть бы одним глазочком…
- А я по московской зиме скучаю, - неожиданно, проникновенно-мрачным тоном отозвался фон Вальц. – «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник…», цыганский хор у «Яра», гурьевская каша у Тестова, филипповская сдоба, фаршированные гуси у Елисеева…
- «… сыры всех возрастов – и честер, и швейцарский, и жидкий бри, и пармезан гранитный…», - радостно, словно вспомнив что-то, подхватила Анна Александровна.
- Экая у вас… гастрономическая ностальгия, - не преминул уколоть я штабс-капитана. – Пейте чай с розовым вареньем, Николай… Эрнестович – поверьте, это еще не самое худшее, что могло случиться с нами! Мы теперь, господа – отходы жизнедеятельности гигантского организма, называемого Советская республика, и давайте искренне надеяться, что этот клочок русской земли – еще не самая отдаленная точка, где мы можем оказаться, если этот молох выкинет нас и отсюда!
- Всеволод, не надо, - умоляюще звякнула блюдцем Сонечка. – Когда ты начинаешь злиться на что-то, мне хочется заткнуть уши… - Господи, она сказала мне «ты»! Неужто это случилось?
- В чем-то господин журналист прав, - жестко усмехнулся одними глазами фон Вальц, видимо, тоже отметив ее обращение ко мне. – Выражаясь научным языком, мы – рудиментарные придатки, нечто вроде аппендикса в теле бывшей империи. Сейчас придет доктор Ленин, отрежет его к чертям собачьим… ещё раз pardon… и выкинет в тазик истории. Вот только не сразу у него это получится – сначала мы наглухо запрем перекопский замочек, а ключик потеряем! Если, конечно, до этого дойдет…, - ожесточенно поправился он, подумав, что был излишне откровенен. – Ну-с, Всеволод Павлович, как нынче кормят в наших узилищах? – штабс-капитан решил сменить тему, напрямую адресуясь ко мне. – Своих-то подопечных я там не балую, а вас, слыхал, господин следователь чуть не балыками из ресторана потчевал – при мне человека за свой счет посылал!
- Ну, гурьевской каши и цыганского хора я, конечно, был лишен, - я скромно пожал плечами, догадываясь, что у фон Вальца отныне появился недурной повод быть со мною чрезмерно язвительным. – Но содержали, согласен с вами, недурно: Платон Михайлович – следователь старой закалки, верно, разобрался, что к чему.
- И чье же место вы так удачно заняли? – не унимался штабс-капитан.
- Понятия не имею, - рассмеялся я, подмигнув Сонечке. – Кажется, я просто оказался не в то время и не в том месте…
- М-да…, - фон Вальц недовольно поджал губы и встал. – Все мы оказались не в том месте и, увы, не в то время… Благодарю за угощение, Анна Александровна… Софья Антоновна…, - и он картинно, хоть и несколько механически, поцеловал каждой ручку. Я даже подумал, не подсунуть ли ему свою… - Всеволод Павлович, не покурить ли нам на свежем воздухе? – развернулся ко мне всем корпусом штабс-капитан. Накинув повешенную на стенке веранды шинель, он, не оборачиваясь, уверенный, что я иду за ним, вышел наружу, прикурил и, поднимая воротник, бросил:
- А вы ловкач, господин журналист!
- Что вы имеете в виду, Николай Эрнестович? - отозвался я ему в ладную спину.
- Не валяйте дурака, Максимов, - глухо проговорил он в темноту. – Вы замечательно понимаете, что именно я имею в виду. Так вот, послушайте: мне решительно наплевать на ваши уголовные дела – но, разумеется, до тех пор, пока не попадете в сферу моих профессиональных интересов. Это, кстати, можно оч-чень легко организовать… не угодно ли?
- Благодарю, штабс-капитан, - я начинал понимать, насколько опасен может быть этот «Никеша». – Искренне надеюсь, что ваш профессионализм не позволит вам преступить рамки своих полномочий.
- Уверяю вас – позволит, - он, наконец, обернулся, и я увидел, как нервно напряжена темная полоска его усов. – Если будете мешаться там, где вас не просят! Вы четыре месяца в городе, а вас, господин журналист… как бы это выразиться… слишком много! Вас ненавидит Шварц, вокруг вас – одни трупы, вы – постоянный клиент месье Горского, вы вечно что-то вынюхиваете… Да черт бы с вами! Но Соня… Она и ее мать – последнее, что связывает меня с прошлым, и я не отдам ее такому прохвосту как вы, даже если мне придется несколько подтасовать факты. Одно мое донесение полковнику – и наш безумный друг ротмистр Шварц с превеликим удовольствием вызовется затянуть пеньковый галстук на вашей длинной шее!
- Вот как? – холодно переспросил я. – А если я завтра пойду к полковнику и повторю ему ваш пространный монолог? Думаю, на фронте ваше рвение и ненависть к большевикам нашла бы более достойное применение, не находите?
- Честь имею, - фон Вальц резко отвернулся и исчез в темноте.
Еще один враг. Не многовато ли?
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу