Кто такой Владимир Сорокин? (Если вдруг вы ещё с ним не знакомы) Владимир Сорокин - один из самых известных русских писателей, сценарист, драматург, ярчайший представитель русского постмодернизма. Из‑под его пера вышли десять романов и целый ряд повестей, рассказов, пьес и сценариев («Доктор Гарин», «Метель», «Наследие», «Норма», «День опричника»). Ни одна его книга не осталась незамеченной критикой — не говоря уже о миллионах поклонников не только в России, но и по всему миру. Переведен на 20 языков. Лауреат премий Андрея Белого, «НОС», «Большая книга» и других. Сборник его рассказов и роман «Сердца четырех» вошли в шорт‑лист Букеровской премии. Сорокин - один из самых неоднозначных современных авторов, чьи произведения стабильно вызывают широкий общественный резонанс — бурные обсуждения в прессе и споры. Почему автор приобрел такую широкую известность? Ответ кроется как раз-таки в неоднозначной оценке творчества Сорокина широкой аудиторией. Кто-то считает его работы - верхом концепт
Кто такой Владимир Сорокин? (Если вдруг вы ещё с ним не знакомы)
Владимир Сорокин - один из самых известных русских писателей, сценарист, драматург, ярчайший представитель русского постмодернизма.
Из‑под его пера вышли десять романов и целый ряд повестей, рассказов, пьес и сценариев («Доктор Гарин», «Метель», «Наследие», «Норма», «День опричника»). Ни одна его книга не осталась незамеченной критикой — не говоря уже о миллионах поклонников не только в России, но и по всему миру. Переведен на 20 языков. Лауреат премий Андрея Белого, «НОС», «Большая книга» и других. Сборник его рассказов и роман «Сердца четырех» вошли в шорт‑лист Букеровской премии. Сорокин - один из самых неоднозначных современных авторов, чьи произведения стабильно вызывают широкий общественный резонанс — бурные обсуждения в прессе и споры.
Почему автор приобрел такую широкую известность?
Ответ кроется как раз-таки в неоднозначной оценке творчества Сорокина широкой аудиторией. Кто-то считает его работы - верхом концептуализма и поразительного мироощущения. Кто-то же, напротив, считает сорокинские тексты непристойными и лишёнными морали. Парадоксально или весьма логично, но и эти суждения побуждают все большее число читателей и слушателей знакомиться с экстравагантным стилем автора. Сегодня имя Владимира Сорокина знакомо практически каждому российскому читателю, и этому есть причина. В настоящее время Сорокин является одним из немногих писателей, которого можно определить как «живой классик». Если 40 лет назад автор мог считаться «подпольным», то сегодня его постмодернистский, абсурдный и зачастую жестокий подход к сюжетным линиям и самой форме литературы - широкий тренд в интеллектуальных кругах.
И так, о чём же роман «Роман»?
Ранней весной молодой стлоличный адвокат Роман сходит с поезда на деревенской станции. Роман, мыслящий, молодой и красивый, с идеями и надеждами, сбегает от лживого города в деревню, к земле, к народу, чтобы там посвятить себя искусству. Его тут же окружают тетушка с дядюшкой, задорные крестьяне, сердобольные бабы, угрюмый фельдшер. Роман ходит по местам детства и вспоминает свою первую любовь, внезапно снова встречает ее, но они оба так переменились… Герой попадает в пространство русского романа конца девятнадцатого века, в его неспешный ритм и идиллический ландшафт. Здесь все кажется бесконечным — трапеза, охота, сенокос, пожар, лес и традиционные споры о судьбах России. Владимир Сорокин восстанавливает помещичье-дачный быт и персонажей русской прозы с такой любовью и тщательностью, что может показаться, будто его задача — написать еще один классический роман. Но... Не тут-то было.
Это не реконструкция классического романа, а деконструкция. Сорокин предлагает читателям и слушателям сломать шаблоны и рамки, привычные литературные паттерны и уничтожить жанр романа как таковой.
Бесконечная идиллия заканчивается. История, продолжающаяся свадьбой, бесконечными признаниями в любви, распаковкой свадебных подарков (весьма очень интересных), превращается в остросюжетный, пугающий и абсурдный триллер. Насколько поразительный? Решать только вам!
Роман развернул бархат, и в руках его оказался красивый топор с толстым, как у колуна, лезвием и длинным дубовым топорищем. На лезвии было выгравировано: ЗАМАХНУЛСЯ — РУБИ!
Познакомимся с отрывком из книги:
— Ура-а-а! — закричали мужики, поднимая стаканы с водкой. Все выпили. Роман с Татьяной пригубили игристое вино и посмотрели в глаза друг друга.
— Неужели нас оставят одних? — спросила Татьяна. Вместо ответа он поцеловал её пальцы.
— Мне не верится, что весь этот народ уйдёт и будет тишина… — продолжала она.
— Я люблю тебя, — шептал Роман её пальцам. — Да и как-то жалко, что они уйдут… они такие хорошие…
— Я люблю тебя. — Милый… — Она провела рукой по его светлым мягким волосам.
— Я так люблю тебя, что боюсь чего-то.
— Ты боишься?
Чего же? — Это трудно понять тебе… вот сейчас боюсь поставить этот бокал на поднос. А вдруг это разрушит нашу любовь?
Роман осторожно взял у неё бокал и поставил вместе со своим на поднос, который неподвижно держал “кумачовый” парень. Татьяна смущённо улыбнулась и опустила голову.
— Я кажусь тебе глупой? — тихо спросила она.
— Я обожаю тебя, — сказал он и, осторожно взяв её за плечи, поцеловал прелестное опущенное лицо.
Вокруг же всё было в движении: крестьяне, выпившие по совету Красновского ещё “на посошок, чтоб дойти вернее”, кланялись новобрачным и отходили, направляясь к дороге, Антон Петрович громко упрашивал тётушку “спеть из «Нормы»”, Рукавитинов, отец Агафон и сидящий на траве Клюгин о чём-то спорили, Красновская что-то оживлённо пересказывала попадье, “кумачовые” парни мелькали среди гостей.
Тётушка, решительно отказавшись от “Нормы”, подошла к новобрачным.
— Ну вот, дети мои. Танечка, ты бледна, ты много вынесла сегодня, ангел мой! — Тётушка поцеловала её. — Ты прекрасная, красивая, я так рада за тебя и за Рому! Я так волновалась, наверно, не меньше твоего. Ромушка! — Она поцеловала Романа. — Счастье твоё вижу глазами покойных родителей твоих и радуюсь ещё больше. Милые, милые дети мои! — Она взяла их за руки. — Пойдёмте, я провожу вас в ваши покои.
— Как?! Они покидают нас? — воскликнул Антон Петрович, заметив движение тётушки.
— Да, да, друзья! — решительно сказала тётушка, держа новобрачных за руки. — Молодые давно уже хотят уединиться, мы утомили их своим стариковским весельем!
— Ну что вы, тётушка. — Роман поцеловал её руку. — Нам так хорошо с вами, но просто…
— Просто мы вам немножечко надоели! — вставил Антон Петрович, и все засмеялись. Роман и Татьяна переглянулись и заулыбались.
— Милые юные создания! — подошёл к ним дядюшка. — Мы вас прекрасно понимаем. Окажись мы с Лидочкой на вашем месте, то сбежали бы гораздо раньше! Вы оказались терпеливей, за что от всей нашей изъеденной молью и посыпанной перхотью стариковской камарильи низкий вам поклон! Он поклонился.
Гости обступили молодых, а удаляющиеся с песней крестьяне махали платками, шапками и выкрикивали слова благодарности и прощания.
— Счастья вам, дорогие мои, — поцеловал молодых Куницын.
— Здоровьица, здоровьица, милуй вас Господи! — обнимал их отец Агафон.
— Деточек, деточек малых! — шептала, целуя их, попадья.
— До завтра, друзья мои! — пожал им руки Рукавитинов.
— До сегодня… — нехотя поднялся с травы и кивнул головой Клюгин.
Надежда Георгиевна поцеловала их, молча улыбаясь, а Илья Спиридонович, Валентин Евграфыч, Иван Иванович, Амалия Феоктистовна и дьякон просто поклонились.
— Счастья вам, беспокойного, прелестного счастья! — поцеловал их дядюшка, и вместе с тётушкой новобрачные пошли к дому.
— А нам, друзья, остаётся только по-стариковски ударить по бубендрасам и отойти на покой! — обратился дядюшка.
— По бубендрасам… это… превосходно, — забормотал Красновский, потирая руки.
Молодые, ведомые тётушкой, тем временем подошли к дому. На террасе “кумачовые” ребята, Аксинья и Наталья под руководством Никиты убирали со стола.
— Всем, всем отдыхать! — сказала им тётушка.
— Завтра приберёте, а сегодня — отдыхайте, хватит шуметь. Никитушка, спасибо тебе огромное, ступай, отдохни. Ксюша, уложи ребят на сеновале, а Никитушку в буфетной.
Аксинья кивнула, облегчённо отставив в сторону стопку тарелок.
— Пойдёмте, пойдёмте, мои милые, — повела тётушка молодых мимо террасы к крыльцу. На ступенях крыльца сидел, сгорбившись и обхватив колени, Дуролом.
— Парамоша! — с усталым удивлением остановилась тётушка. — Что ты здесь делаешь?
Дуролом вздрогнул, поднял голову, встал и, сойдя с крыльца, торопливо поклонился:
— Извиняйте, я тутова вот присел, всё дождать чтобы…
— Подождать?
— Ага, — кашлянул Дуролом, — дождать, стало быть, Роман Лексеича да Татьяну Лександровну.
— Вот как? — улыбнулась тётушка, оглядываясь на Татьяну. — Чего же ты хочешь, неистовый Парамоша? Напоследок напугать их?
— Упаси Господь, Лидия Костатевна, что ж вы говорите такое! — дёрнулся и перекрестился Парамон. — Я ж не напугать, а поздравить дожидал, чтоб, значит, с глазу на глаз.
— С глазу на глаз?
— С глазу на глаз, с глазу на глаз, — бормотал Дуролом.
— Ну что ж, — тётушка привычным движением обхватила себя за локти, — если это так конфиденциально, тогда, дорогие мои, я буду ждать вас наверху.
Она поднялась по ступенькам крыльца и скрылась за дверью.
Дуролом, оглянувшись по сторонам, сунул руку за пазуху и что-то с осторожностью вынул. Немытые пальцы его разжались, открыв лежащий на ладони колокольчик, не очень аккуратно вырезанный из дерева.
— Вот… — забормотал Дуролом, беря колокольчик за ушко и показывая новобрачным, — колоколец деревянный. Я, тово, Роман Лексеич, когда с цыганами странствовал, то однова под Черниговым по лесу шлялся да на землянку набрёл. Туда глянул, а она вся попрела. В нутрях там два комелья да постель деревянная. На комельях Святое Писание, уж червием проеденное… Трезубец для лучинок да вот колоколец этот. Писание-то всё поистлело, под пальцами сыплется, а колоколец я взял. Стало быть, святой богоугодник там себя к райской жизни сподабливал, а как освятился, так и вознёсся на небеси во славу Божью. Вот оно как. А колоколец-то, значица, святой. Сперва потрясёшь — деревяшка деревяшкой, а опосля прислушаешься — быдто ангелы поют… — Он поднёс колокольчик к уху и затряс им. Колокольчик издавал сухой деревянный звук.
— Во! Слыхали?! — сверкнул глазами Дуролом и сильней затряс колокольчиком.
— Во! Во! Поют ангелы Божьи, славят Господа нашего Иисуса Христа да тятю с маменькой Его. Во! Во! Как послушаю, так жизни вечной алчу, от грехов отрекаюся!
Он ещё немного потряс колокольчиком, дёргаясь и пяля глаза, потом вдруг притих и с поклоном протянул колокольчик новобрачным:
— Примите, значица, от Парамона Коробова на счастье вечное. Татьяна протянула руку, и Дуролом положил ей на ладонь свой подарок.
— Спасибо. — Она взяла колокольчик и осторожно потрясла им.
— Какой милый колокольчик.
— Святой, святой, истинный крест! — перекрестился Дуролом. — Сам слышал — ангелы поют, аж сердце стынет!..
— И не жалко тебе с такой святыней расставаться? — сдерживая улыбку, спросил Роман.
— Для добрых людей ничего не пожалею! — забормотал Дуролом. — Землица-то добрыми людьми жива, а коль токмо злоделатели гнездиться будут, тогда и погибель всему корню Адамову! Диавол-то сеет плевелы, а святые старцы-то корчуют! Сей колоколец святым угодником заповедан, да в мои грешные руки попал, а я вон как вас в церкви-то увидал, так и подумал в сердце: вот голубь с голубицей на славу Божью обручаются, так им, стало быть, и колоколец сей хранить. Вот оно как!
Он внезапно опустился на колени и поклонился, коснувшись лбом земли, бормоча: — Будьте в здравии, живите по-божески! Затем так же резко приподнялся и зашагал прочь, постепенно исчезая в темноте.
— Какой он… — Татьяна задумалась, глядя ему вслед.
— Детский. Роман обнял её, посмотрел на деревянный колокольчик: — Фантастический день и подарки фантастические… колокольчик из дерева. Первый раз вижу.
— Я тоже — первый раз! — улыбнулась Татьяна и тряхнула колокольчик.
— Будешь будить меня по утрам, — сказал Роман.
Татьяна прекратила трясти колокольчиком и неумело потянулась губами к щеке Романа. У костров на лугу раздался дружный хохот гостей. Татьяна вздрогнула. Они оглянулись. На лугу Антон Петрович что-то вполголоса рассказывал сгрудившимся гостям, запрокинув голову и показывая пальцем на звёзды. Гости слушали и смотрели, так же запрокинув головы. Антон Петрович сделал рукой два круговых движения и произнёс что-то еле слышно. Гости снова засмеялись.
— Пойдём. — Роман взял Татьяну за руку, они поднялись по ступеням и вошли в дом. В комнатах и на кухне слышались голоса прислуги, и Роман, приложив палец к губам, повёл Татьяну наверх по лестнице.
— Ну вот, слава Богу. — Завидя их, сидящая на старом диване тётушка встала, взяла их за руки и повела по коридору. — Пойдёмте, милые.
Доведя их до дальней комнаты, она открыла дверь и, встав позади новобрачных, сказала: — Это ваша комната. Там всё — ваше. Поздравляю вас ещё раз и желаю вам счастья, дети мои.
Она быстро поцеловала их и, вложив в руку Романа ключ, удалилась.
Новобрачные вошли в комнату. Она была просторной, с двумя зашторенными окнами. Раньше комната служила кабинетом Антона Петровича, теперь же всё здесь было устроено по-новому: справа у стены стояли широкая кровать под полупрозрачным зелёным пологом, возле неё находились трюмо и старый, красного дерева, платяной шкаф тётушки. Слева расположились: мраморный умывальник, конторка Романа, этажерка с книгами и большой овальный стол, уставленный коробками, свёртками и другими предметами.
— Как тут хорошо, — покачала головой Татьяна, подходя к окну и трогая тёмно-зелёную бархатную штору.
— Закроемся от мира! — предложил Роман и, закрыв дверь, тут же запер её на ключ. Он подошёл к Татьяне. Они обнялись и замерли.
— Неужели мы наконец одни? — спросила она, глядя на его волосы.
— Одни! — радостно прошептал он и покрыл её лицо поцелуями.
— Милый, милый мой… милый… — повторяла она, глядя на его лицо. — Как всё чудесно, как неправдоподобно…
— Всё так правдоподобно! — целовал он её. — Вот то, что было до этого, то действительно неправдоподобно. Вся жизнь моя, вся моя пустая жизнь!
Он радостно и как-то с облегчением засмеялся, приподнял её на руки и закружил по комнате.
— Вся, вся, вся жизнь была пустой! — радостно повторял Роман.
Туфелька Татьяны задела стоящую на столе коробку, она слетела на пол, в ней что-то хрустнуло. Роман остановился.
— Что это? — спросила Татьяна, приблизившись к столу.
— А! Это подарки новобрачным! — догадался Роман.
— Подарки нам с тобой. — Нам? Подарки? — удивилась она.
— Конечно! Нам же положено подарки дарить. Ты забыла это? Лесная фея моя, ты всё на свете забыла? — Он взял её лицо в ладони и поцеловал её в губы.
Она вздрогнула и спрятала лицо у него на груди.
— Мы что-то разбили… — прошептала она после долгой паузы.
Роман поднял с пола коробку, развязал розовую ленту, открыл. Внутри оказалась синяя фарфоровая вазочка с отколовшимся дном.
— Надо же! — засмеялся Роман.
— От кого это? — спросила Татьяна, разглядывая вазочку.
Роман достал из коробки открытку, на которой было аккуратно выведено: Роману Алексеевичу и Татьяне Александровне по случаю бракосочетания от Ильи Спиридоновича Реброва на добрую память.
Роман показал Татьяне открытку, она прочла и вздохнула с улыбкой:
— Ну вот, первый подарок мы уже разбили.
— Ничего, зато другие пока целы! — засмеялся Роман. — Давай посмотрим?
— Давай! — хлопнула она в ладоши, совсем как девочка.
Они стали развязывать ленты и открывать коробки. Вскоре стол был уставлен различными предметами. Чего тут только не было! Красновские подарили китайский чайный сервиз на шесть персон, Рукавитинов — великолепный гербарий полевых цветов, батюшка с попадьёй — два серебряных кубка, агатовые запонки и парчовый отрез, Куницын — кольцо с изумрудом и бельгийское ружьё в красивом деревянном футляре, дьякон — хрустальную вазу, Валентин Евграфыч — кувшин зелёного стекла, Иван Иванович и Амалия Феоктистовна — шёлковое кашне и веер из слоновой кости. Воспенниковы преподнесли молодожёнам резную шкатулку сандалового дерева, женские перчатки из тончайшей лайки, томик Цицерона и изумительный театральный бинокль на раздвижной перламутровой ручке.
Роман тут же заставил Татьяну надеть перчатки, взять в руки веер, бинокль и посмотреть на него, обмахиваясь веером. Она покорно исполнила его прихоть, и вскоре он в восторге покрывал поцелуями её лицо. Веер выпал из её рук, и когда Роман поднимал его с пола, то заметил, что на полу возле кровати постелена волчья шкура.
— Смотри! — воскликнул он, сразу узнав безглазую длинную морду. — Это же тот самый волк!
Присев, он провёл рукой по шкуре: — Тот самый… и шкура ещё не просохла.
Татьяна присела рядом с ним и тоже потрогала шкуру. — Знаешь… — задумчиво произнесла она, — я всю жизнь ждала любви, но я боялась, что не смогу полюбить.
— Почему? — повернулся он к ней. — Потому что мне казалось, что я смогу любить только безумно, только всем сердцем, а это может испугать и разрушить любовь.
Роман осторожно поднял её за плечи и, глядя в глаза, сказал: — Мою любовь к тебе испугать невозможно. Она ничего и никого не боится.
— Я знаю, — помолчав, ответила она, — и именно поэтому мне всё кажется чудом. Чудо, что мы встретились, чудо, что мы так любим друг друга.
— Чудо, что мы никогда, никогда не расстанемся, — быстро заговорил Роман, — я не просто в е р ю в это, я з н а ю это, как знаю то, что я жив, что я не умер.
— Ты веришь в нас? — спросила она его.
— Верю! — со страстью в голосе произнёс он.
— Я верю в тебя и в себя верю. Сегодня моя вера укрепилась ещё больше.
— И моя, и моя! — воскликнула она. — Я сегодня словно сгорела и возродилась заново, это так трудно объяснить, но теперь я совсем новая, и я ничего, н и - ч е г о не боюсь! Понимаешь? Я с тобой, я вся с тобой, мой любимый, мой единственный человек, я жива только тобой!
Порывисто обняв его, она замерла.
Снизу донёсся приглушённый смех.
— Неужели они сели играть в карты? — удивился Роман, гладя её волосы.
— Пусть они играют во что угодно, нам всё теперь безразлично, — шептала Татьяна. — Мы одни с тобой, и никого больше не будет, кроме тебя и меня. Никого!
Она вдруг высвободилась из его объятий и, закрыв лицо, закружилась по комнате, радостно повторяя: — Никого! Никого! Никого!
Край её белого платья задел деревянный колокольчик, оставленный ею на трюмо. Колокольчик упал и покатился по полу. Она остановилась и подняла его.
— Вот он, милый подарок! — улыбнулась она, тряся колокольчиком и показывая его Роману.
— Мне он нравится больше других.
— Мне тоже. — Роман посмотрел на уставленный подарками стол.
— Он действительно лучше всех… хотя, ты знаешь, мы забыли ещё одну коробку. Вон та, за цветами.
Это подарок Клюгина… Роман взял ту самую длинную тяжёлую коробку, развязал ленту. В коробке во всю длину лежал скомканный кусок чёрного бархата. В него было завёрнуто что-то тяжёлое.
— Что это? — спросила Татьяна.
Роман развернул бархат, и в руках его оказался красивый топор с толстым, как у колуна, лезвием и длинным дубовым топорищем. На лезвии было выгравировано: ЗАМАХНУЛСЯ — РУБИ!
Роман с улыбкой разглядывал топор: — Только Клюгин способен на такие подарки!
— И Парамоша! — заметила Татьяна, тряся колокольчиком. — Мне так нравится этот звук. Он действительно какой-то неземной, не для людей.
— А мне нравится топор. — Роман гладил и сжимал удобную ручку. — Понимаешь, я… очень люблю Клюгина. Это удивительно честный человек. Он честен перед самим собой и перед всеми. Мы всё время спорим с ним, потому что его взгляды мне совершенно чужды. И тем не менее я люблю его.
Татьяна потрясла колокольчиком: — Тебе нравится?
— Да, — ответил он, — а тебе нравится этот топор?
— Да, он красивый и удобный, — кивнула она, — но колокольчик мне нравится больше. Никогда я не слышала такого интересного звука. Послушай!
Она трясла колокольчиком, и они слушали деревянный звук.
— Очень приятный, необычный звук, — произнёс Роман после долгой паузы. — Вообще, колокольчик и топор — самые необычные подарки, и ты знаешь, они как-то очень хорошо на меня подействовали. Они меня успокоили. Вот я держу этот топор, слушаю колокольчик, и мне очень спокойно.
— Мне тоже! — воскликнула Татьяна. — Мне очень, очень спокойно. А когда ты сказал, что и тебе спокойно, мне совсем стало хорошо! Послушай!
И она снова стала трясти колокольчиком.
— Ещё, ещё! — попросил он, глядя ей в глаза, и долго, неподвижно слушал деревянный звук.
— Тебе нравится? Правда? — спросила она. — Ведь правда чудесно он звучит?
— Правда, правда, любовь моя! — радостно ответил он. — Знаешь, мне кажется, я всё понял. Я понял в с ё! Он взял её за руку: — Пойдём! Я знаю, что делать. Пойдём.
Подойдя с топором в руке к двери, он отпер её, взял Татьяну за руку и вывел за собой в коридор.
— Позвони, позвони ещё! — попросил он её и повёл по коридору.
Татьяна трясла колокольчиком. Они прошли к лестнице и стали спускаться вниз. В доме было тихо. Только из дядиной комнаты слышались приглушённые голоса.
Спустившись вниз, Роман провёл Татьяну в бильярдную. Пока она, стоя возле уставленного остатками чистой посуды бильярда, трясла колокольчиком, он задёрнул шторы на окнах и попросил её отойти в дальний угол.
— Стой здесь и звони, — сказал он и вышел за дверь с топором в руке. Подойдя к дядиной комнате, он осторожно открыл её и, просунув лицо в щель, тихо позвал:
— Дядюшка, можно вас попросить выйти на минуту?
Сидящие за столом Антон Петрович, Куницын, Красновский, Рукавитинов, Клюгин и отец Агафон повернулись к двери:
— Ба! Роман Алексеевич! — Присоединяйтесь к нам! — А мы думали, вы уж почивать изволите. — Ромушка, голубчик… Антон Петрович отложил карты:
— Простите, друзья, вернусь — дометаю. Он встал и вышел за дверь. Роман же, быстро пройдя в бильярдную, высунулся из-за двери:
— Прошу сюда, дядюшка. Антон Петрович двинулся по коридору и вошёл в бильярдную.
— Танюша! — удивился он, заметив стоящую у окна и трясущую колокольчиком Татьяну. — И ты здесь?
Татьяна молча смотрела на него. Роман закрыл дверь за дядюшкой и повернулся к нему, держа в правой руке топор.