Из документов действительного статского советника Н. Н. Лонгинова
Было это в 1818 году. Наш оккупационный корпус, оставленный, после Отечественной войны и взятия Парижа, во Франции, под начальством графа (впоследствии князя) Михаила Семеновича Воронцова, возвращался в Россию. В составе этого корпуса находилась 9-я дивизия под начальством генерал-лейтенанта Удома 2-го, в которой Никанор Михайлович Лонгинов (мой отец), как граждански чиновник, служил дивизионным обер-аудитором (часть военно-судебная).
Дивизия эта была направлена чрез великое герцогство Баденское. Царствовавший тогда великий герцог Баденский (здесь Карл, родной брат императрицы Елизаветы Алексеевны), желая выразить свое благоволение доблестям русской армии и по своему родству с российским императорским домом, пожаловал свой великогерцогский орден Льва Церингенского нескольким лицам означенной дивизии, о чем баденский военный министр и председатель военного совета, генерал-лейтенант Шеффер (Конрад Рудольф, Konrad Rudolf von Schаffer), сообщил подполковнику баденской службы барону де Ласселей, главному коменданту по передвижению русских войск от Мангейма до Вюрцбурга, отношением следующего содержания (перевод):
"1 декабря, 1818 г. № 15. Имею честь сим уведомить вас, что его королевское высочество великий герцог Баденский, наш всемилостивейший государь, соизволил пожаловать знаки своего ордена Льва Церингенского следующим российской службы генералам и офицерам:
- подполковнику Грекову, адъютанту графу Дезессару, обер-аудитору Лонгинову и адъютанту штабс-капитану Языкову - всем четырем кавалерские кресты. Настоящим отношением уполномочиваетесь вы известить вышеозначенных генералов и офицеров о таковом благоволении нашего государя, почему, сообщив им копии сего, можете предварить их, что знаки ордена будут доставлены им вслед за сим и что я ныне же отношусь по сему предмету к князю Волконскому".
Вследствие этого, мой отец получил от барона де Ласселей официальное письмо следующего содержания (перевод):
"Мангейм, 2 декабря, 1818 г., № 60. Господин капитан, спешу препроводить вам прилагаемую копию отношения его пр-ва генерал-лейтенанта Шеффера, только что мною полученного по эстафете, коим его королевское высочество великий герцог пожаловал вас кавалером своего ордена Льва Церингенского.
Радуюсь случаю, дающему мне возможность сообщить вам о такой особой милости моего августейшего государя и прошу вас принять уверение" и пр. Такие же письма получили и прочие пожалованные лица. Все они ушли из великого герцогства Баденского в дальнейший путь несомненно под самым приятным впечатлением оказанной им великим герцогом милости, не предвидя, каким затруднениям ей предстояло подвергнуться со стороны столь радушно принявших их немцев.
Военный министр Шеффер, действительно, не замедлил сообщить о состоявшемся пожаловании русскому правительству и государь император Александр I не только тотчас же соизволил разрешить пожалованным лицам принять и носить баденские ордена, но и со своей стороны пожаловал барону де Ласселей бриллиантовые знаки ордена св. Анны.
Быть может, это последнее пожалование не понравилось г. Шефферу, так как ему лично при этом случае ничего дано не было, но только наших воинов едва не вычеркнули из списка кавалеров пожалованного им ордена и переписка по этому предмету, конечно не официальная, а частная, отчасти официозная, продолжалась около четырех лет.
Случилось, что вскоре после ухода из великого герцогства Баденского нашей 9-й дивизии, царствовавший великий герцог умер, не успев утвердить своей подписью сделанных им вышеупомянутых пожалований. Наследник его, новый великий герцог (Людвиг I), на долю которого это утверждение выпадало, не разделял тех симпатий к русским, коими был одушевлен его предшественник; а тут еще военный министр Шеффер, лично ничего от русского двора не получивший, не мог не поддерживать его в этом настроении.
Наша 9-я дивизия тем временем вернулась в Россию в определенное ей место расположения в Юго-Западном крае, где главной дивизионной её квартирой назначен был гор. Житомир. Не получая от великого герцога Баденского ни орденов, ни патентов, мой отец как о себе, так и о прочих лицах, неоднократно писал оттуда барону де Ласселей, с которым успел во время пребывания в Бадене довольно сойтись; но последний, в своих ответах, рассыпаясь в любезностях и дружеских уверениях, писал всевозможные в оправдании отговорки, так например:
"что новый великий герцог в первое время своего царствования страшно обременен делами великого герцогства, равно разбором бумаг, накопившихся во время продолжительной болезни покойного великого герцога, что его королевское высочество положительно сказал, что велит отправить ордена, как только найдет время заняться этим делом, поэтому нельзя де ему докучать, тем более что княжеское слово (la parole d'un prince) должно считаться священным" и пр.
В другом месте, "что орденские знаки находятся в ящике, опечатанном в числе других предметов при кончине покойного великого герцога и пока печати не будут сняты, то невозможно их вынуть", (точно это были единственные ордена) "но что г. Шеффер обещал ему воспользоваться первой возможностью напомнить об орденах великому герцогу". Эти ответы барона де Ласселей относятся к 1819 и 1820 годам.
После этого времени мой отец оставил службу по военному ведомству и перешел в министерство внутренних дел, в Петербург. Старший его родной брат Николай Михайлович Лонгинов был в то время секретарем императрицы Елизаветы Алексеевны. Последний, узнав обо всем этом и будучи в хороших отношениях с тогдашним нашим поверенным в делах при баденском дворе г. Струве (Густав фон), с которым подружился во время своих вояжей с императрицей, взял на себя написать ему об этом деле.
Вот его письмо, в сохранившейся копии, писанное по-французски (перевод): "С.-Петербург, 2-14 ноября 1821 года.
М. Г., расположение, которое вы всегда мне оказывали, позволяет мне надеяться, что вы не откажете мне в услуге, о которой беру смелость утруждать вас для моего родного брата. В 1818 г. мой брат имел честь быть пожалованным покойным великим герцогом кавалером ордена Льва Церингенского, вместе с несколькими другими лицами русской службы.
О таковом пожаловании было официально доведено до сведения государя императора (Александр Павлович) и его императорское величество соизволил разрешить вновь пожалованным кавалерам принять и носить знаки упомянутого ордена в силу того высокого уважения, которое наш августейший государь во всех случаях любил выказывать своему покойному зятю (beau-frére) и благополучно царствующему баденскому дому.
Между тем великий герцог скончался и его королевское высочество, ныне царствующий великий герцог, еще не исполнил милости своего предшественника. Мой брат, равно прочие одновременно с ним пожалованные кавалеры, остаются в ожидании патентов и орденов. Многие из них обращались ко мне за содействием в этом деле; но я, не считая за собой на это никакого права, постоянно отказывался.
Однако, в частности, я не могу не принять во внимание просьбы моего брата, и я усердно прошу вас не отказать в вашем содействии, без коего я не могу ожидать никакого успеха. Будьте уверены, что я буду крайне признателен вам за все, что вам угодно будет сделать в пользу моего брата, каков бы ни был результата - удачный или неудачный.
Если бы при этом и прочие могли воспользоваться настоящим случаем, то, конечно, они были бы за то благодарны вам не менее моего брата и меня, который просит в полной уверенности в вашей доброй и давнишней приязни. Примите выражение моих постоянных дружеских чувств к вам, равно уверении в отличном почтении совершенной преданности с коими имею честь быть" и пр.
На это г. Струве ответил моему дяде письмом от 4-16 января 1822 г., в коем резюмирует все проволочки и недоразумения тем, "что новый великий герцог составил себе убеждение, что покойный великий герцог был дурно окружен и что его приближенные самовольно распорядились пожалованием орденов, когда он был на смертном одре, поэтому новый великий герцог не хочет подчиняться их распоряжениям, тем более, что до него будто бы доходили слухи о каких-то неприятных для него отзывах пожалованных кавалеров", так что вообще, по мнению г. Струве, трудно было надеяться, чтоб дело это было санкционировано, разве наше правительство примет в нём участие, уполномочив его, г. Струве, если не потребовать высылки орденов, то хотя официально заявить, что ордена еще не получены по назначению.
Однако, несмотря на приведенный ответ, г. Струве, вероятно, не выдержал "упрямства и выдумок" немцев в таком простом деле, ибо чрез пять дней, 9-го января 1822 года, он написал баденскому государственному министру барону фон Берштедту (Wilhelm Ludwig von Berstett) такое письмо, которое разрешило четырехлетнее ожидания наших соотечественников и, по своему дипломатическому такту, заслуживает того (по сохранившейся копии), чтобы быть воспроизведенным.
Написано оно по-французски и вот его перевод:
"Господин барон, очень сожалею, что вынужден утруждать ваше превосходительство по делу орденов Льва Церингенского, но генерал Шеффер сказал мне, что мешаться в это дело он не желает.
Не считая себя вправе отстаивать права, во всяком случае далекие от какого бы то ни было интереса, лиц, не поручавших непосредственно мне заботиться о них, я не могу однако не испытывать живейшего прискорбия, видя, что не хотят обратить никакого внимания на записку, адресованную великогерцогскому министерству г-м Лонгиновым, который просит лишь исполнения этой милости, которая три слишком года тому назад была ему объявлена в письме г. подполковника де Ласселей, по предписанию генерала Шеффера.
Ваше превосходительство сказали мне, что если я официально вступлюсь за это дело, то мне будет легко привести его к желаемому концу. Но мне кажется более чем сомнительным, чтобы мой августейший двор признал совместным со своим достоинством ходатайствовать по предмету неисполнения лишь благоволения и отличия, выраженных добровольно по собственному почину баденского двора и коих все значение именно в этом и заключается.
Притом о пожаловании этих орденов было формально доведено до сведения моего августейшего двора и государь император, мой августейший повелитель, не только благосклонно принял такое распоряжение, но и взаимно удостоил пожалования бриллиантовых знаков ордена св. Анны г-ну подполковнику де Ласселей, кои мне было тогда же поручено ему передать.
Поэтому дело это считается в России совершенно оконченным и такое убеждение не может быть нарушено без весьма прискорбных последствий, которых я не считаю даже уместным разъяснять. Имею честь" и прочее.
Это письмо, как нельзя лучше, без всякого официального вмешательства нашего правительства, повлияло на нового великого герцога и его приближенных и ответом на него, хотя нескоро, чрез 9-ть месяцев, была, однако, высылка так долго, из-за немецких каверз, ожидавшихся пожалованными кавалерами орденов при патентах от 1-го октября 1822 г. следующего содержания (перевод):
"Божьей милостью мы, Людовик, великий герцог Баденский, герцог Церингенский, ландграф Нелленбургский, граф Сальмский, Петерсгаузенский, Ганауский, и проч., и проч., и проч. По дошедшей к нам воле в Бозе почившего предместника нашего и в изъявление нашего благоволения пожаловали мы состоящего в российско-императорской службе (такого то) кавалером нашего ордена Льва Церингенского (такой то степени).
На нашего министра иностранных дел мы возложили исполнение этого повеления. Дан в Карлсруэ, 1-го октября 1822 года по высочайшему повелению, государственный министр (подпись) барон де Берштедт, ниже государственная печать".
Описанный факт составляет в истории наших международных отношений того времени, когда России так блистательно досталась первенствующая роль в Европе, любопытный и более чем оригинальный эпизод сопротивления со стороны такого маленького двора, как баденский, и невольно вспоминаются слова известной басни Крылова: "Ай, моська, знать она сильна, что лает на слона".