Дом на набережной. Известен. Звучен. Не о том доме речь. О другом через речку. Адрес: Кремлевская набережная, 9/1. На набережную у Дома двор выходит. Во дворе – старинный, XIXвека, особняк. Вот тот дом – он на набережной. Ну да ладно.
Мне больше нравится адрес Лебяжий переулок, д 1.
По этому адресу я прожил свой первый московский год, суровую зиму 1978 – 1979 гг. Морозы такие повторились лишь в январе 2024 г.
Как попал? Да просто – комната в коммуналке. Первый подъезд, второй этаж. Две квартиры на площадке, направо и налево. Наше дело – правое.
В техникум поступил. Прорвался в Москву из очень отдаленного Подмосковья. Ну как прорвался, вернулся на историческую родину. Ага, 1937 г., 101-й км и т.д. В технаре имелась общага. Сына-ботаника в рассадник скверны мама отправить не решилась. У мамы была подруга. У подруги – тетя. У тети – муж. Муж тети некогда занимал немалый пост в охране Кремля. Московского, который через дорогу от Дома.
Мужа на самом деле не было. Может 1937 год, а может 1941. Или 1953… У тети имелось две комнаты в коммуналке по адресу Лебяжий переулок, д. 1, второй этаж, направо. В одной комнате, огромной (мне так представлялось), с окном во двор – на набережную - тетя коротала век со своей сестрой (еще одна тетя). Вторую комнату, окном в Лебяжий переулок, тетя подруги мамы сдавала. Эта комната стала моей почти на год.
В тот год я вырос сантиметров на 10 – 12. Родные находили объяснение в науке. Пацаны, дескать, аккурат в этом возрасте рост набирают. Я же считал - комната тому виной. В высоту она больше раза в два, чем в ширину. Оконный проем, 15 см влево, 15 см вправо. Ну чуть больше. Но не факт. К потолку расти возможно, вширь – никак.
Мебель в виде небольшого стола и дивана, как бы не царского, пришлось дополнить раскладушкой. Диван, с царских времен не иначе, облюбовали клопы. С этими исчадиями ада не встречался ни до Дома, ни после. Спать на диване не представлялось возможным совершенно. Спать на раскладушке у стены – тоже: по обоям клопы ходили, словно грибники в опятном лесу. Раскладушка выдвигалась на середину комнаты. Самые отчаянные клопы забирались на потолок и падали на раскладушку сверху. Парашютисты, ять! Передвигаться по паркету, тоже как-бы не царскому, клопы почему-то считали ниже своего достоинства.
Итак, в квартире обитали: клопы (абсолютное большинство), две старые тетки (из Дома не выходили в принципе) и я, недоросль. Но не только.
Две комнаты окнами в Лебяжий принадлежали властной, симпатичной и рассудительной женщине. Звали ее все по Имени-Отчеству. Как? Забыл, за давностью лет. Одно окно, комната, первое в ряду, сразу у входа. Второе окно – четвертое, последнее; рядом с раздельным санузлом в составе скромной ванной и тесного сортира.
Хозяйка двух окон, комнат в смысле, работала кассиром в гастрономе «Новоарбатский». На Новом Арбате, минут 15-20 пешком. Спасибо ей, впервые тогда попробовал сервелат.
У дамы Имя-Отчество имелась родня в Варшаве, да и сама она была полькой. В тот год из Польши зимой и весной, на каникулы, приезжала ее внучка. На два года, может три, старше меня. Почти невеста, почти на выданье. Иностранка. Марыля Радович и Анна Герман в одном флаконе. Голосом почти невеста обладала, как у певиц. Два раза приехала, два раза в рев: «Не хочу уезжать из столицы мира в глушь - деревню. В Варшаву». Не шучу, так и было.
Вторую комнату, с четвертым окном, снимала студентка, спортсменка, комсомолка, красавица Марина. Родом из Грузии. Марина училась в Институте физкультуры. Вот Марину помню отлично, даже смех. Взяла она надо мной, пришлым на историческую родину, ненавязчивое шефство что ли. Какая она Москва? На вкус, на цвет, на запах? Ответы на эти вопросы Марина знала.
Был у Марины парень. Югослав. Зима, температура под 40… У меня, не на улице. Какой, к клопам, технарь. В квартире, кроме меня, тетки-бабки. И клопы, ясное дело. Телефонный звонок.
Телефон висел у входа, в большой передней. Аберрация памяти: ту переднюю один в один представляю передней из коммуналки в фильме «Покровские ворота». И телефон тоже. Передняя и телефон были иными. Какими? Не помню, не важно.
Так вот. Телефон зазвонил. Голос с акцентом.
- Марину можно?
- Нельзя.
- Кто говорит?
- Никто и вообще…
Техникум – учебное заведение, близкое к пролетарскому. Слова в нем произносились всякие.
- Доджичу одмах. Драться будем.
- Давай.
Приехал, югослав. Морды бить не стали, посмеялись - подружились.
Серб, хорват, черногорец? Тогда мне было без разницы. Югослав стал первым иностранцем не из книги. Радович-Герман появилась в квартире позже. Жизнь, расставляет порой знаки-предвестники, да кто ж их видит? Прошло много лет… И? От Коня до Скадарской, это в Белграде (у Београду), пройду с закрытыми глазами, хоть трезвый, хоть пьяный. Как от Лебяжьего до Арбата. Српски jезик? Причаj српски и те цео свет разуме. Верю, югослав был Србин. Иначе быть не может.
Комната, окно, между мной и Мариной принадлежала запойному человеку неопределенных занятий. Людей таких в Москве 70-80-х гг. было все же поменьше менагеров в Москве нонешней, но тоже пропасть. Видел я данного гражданина раз или два. Видел ли он меня? Вряд ли.
Человек сдавал комнату подруге Марины. Спортсменке, комсомолке и просто красавице. Родом из России. У подруги Марины имелся друг. Югослав. Ну да – как иначе. Подруга Марины 99% времени проводила у друга. Сербско-хорватский язык учила, не иначе. Третье окно, в общем, было нежилым.
Окна в Лебяжий от окна на Набережную (или во двор) отделял коридор. Граница. С набережной стороны границы имелась всего одна комната. Комната теток-бабок. С одним окном, зато каким! Много больше наших, лебяжевских. По ширине та комната превосходила высоту.
За комнатой бабок-теток начиналась кухня. Обширная, как и комната за границе-коридором. Окно кухни смотрело во двор. На набережную.
На кухне все, как в кино про коммуналки. Раковина, вода, пара газовых плит. По столику на окно, на комнату, то есть. Принимать пищу на кухне было не принято. Дичь. Для парня из хрущовки. Завтракал я (чай с чем-нибудь на хлебе) только на кухне. Обед в технаре, ужин – у окна в Лебяжий.
Картинка юности… Уже не аберрация. Зимнее «утро», полумрак - декабрьское солнышко в 7 часов еще нежится где-то за настоящим Домом-на-Набережной. В окно заглядывает красная звезда Водовозной башни Московского Кремля.
- А из нашего окна площадь Красная видна…
Не площадь, но все же. Свет на кухне по утрам включать не любил. Вставал я первым, ибо дорога выпала самая длинная. Через пол-Москвы.
Торец кухни украшала дверь. Черный ход. Романтика. Книжки про чекистов, столь популярные тогда:
- К черному ходу людей послали?
В один год познакомился с иностранцем и узнал за черный ход. Не всем так в жизни везет. Пользоваться черным ходом мне хотелось как можно чаще. Но! Черный ход предназначался исключительно для выноса мусора. Во двор. К набережной. Надо пояснять кто стал выносить из квартиры мусор?
Фильм «Покровские ворота» смотрю, иногда. Не скажу, что цепляет. Весь фильм. Цепляет сцена, где Михаил Казаков смотрит, как крушат его Дом. Мой дом стоит. Подойду к нему, взгляну на свое окно… Нечасто.
