Условия, в которых проживали дети семейства, сложно назвать хорошими, вся когорта ребятишек жила в одной комнате, спала вповалку, одеваясь в одежду, из которой каждый из них давно вырос:
«Детей всех заключили в одну комнату; другая, смежная с ней, превратилась в классную, в швейную, в спальню трех тетушек и гувернантки и в столовую. (Нужно заметить, что ни мы, ни тетеньки за общим столом со смерти бабушки не обедали.) Входить туда в неклассные часы нам запрещалось... Комната, куда нас запрятали, была очень мала для восьми человек детей, что, однакож, не помешало сделать в ней антресоли, куда складывали грязное белье со всего дома, разный хлам, детский гардероб, очень не пышный. Но взамен его там поместилось такое множество тараканов, что в комнате никогда не могла воцариться полная тишина: как скоро шум смолкал, явственно слышался глухой, таинственный шорох, напоминавший поэтическое трепетание листьев, колеблемых ветром. Горе забыть что-нибудь съестное, тотчас все пожиралось хитрыми усачами... С самого дня рождения ребенка кормилица поселялась с ним на антресолях, в обществе прачки, имевшей обычай напиваться до чортиков. Мать шесть недель не видела ребенка, ссылаясь на то, что перемена воздуха для ребенка вредна, а ей взбираться вверх по лестнице не позволяет здоровье...»
«Зимой мы никогда не имели моциону, и если б сами тихонько не бегали на двор, где, точно сорвавшись с цепи, прыгали, валялись в снегу, кувыркались, то могли бы задохнуться от дурного воздуха в детской. Но летом, во время каникул, когда гувернантка отдыхала от тяжких трудов воспитания, мы два месяца наслаждались полной свободой: нам брали билет в один публичный сад; каждое утро нас отводили туда и оставляли без всякого присмотра».
Одной из любопытных сцен является воспоминания рассказчицы о посещении церкви с матерью:
«Мы двинулись, но, сделав несколько сажен, карета должна была остановиться. Навстречу несли маленький гроб; за ним в изнеможении, спотыкаясь, бежала бледная женщина. Она ломала руки и кричала, как будто желая остановить шествие. В первый раз в жизни видела я такое сильное отчаяние и очень удивилась, как можно плакать о маленьком ребенке, вспомнив смерть своей сестры, о которой никто не плакал. Маменька кстати поспешила меня вывести из затруднения своим замечанием.
— Вот дура! О чем плачет, — сказала она вслед рыдающей женщине. — Какой клад потеряла. Видно, первый! Дала бы я ей столько!...»
Эта сцена позволяет понять, что семья рассказчицы отличается от других семей: Панаева не указывает, каких семей большинство, однако мы можем сделать вывод, что в то время и в той местности вариант иного семейного уклада все же был.
У повести счастливый конец: героиня выходит замуж за богатого титулованного влюбленного в нее молодого человека, выполняющем функцию «бога из машины», а ее семейство до последнего остается верным своим традициям.
Великая ли это повесть? Безусловно, нет. Она отличается неровным повествованием, схематичными персонажами и авторскими манипуляциями. Хороша ли она для своего времени в контексте историко-литературного процесса? Полагаю, да. Буквально за пять лет до несостоявшегося выхода повести «Семейство Тальниковых. Записки, найденные в бумагах покойницы» свет увидел роман «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте (к слову, я вижу здесь его влияние), поразивший весь мир своей свежестью и новизной. Может быть, не будь в Российский Империи такой строгой цензуры, книга Авдотьи Панаевой стала бы известна во всем мире.
#книги #цитаты #рецензии