– Николай Максимович, вы довольно нетипичны для своей профессии, и мне ужасно интересно, из какой культуры вы выросли? Мы же все устроены таким образом, что у нас по венам течет не только кровь, но и условный Шекспир, Достоевский, Толстой, Гундарева, Баталов и так далее. Можете назвать, я не знаю, три-пять-десять каких-то важнейших для вас именно культурных объектов? Может быть книги, может быть спектакли, может быть...
– Из сказок. Я из сказок. «Русалочка» Андерсена, наверное, первое самое большое потрясение. Пена. Вот этот образ, что пена морская – это души ушедших, умерших русалок. Я помню, как няня мне это прочитала, у меня было просто...
– А вот это – ходить как по лезвиям, нет, это не про балет?
– Это потом, это я вспомнил, когда я восстанавливался после травмы. Это ты должен уже иметь опыт. Ребенок так не может. Безумное потрясение от Шиллера, когда няня мне читала про Марию Стюарт. Я обожаю.
– Какая у вас была няня.
– Мне нельзя было второй раз сказку читать и ей пришлось мне читать Шекспира, Шиллера, а потом был Толстой, Пушкин. Ей, видимо, самой было интересно. И вот этот образ Марии Стюарт на меня очень сильно повлиял. Казнь.
– А «Разбойники» Шиллера, мне кажется, что...
– Нет, именно Стюарт, потому что ей отрубили голову. В «Разбойниках» не так все страшно мне показалось. Да и Луиза Миллер тоже не так чтобы… А вот здесь для меня все было.
Потом театральные, конечно, детские впечатления. Меня очень поразил, это было, я помню, в новом МХАТе, спектакль «Синяя птица», и когда они пришли, мне мало лет еще было, когда они попали в прошлое и где бабушка с дедушкой умершие... Как я плакал. Я сразу представил, что няни не станет. Я вообще в детстве считал, что это моя бабушка, это для меня был главный человек... Боже, как я заливался слезами.
Меня водить в театр начали с 3 лет. Я был на концерте Высоцкого в 5,5 лет. И помню хорошо этот жуткий осипший голос, и как я маме говорил – пойдем отсюда, это ужасающе, я не хочу здесь находиться. Я это очень хорошо помню, она меня обманула, сказала, что мы идем на балет. Я сейчас понимаю, она хотела мне показать, она хотела меня приобщить, я не приобщался к этому. Честно говорю. Но я его помню. Во-первых, я знал весь этот репертуар, он дома звучал с утра до вечера. Я ненавидел, когда она подходила к проигрывателю и ставила это все.
Сейчас, конечно, мне понятен смысл. Но тогда я реагировал на хриплый голос. Хотя, я очень любил «Жираф», я очень любил «Диалог у телевизора», потому что на Московском проспекте в Тбилиси у нас был дядя Коля во дворе, который всегда лежал под машиной и от него пахло перегаром, когда он шел. Его жена тетя Маша вылезала из окна и кричала – Коля, обедать, и он тихо, значит, туда шел, и вот когда у них там диалог, что от твоего шурина сплошная рвань, сплошная пьянь. И вот эта картинка у меня, этот дядя Коля, как из песни Высоцкого.
Мама меня привела в Кремлевский Дворец Съездов. Мы слушали оперу «Сказание о деве Февронии и невидимом граде Китеже». Был гениально сделан спектакль, но детально я ничего не помню. Я помню только, что потрясающе пела певица. Это была Маквала Касрашвили в те годы. И когда город начал уходить под воду, это на меня произвело сильное впечатление.
Из музыки, конечно, очень много всего, потому что меня в консерваторию водили просто как на работу.
– А все-таки. Если нужно назвать главные музыкальные композиции, произведения, оперы.
– «Травиата» – это №1 навсегда. Это первое, что я услышал в музыкальном театре. Это самая исполняемая опера, потому что самая красивая.
– А помните, был фильм «Травиата».
– Что значит помню, я могу вам его сыграть, и спеть, и станцевать. Когда я закончил первый класс. Первый экзамен у нас был 30 мая 1985 года. Мы вышли с мамой и пошли в кинотеатр, который был через несколько домов. Я не помню, как он назывался. Он был очень маленький. Она говорила, я тебе сделаю сюрприз, раз ты получил 5, пойдем. И мы, значит, пошли: «Травиата» Дзеффирелли, я, она и уборщица. Дневной сеанс.
Всю неделю я ходил на этот спектакль. Потом меня отвезли уже отдыхать, и когда я приехал, мама нашла, где-то на выселках опять это показывали – и я побежал туда. Никогда не забуду это, когда она появляется сквозь синеву – и вот этот юноша, который там что-то носит, смотрит на нее, а потом показывают ее портрет, и начинается тема – увертюра. Ну, дзеффиреллевские фильмы все. «Ромео и Джульетту» я очень рано увидел.
Из самых таких, я очень люблю это всем рассказывать, это, конечно, Лебедев. «Холстомер» один из моих любимых спектаклей.
Мне очень жалко, – я не видел ни «Вишневый сад», ни «Гамлета» с Высоцким, это я не видел. Но я видел «Три сестры» с Демидовой и с Яковлевой. Понимаете, да, начало откуда? Энергичные люди. Это так было про нас. У нас дома лежали шины на балконе, и когда вот они начинают ругаться про эти покрышки – это про нас было. И когда он с нее вот так снимает парик, я помню очень хорошо, мама заходит домой в парике и отчим ей говорит – это что? Она говорит, это сейчас модно. Он снял с нее этот парик и стал им туфли чистить, чтобы она больше не надела его. Я так хорошо это помню, как он с нее срывает этот парик. Это гениальный спектакль и он мне больше, конечно, понравился чем «История лошади», но просто там смерть лошади. Это было потрясение.
Потом они привезли «Хануму». Это было тоже очень здорово. Я помню, какой-то был... На что-то мы ходили с мамой, я увидел живьем Софико Чиаурели. Боже, какая энергия была у этой красавицы. Нечеловеческая в театре. Она очень близкая была. Она доступная была. Не было звезды на сцене. Она была немножко другая, конечно.
И вы знаете, «Реквием», когда Алла Сергеевна стала читать «Реквием», это 90-е годы.
Еще я помню очень хорошо. Виктюковские «Служанки» первые. Это был удар по советской власти. Я был совсем ребенком. Это была революция в театре. Сейчас это не выглядит так, понимаете? А тогда это было... Я помню, что мама стала озираться. И когда антракт был, она говорит: по-моему, нас всех арестуют. За то, что мы это смотрим.