Один из очерков рубрики «Деревенские раритеты» я посвятил лобогрейке, которую можно назвать и предшественницей современной косилки, или даже жаткой зерноуборочного комбайна. Но сколько не расспрашивал, никто не смог назвать адреса, по которому в наши дни сохранилась в Мордовии лобогрейка. Зато сам давно уже видел еще один деревенский раритет под названием крупорушка, о котором хочу рассказать.
Старше, чем колесо?
Он много лет, похоже, с довоенной поры, стояла в мастерской моего деда Алексея Яковлевича, который во всей округе слыл лучшим столяром и плотником. В селе, кажется, не было дома, в строительстве которого дед не участвовал, и на каждой стройке он всегда был среди плотников главным.
В свою мастерскую, в которой у него были любой плотницкий и слесарный инструмент, много разных болтиков, винтиков, шурупов, проволоки и прочей мелочевки, дед пускал немногих. Особенно не жаловал ребятишек, у каждого из которых загорались глаза при виде этого разнообразия, любая вещица из которого в любой момент могла понадобиться в повседневной жизни. Над дедом, который не проходил и мимо выброшенной кем-то ржавой гайки, часто подтрунивали, зато, когда нужной вещи не оказывалось под руками, все, словно с последней надеждой, шли к нему, и он обязательно находил то, что искали.
Место для раритета дед определил в дальнем углу мастерской, подальше от любопытных глаз. После смерти Алексея Яковлевича приспособление перекочевало в сарай моего отца, тоже плотника и столяра, где под прохудившейся совсем крышей успело сгнить. Думаю, он перетащил крупорушку к себе заодно с инструментами как память о своем отце, от которого досталось ему самое большое в нашем селе плотницко-столярное наследство.
По сути, крупорушка была не чем иным, как вмонтированными в специально сделанный для них большой ящик жерновами. Обычно, когда хотят подчеркнуть древность какой-либо вещи, вспоминают о яйце и курице. О бесплодном споре, в котором каждый стоит на своем, можно вспомнить и в ситуации с жерновами. Существует мнение, что они, возможно, по возрасту даже более древнее изобретение, чем колесо. Парно работающие жернова были известны и получили распространение ещё в 3-м или 4-м веках до нашей эры. Первобытный человек использовал их для перетирания зёрен, орехов и других растительных продуктов, а позже в жерновах стали перетирать пигментные краски, и даже металлы.
Стояла в «своем углу»
В старину ручные жернова были во многих сельских домах. От мельницы они отличались «размером» конечного продукта: мельница перемалывает зерно в порошок, а крупорушки его только дробят. Хозяева ставили их у окна напротив устья печи, и этот угол в доме называли «жерновым». В отличие от «чистого» пространства избы, «жерновой угол» считался в доме грязным местом, Поэтому все и стремились отделить его от остального помещения занавеской или деревянной переборкой.
О том, какой ценностью в семье была давно уже крупорушка, рассказал школьник Андрей Глазков. Домашнюю мельницу для семьи его прабабушки Варвары Степановны в конце 19 века изготовил бродячий умелец. А когда прабабушка вышла замуж, родители отдали ее в приданое дочери. «Мой прадед был на седьмом небе от счастья, — написал школьник. — Благодаря этому подарку семья прадеда выжила в трудные времена».
Лучшим материалом для жерновов была особенная каменная порода, которую и называли жерновым камнем. Вязкий, твердый и неспособный полироваться песчаник встречается редко, поэтому и жернова из него были очень дорогие.
Крупорушки могли быть разной формы, но во всех главной деталью были как раз жернова. Для помола зерна в муку или его дробления жернова чаще всего делали из чурбаков толстых стволов лиственных деревьев. Например, березовых, в которых нет смолы. Верхний жернов под названием «бегунок», который и производил перемалывание, был подвижным, а нижний «лежняк» оставался неподвижным.
Поверхности обоих жерновов при работе соприкасались между собой, поэтому они были зубчатые. Зубцы мастера делали из кусочков чугуна или стали, вбивая их до двух тысяч штук в деревянную основу. Рельефный рисунок повторялся на каждом из жерновов, обеспечивая при размалывании зерен эффект «ножниц».
Верхнюю часть нижнего жернова и нижнюю часть верхнего обивали полосой из жести. В центре «бегуна», который можно свободно вращать за ручку, делали сквозное отверстие в виде воронки, куда и засыпали зерно. Сбоку нижнего жернова тоже было отверстие под названием желоб-сход, оно предназначалось для дробленого зерна. Именно такое приспособление самой простой конструкции сохранилось в музее села Старая Теризморга Старошайговского района, фотографией которого поделились его сотрудники.
Работа на крупорушке не представляла сложностей. Взявшись за рукоятку, человек одной рукой вращал жернов, а другой подсыпал понемногу зерно. Превращаясь в дробленку для каши и похлебок, перемолотое зерно по желобу попадало в специально подставленную емкость. У моего деда была усовершенствованная, иной формы и с гораздо большей производительностью модель крупорушки. В ней зерно дробили дважды, что позволяло превращать его и в муку. Из каждого ведра при таком помоле получалось примерно три четверти «крупной» муки. Такая крупорушка могла удалять и верхнюю оболочку зерен гречихи и проса, превращая их в крупу.
С приволья — в подполье В поисках материала о жерновах нашел и рассказ Ивана Дербулова, который поделился своей, связанной с крупорушкой, легендой: «Одна из племянниц моего отца рассказывала, что их большая семья состояла в дальнем родстве с уральскими Черепановыми, изобретателями паровоза. Дедушка племянницы тоже был изобретателем, и он при царе построил новую мельницу взамен старой. В 1930 году факт владения мельницей в личном хозяйстве и наём сезонных работников выдал «билет в один конец» до Нарыма брату дедушки. Самому же деду удалось бежать со своей семьёй и справкой из сельсовета, которую он сам себе и выписал, как депутат этого Совета. В «бегах» устроился на машиностроительный завод, на котором работал столяром в модельном цехе. И в те же годы собрал крупорушку с ручным приводом, которая выручала всю улицу, на которой жил. Соседи приходили к деду по очереди, каждый в свой день, чтобы смолоть на крупорушке просо, которое им разрешалось выращивать на своих подсобных участках. Тогда иметь подобные механизмы строго запрещалось, власть за это наказывала. Поэтому приходилось крутить ручку кормильца-агрегата в прямом смысле в подполье. Такой вот был регресс: от мельницы, стоявшей на приволье и обеспечивавшей мукой все окрестности, до крупорушки в подполье мощностью «на одну улицу».
После прочтения такого откровения и мне стало понятно, отчего дед Алексей Яковлевич старался не показывать никому свою крупорушку. Обдирал ли он на ней просо или гречку, теперь уже никто не расскажет. Скорее всего, нет. А может, и обдирал, но еще до вой¬ны. Потому что после нее в селе точно была своя ветряная мельница, которую дед вместе со столь же искусными в плотничном деле односельчанами Михаилом Базлиным и Алексеем Модиным тоже строил. Мама Андрея Базлина, который доводится Михаилу Петровичу Базлину внуком и живет в поселке Атяшево, рассказывала, как ее свекор для большей прочности обмазывал глиной шестерни для мельницы, а затем долго сушил их у себя дома в печи.
