©Кузин Юрий Владимирович. Независимый исследователь. Санкт-Петербург.
Статья в первоначальной редакция опубликована в научном журнале ВАК «Вопросы культурологии», № 3, 2025 (УДК:111.1, DOI:10.33920/nik-01-2503-02), Ruwiki [67] Wikipedia [71]
За эту работу автор удостоился 1-го места в номинации «Гигантомахия» на международном конкурсе философских эссе «Проходящий сквозь стену» https://en-artmuseum.ru/10550-2/
Вашему вниманию предлагается окончательная (2-я) редакция статьи, опубликованная в «Российском гуманитарном журнале» (№1, 2025)
Резюме. В работе анализируется фото немецкого философа экзистенциалиста Мартина Хайдеггера, сощурившего правый глаз и вскинувшего кверху «указующий перст» правой руки. Подвергнув снимок герменевтическому, феноменологическому и семиотическому анализу, автор выдвигает гипотезу, что жестом Кратила философ призывает не забывать «запрета» Парменида — мыслить несущее как сущее, что элеат выразил в категорической форме: «сущее» (τὸ ἐóν) есть, а не-сущего (τὸ μὴ ὂν εἶναι) нет. Исследовав примеры небрежения не сущим Аристотелем, Лейбницем и Хайдеггером, автор указывает на последствия «забвения Ничто́» — парадигматическую инфляцию и коллапс речевой функции. Выход из философического тупика лежит в принятии концепта триединства Бытия-Ума/Нуса-Небытия, где универсалии, прежде рассматриваемые порознь, обретают вожделенную полноту по Кантору. Бытие-центризм Хайдеггера, как учение, элиминирующее из философии не-сущее и субъект, автор подвергает критике. Итог статьи: подходы, исследующие бытие, ум и небытие раздельно, несостоятельны. Взятые сами по себе, избавленные от фракций инобытия, эти универсалии заперты внутри a priori. Аберрациям познания, вызванным ложным допущением, что Ничто́ суть — бытие, данное себе, как своё иное, как форма различения/различания, следует противопоставить тринокулярную онтологию, тринокулярную гносеологию, тринокулярную теорию истины, тринокулярную теорию субъекта, тринокулярную этику.
Ключевые слова: тринокуляр/монокуляр, бытие-центризм, со-глядатайство, тактильно/кинестезивный ум, притворно-сущее, полископия/полисемия, In-der-Welt-sein.
Summary: The article analyses a photograph in which the German existentialist philosopher Martin Heidegger squints his right eye and raises up the pointing finger‘ of his right hand. Subjecting the image to hermeneutical, phenomenological and semiotic analyses, the author hypothesises that through Kratyl's gesture Heidegger
urges us not to forget Parmenides' ―prohibition‖ to think the non-existent as existing, which Eliat expressed categorically: ―being (ηὸ ἐóλ) is, and non-being (ηὸ κὴ ὂλ εἶλαη) is not‖. Having considered examples of neglect of the Nothing in Aristotle, Leibniz and Heidegger, the author points out the consequences of
‗ignoring the non-existent‘ — paradigmatic inflation and disintegration of the speech function. The way out of the philosophical impasse lies in the adoption of the concept of the trinity of being-mind/nous-not-being, where universals, previously existing separately, acquire the coveted completeness according to Cantor.
Heidegger's being-centrism as a doctrine that eliminates nothingness and the subject from philosophy is criticised by the author. The article's bottom line: approaches that investigate being, mind, and non-being separately are untenable. Taken on their own, rid of a fraction of otherness, these universals find themselves
locked inside an a priori. The aberrations of cognition caused by the false assumption that Nonexistence is Being given to itself as its other, as a form of in-itself distinction, must be opposed to trinocular ontology, trinocular epistemology, and trinocular theory of truth.
Keywords: philosophical trinocular/monocular optics, being-centrism, contemplation, tactile/kinesthetic mind, feigned being, ambiguity, inner world.
About the author: Kuzin Yuri Vladimirovich, 62 years old, film director, novelist, philosopher, member of the Union of Cinematographers of the Russian Federation.
article
_______________________________________________________________________________________
Как-то, листая пожелтевшие философические страницы Сети, мы наткнулись на фотографию, на которой всё ещё бодрый старик Хайдеггер хитро улыбается, сощурив правый глаз и вскинув кверху указующий перст. Кому адресован этот жест Кратила? Возможно, философ намекает на «око Гора», которому Сет выбил левый (лунный) соколиный глаз, после чего правый, символизирующий Солнце, стал видеть мир плоским. Если так, то налицо само-описание, аутодескрипция, In-der-Welt-sein, т.е. невольное самораскрытие и само обнажение. Хайдеггер выложил карты на стол, — в колоде не оказалось козырей, а сощуренный глаз указывал на ограничение обзора… И снимок выявил изъян монокулярного философствования, и в более широком смысле — указал на онтологическую близорукость Хайдеггера. Об этой философической «аккомодации» собственно и пойдёт речь.
Может ли фото философа имплицировать его мысль?
Итак, вперив взгляд в Хайдеггера, сощурившего правый глаз и вскинувшего кверху «указующий перст» правой руки, подвергнем снимок герменевтическому, феноменологическому и семиотическому анализу. Философ закрывает глаза (Augen-schliessen) перед существом Мiра, который вот-вот вручит ему судебную повестку за уклонение от истины бытия. Сощуренный глаз: отказ от полноты или уход в бытие-центризм как залог трезвомыслия? Сделав бытие постельничим, Хайдеггер отводит ничто роль мальчика на побегушках у бытия, чтобы, стреноженному, с кляпом во рту, не-сущему было не сподручно взбираться на кончик языка/пера. О Ничто́ не стоит, и судачить, полагает философ. И вина за не-вопрошание о не-сущем лежит на аберрации философического зрения Хайдеггера.
Бытие есть, а небытия нет: очевидность или философическая вера?
Как то, что нельзя верифицировать/фальсифицировать, ничто не удостоилось категорий. Бытию повезло куда больше. Уже досократики видели в бытии «фюзис», праоснову, природу; Платон — «сущность», идею вещей; Аристотель — «энергию», т.е. действие (акт), в котором возможность из потенции стремится к действительности, к «осуществлению (Entelecheia)».
И, взяв истину бытия на поруки, став местоблюстителем существенного сущности, Хайдеггер швырнул перчатку философскому регрессу. В «забвении бытия» он упрекнул субъект, а изгнанию своевольника из мышления посвятил львиную долю своих трудов. Трактовка бытия у Хайдеггера намеренно провокационная. «Бытие — это не Бог и не основание мира. Бытие дальше, чем все сущее, и все же куда ближе к человеку, чем какое угодно сущее, будь то камень, животное, произведение искусства, машина, будь то ангел или Бог. Бытие есть наиближайшее. Однако то, что под боком, остается для нас самым удалённым» [Хайдеггер М., 1993. С. 192].
Так в чем причина небрежения Ничто́ у Хайдеггера?
Ведь, как кажется, бытие и ничто — сиамские близнецы-братья: высвободишь одного, погибнет другой… Чтобы установить степень онтологической близорукости, используем оптические термины в качестве метафор/метонимий. Итак, объёмный взгляд на вещь, кажущей нос в зазоре сущего/не-сущего, зависит от бинокулярного зрения (от лат. bini — «два» и лат. oculus — «глаз»). В результате фузии (лат. fusio — слияние) зрительные образы, возникшие в каждом глазу отдельно, сливаются в один образ, — стереоскопический эффект. Но именно такого объёма недостаёт метафизике Хайдеггера. Через экзистенциалы, предвосхищающие категории: In-der-Welt-sein (бытие-в-мире), In-sein (бытие-в), Mit-sein (бытие-с), Sein zum Tode (бытие к смерти), Sorge (забота), Geworfenheit (брошенность/заброшенность), Verfallen an die Welt (падение в мир), Befindlichkeit (находимость), Furcht (ужас/страх), Freiheit (свобода), Zeitlichkeit (временность), Unverborgenheit (несокрытость/непотаённость), Verstehen (понимание), Entschlossenheit (решимость), Schicksal (судьба), Rede (речь), Sich-vorweg-sein (вперед-себя бытие/забегание вперёд) философ абсолютизирует Dasein, не замечая ахиллесовой пяты: Бытие-вот: а) нуждается в Ничто́, ставящем сущее на край бездны, чтобы, услышав, как трещат по швам её предельные основания, истина бытия впервые явила себя; б) отвечает на вопрошание, но само безынициативно и индифферентно. Вектор, заданный Хайдеггером, направлен в одну сторону: к вещам, от которых ждут явки с повинной, без права на апелляцию.
Предвидя хулу, а не похвалу, автор взял смелость, — скорее опрометчиво, чем в здравом уме, — не согласиться с Хайдеггером, и вопреки бытие-центризму философа провозгласил тринокуляризм, — наукоучение, в силу которого Dasein 1 (Ум/Нус), Dasein 2 (Бытие) и Dasein 3 (Небытие) вопрошают и ответствуют обоюдно. Здесь полископия (греч., от polys — многий, и skopeo — смотрю) залог полисемии. Здесь картины мира, образованные порознь монокулярными «линзами» сущего, ума, не-сущего, складываясь, образуют Мiр, т.е. то, что схвачено/усмотрено сообща. Сырец — то, что дано порознь; действительно-сущее — то, что добыто в ходе со-глядатайства. Но что-то подсказывало, что и Хайдеггер подумывал о подобном триумвирате, своего рода триализме, но уклонился от такой мысли. Этого философического малодушия Ничто́ и не желает прощать мыслителю.
Угодив во мрак ночи, бытие последовательно обрывает нити жизни, как умирающий в рассказе Юрия Олеши «Лиомпа». Смерть холодит мозг, а увязнув в кладбищенском глинозёме, бытие ступает на территорию непредставимого/невыразимого. Здесь и выясняется, что сущее и не-сущее бытийствуют/ничтожатся каждый на свой лад. Но Хайдеггер не замечает разницы, всё ещё полагая, что «в светлой ночи ужасающего Ничто впервые происходит простейшее раскрытие сущего как такового: раскрывается, что оно есть сущее, а не Ничто — вовсе не пояснение задним числом, а первоначальное условие возможности всякого раскрытия сущего вообще. Существо исходно ничтожащего Ничто заключается в этом: оно впервые ставит наше бытие перед сущим как таковым… Без исходной открытости Ничто́ нет никакой самости и никакой свободы» [2, с. 192]. Вот и ответ: почему не-сущее оклеветано и забыто! Функция Ничто́ — наделять пред-сущее субстантивностью. Различая, Ничто исчисляет предикаты. И паяца, сошедшего со сцены, Хайдеггер награждает жидкими аплодисментами.
Как небытие взыскивает по счетам.
Когда описание Бытия тонет в череде предложений, чьи логические структуры тем строже, чем меньше в них живого трепета, Ничто́ подтачивает грамматику и семантику. Ничтожению подвергается значение и смысл, а нарратив походит на бессвязный бред, в котором яблоку негде упасть от окказионализмов. Ум, пленённый атактическим мышлением, де-конструирует логос. Ничто́ доверяет стихии речи, которую отпустило на вольные хлеба. Речевой шум завораживает и очаровывает. В россыпях междометий, сложенных в порыве, Ничто́ угадывает своё сокровенное/потаённое. Разваливая фразу, слово, мысль, погибель ищет нéчто своего ничто́, что юркнуло в беспамятство, затесалось в щель/зазор между каузальным и казуальным.
Пристыжённый небытием, Хайдеггер ищет последнему место в своей бытие-центричной вселенной. «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — Ничто́?» — вопрошает Хайдеггер. Повторив вопрос вслед за Лейбницем, казалось бы, возвращающего не-сущему отнятые прерогативы, Хайдеггер делает из небытия разделочный нож, которым толстую кожицу бытия, превращённого в объект нерадивым и беспамятным сущим, следует аккуратно снимать, обнажая мякоть — истину Бытия-вот. Эту процедуру сборщик проделывает всякий раз, когда перезрелые плоды срываются с пружинистых веток и падают в траву. Сборщик — сама забота (Sorge). Его обязанности, — бесхитростные на первый взгляд, — поливать кусты, пропалывать сорняки и собирать плоды. Сборщик удерживает сочный ломтик между зубов, — бытие хочет знать: каков урожай на вкус, годится ли плод для варенья или его удел стать сидром, чтобы мутить рассудки простолюдинов.
Набивая цену Бытию за счёт Ничто́, инструменталист Хайдеггер упускает возможность совершить не декларируемое, а подлинное (не номинальное) извлечение из забвения смысла Бытия. Такое же небрежение небытием прежде демонстрировал Лейбниц, отведя Творцу роль «единицы», а Ничто́ — «нуля». По мысли Лейбница: «простое утверждение, что все числа получаются сочетанием единицы и Ничто́ и что Ничто́ является достаточным, чтобы разнообразить их, представляется столь правдоподобным, как и утверждение, что Бог создал вещи из ничего, не пользуясь никакой первоматерией (matière primitive); и что существуют только эти два первопринципа — Бог и Ничто́: Бог — что касается совершенств, и Ничто́ — относительно несовершенств, или субстанциональных пустот (vuides d'essence)» [3, с.22]
Лейбниц спрашивает: «Почему существует нечто, а не Ничто́, ибо Ничто́ более просто и более легко, чем нечто?» [4, с.92]. Хайдеггер ставит вопрос куда шире: «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — Ничто́?» [5, с.22].
Утверждение Лейбница, что Ничто́ «легче» и «проще», не убеждает современных физиков. «Ничто́ сложно», — возражает Грюнбаум [6, с. 561-614]. Но есть и те, кто отказывают не-сущему в бытии. «Ничто́ не обладает наличным бытием (не существует вовсе)», — считает Лоу [7, с. 111-120], повторяя мысль Парменида: «χρὴ τὸ λέγειν τε νοεῖν τ' ἐὸν ἔμμεναι· ἔστι γὰρ εἶναι, μηδὲν δ' οὐκ ἔστιν· τά σ' ἐγὼ φράζεσθαι ἄνωγα // Быть тому, чтоб сказать и помыслить Бытное. Ибо Есть лишь «Быть», а Ничто́ — не есть…» (В 8. 8–9 DK) [8] Но Ничто́ и в самом деле «наипростейшая из возможностей», — полагают Карлсон и Олссон [9, с. 201-221], становясь в споре о не-сущем на сторону Лейбница.
И в самом деле, говорить о том, чего нет, не было и никогда не будет, можно бесконечно. Удивляет другое: как, не очистив от стальной стружки слесарный станок, не выточив метчик из болванки, не изготовив изделия, Ничто́ добивается, что его акции котируются на бирже? Гегель, говоря о «возникновении (das Entstehen)» и «прехождении (das Vergehen)», пишет: «Вещи ещё нет, когда она начинается, но вначале содержится не только её Ничто́, но уже также её бытие» [10, с. 224]. Следовательно, Ничто́ «присутствует» и в начале, и в конце становления, но никогда не перешагивает демаркацию потенциального/актуального.
Функция Ничто́ у Аристотеля и Хайдеггера.
Порвав с картезианством, Лейбниц выдвинул инструментальныйподход к не-сущему. Хайдеггер продолжил, сделав Ничто́ разделочным ножом, — иногда ведь и бытие приходится очищать как яблоко от жмыха. Выдвинув требование — мыслить не само сущее с его вещьностью и предметностью, но истину бытия — Хайдеггер ищет её в Ничто́ (Nichts). Ничто́ знает всё о бытии, но молчит, пока смельчак не окропит камни преисподней кровью жертвенного барашка. Тропа к Тиресию усеяна камнями. И путник, оступившись, падает в яму — здесь сырой глинозём, кишащий червями, створаживает кровь, а узкий квадрат неба, нависшего гробовой крышкой над обезумевшими глазами, уменьшается с каждой секундой, пока могила не поглотит зазевавшегося беглеца.
Страх и трепет перед лицом смерти, — условия, пригодные для процедуры опознания бытия. Но именно этой суверенности за погибелью Хайдеггер не признаёт. В отличие от Лейбница, наделявшего «железную маску» правами на престолонаследие, Хайдеггер отводит Ничто́ роль быка, которому суждено совершить что-то в сознании матадора, прежде чем насадить смельчака на крутой рог. Это «что-то» ставит Dasein в «просвет истины бытия». Не-сущее продуцирует и хранит смыслы существования, которые субъект извлекает, выходя за пределы сущего на край пропасти, у которой ужас смерти отверзает уста. Ничто́, таким образом, играет роль клина между сущим и бытием. Клин вбивают, расщепляя бытие и сущее на две онтологические половины — «сущее» и «бытие» как не-сущее, откуда рукой подать до слияния в неразличимом единстве Бытия и Ничто́.
В работе «Что есть метафизика» Хайдеггер как мантру повторяет не менее ста раз: «Почему есть сущее, а не наоборот, Ничто́?» Хождение кругами с каждением благовоний, взятых напрокат из храма Артемиды, — род герменевтического круга, за пределы которого мысли Хайдеггера нельзя казать носа. Ни о каких прерогативах для не-сущего не может быть речи. И, помня Парменида, сказавшего: «...τὸ γὰρ αὐτὸ νοεῖν ἐστίν τε καὶ εἶναι …мыслить и быть — не одно ли и то же?», а в другом месте: «одна и та же вещь и для мышления, и для существования» (Парменид, 288, DK I, 217-246), помня Платона, изрекшего: «…когда мы говорим о небытии, мы разумеем... не что-то противоположное бытию, но лишь иное» (Платон, 257b), Хайдеггер отдаёт предпочтение Аристотелю, — его запрету на мысли/суждения о не-сущем. Вслед за Аристотелем Хайдеггер использует Ничто́ инструментально и отвергает притязания не-сущего на само-рефлексию.
С изучения Аристотеля начинается долгий путь продумывания истины бытия. В 1922 г., будучи доцентом, Хайдеггер читает курс лекций «Феноменологические интерпретации Аристотеля: онтология и логика» [11, с.5], а в 1924 г. — «Основные понятия аристотелевской философии» [12, с. 6]. Наконец в 1920-х – 1930-х гг. ведёт семинары по трактатам «О душе», «Метафизика», «Риторика» и «Физика». В Аристотеле Хайдеггер видит естествоиспытателя, который, наблюдая, вывел из эмпирических данных понятие сущность «усия» (oysia), при этом очистил его от каких-либо состояний (pathē) или случайных качеств (symbebēkota). Результатом домашней работы над наследием Стагирита стал трактат «О существе и понятии φύσις. Аристотель «Физика» β-1.» [13].
То, что Аристотель называет «существующим от природы (τα φύσει συνεστώτα)», Хайдеггер[g1] понимает как устойчивое при-сутствие. В каждой фразе немецкого мыслителя, в каждом его славословии бытию слышится Стагирит, говоривший: «не-сущее не есть ни предмет, ни качество, ни количество, ни место» (De gen.et corr., 318a15). Известно, что Аристотель относил «не-сущее (τὸμὴὂν)» к роду софистических уловок, поскольку то, чего нет, не было и не будет, нельзя выразить ни в одной из категорий. И в самом деле, у Ничто́ нет сущности, количества, качества, отношения, места, времени, положения, обладания, действия, страдания. Разве о том, кого нет, можно с уверенностью сказать: он судебный оратор; высотой в семь локтей; умеет льстить, при этом куда глупее Каллистрата и Демосфена; живёт в Афинах; вчера прохлаждался в бане, где возлежал перед бассейном; сжимал в кулаке драхму; поедал финики; в то время как атлеты разминали его дряблые мышцы, а рабыни умащивали кожу благовониями… Услышав всё это о себе, буян, пожалуй, задал бы трёпку философу. И даже, если бы жертва вздумала осудить драчуна, как притащить на Агору (άγορά) эфемерное — то, что не запечатлеть сетчаткой глаза, не повертеть в цепких пальцах, не положить на зуб, не вдохнуть полной грудью и даже не услышать, как, растолкав стражу, «наглец» сверкнул пятками?
Как и Аристотель, Хайдеггер убеждён, что побасёнки о Ничто́ приличествуют софистам, знающим толк в «незаконнорожденных умозаключениях» (Платон). По Аристотелю софисты исследуют «привходящее (τὸ συμβεβηκὸς)», случайное, несамостоятельно сущее — то, что может выйти на свет из тёмного закутка, а может и не выходить (Met., 1064b35), а ещё эти платные учителя красноречия выдают «кажущееся» за действительное, в то время как цель познания — достоверное. Не-сущее — не подлинное знание, отсюда «неверно полагать, что оно нечто сущее, ибо мнение о небытии присутствует не потому, что оно есть, а потому, что его нет» (De int., 21а30). По этой причине понятие о не-сущем, равно как и науки о том, чего нет, не следует быть (Met.,1064b30). Как и Аристотель, Хайдеггер терпит небытие лишь в головах у софистов, откуда Ничто́ нельзя и носа казать. Софисты «основательно толкуют о призрачном и не сущем: привходящем, существующем, но лишь притворно» (Met., 1004b20-25).
Как и Аристотель, Хайдеггер допускает Ничто́ в обыденной речи, где всё — привходяще и случайно. По Аристотелю не-сущее — есть ложь, кривда, заблуждение: τὸδὲὡςἀληθὲςὄν, καὶ μὴὂνὡςψεῦδος, ἐπειδὴ παρὰσύνθεσίνἐστι καὶ διαίρεσιν (Met., 1027b15-20), но и предел, позволяющий одному сущему бытийствовать, другому — ничтожиться. Отсюда, настаивая на небытии одного, мы предоставляем бытие другому. Не-сущее — есть привходящее (Met., 1026b13), т.е. — то, что обретается в имени, которое прежде вещи, которое сторожит вхождение пред-сущего в бытие, являясь глашатаем того, что на подходе, что вот-вот явится, проклюнется из потенции (Ibid.,1026b15).
Ничто́ — предмет логики (разумеется, Аристотелевской), но лишь как непротиворечивое высказывание, в силу которого «выражение «быть» или выражение «не быть» представляются чем-то определенным, поэтому, не может что-либо [одномоментно] обстоять таким и другим образом» (Met., 1006a30).
Следуя за Парменидом, Аристотель и Хайдеггер выдвигают запрет мыслить не-сущее и сущее как предикаты вещи, существующей здесь и теперь: τὸ δὲ ὡς ἀληθὲς ὄν, καὶ μὴ ὂν ὡς ψεῦδος, ἐπειδὴ παρὰ σύνθεσίν ἐστι καὶ διαίρεσιν (Met., 1027b15—20). Но Аристотель не удовлетворяется лишь вопросами познания. Его небытие — и «сущее в потенции», т.е. то, что возможно (ὂν δυνάμει), что может бытийствовать определённым образом, как имевшее место сущее (Met., 1067b25). Наконец, не-сущее Стагирита — есть инобытие, то, что утратило субстанцию, энтелехию и претерпевает метаморфозы, в результате чего, то, что «трансформировалось, не совпадает с тем, во что трансформировалось» (De gen.et corr…318b1-10).
Парадигматическая инфляция и коллапс речевой функции.
Запретив философам раздумывать о Ничто́, и Аристотель, и Хайдеггер предоставили логике carte blanche, чтобы отвести небытию скромную роль инструмента различения — истинного от ложного, эссенциального от акциденциального. Хайдеггер видит в Ничто́ инструмент отыскания «бытия-в-мире» в модусах подлинного/неподлинного существования, т.е. — технический навык, калибрующий ум, но не само непредставимое/невыразимое. Небытие Хайдеггера не суверенно, и не способно ничтожить себя-в-себе-и-для-себя, ничтожит так, как только ему, Ничто́, заблагорассудится.Проявив же тугоухость к стенаниям Ничто́, — что касается лепета истины Бытия, то тут слух Хайдеггера безупречен и чуток, — философ отказал не-сущему: а. в мышлении; b. в полагании.
Запрет Парменида мыслить несущее как сущее, что философ выразил в категорической форме: «сущее» (τὸe ἐóν) есть, а не-сущего (τὸe μὴe ὂν εἶναι) нет, Хайдеггер воспринял как инструкцию. Негация понадобилась ему как различение, находящееся в услужении у Бытия-вот. Так, чтобы просвет истины бытия вспорол мрак лжи, кривда должна проследовать в гримёрку, в костюмерку и уж потом, нахлобучив накладной горб, появиться на заднике декорации с ужимками горбуньи из кордебалета. Истине следует предпосылать ложь, подлинному — неподлинное. И, применяя контрасты, Хайдеггер эксплицирует/имплицирует Бытие за счёт Ничто́. Подход спекулятивный и аморальный, если к небытию вообще можно применять мораль.
Но прежде, чем вернуть не-сущему онтологический статус, применим апофатический подход, чтобы отсечь всё сухие ветви негативной онтологии. Во-первых, мыслить не-сущее, как не́что со знаком [¬], значит пребывать в иллюзии, что небытие — разукомплектованное сущее, что бытию стоит притопнуть и Ничто́ вернёт всё, что умыкнуло. Во-вторых, Ничто́ не есть особенное/единичное, что бытие придерживает на случай, когда потребуется вычистить авгиевы конюшни. В-третьих, Ничто́ не есть «другой (фр. Autre)», похищающий мою субъектность, досуг, порабощающий решимость, не есть «посторонний (англ. The Stranger, фр. L'Étranger)», — тот, кого я принял на постой, и кто, поправ свободы, выковыривает благоглупости из моего ума, как изюм из булки. В-четвёртых, Ничто́ не есть нигилизм, обесценивание ценностей, «смерть бога», закат цивилизации. В-пятых, Ничто́ не есть понятие себя поскольку, не будучи явлено уму в форме объекта, не стало предметом и не может быть фальсифицировано и верифицировано. В-шестых, Ничто́ не есть инобытие, куда сущее отправляется в отставку/ссылку к бесчисленным параллельным вселенным и квантовым мирам.
Ничто́ — дама на сносях. Подкладывать подушки под юбку, имитируя беременность — способ, которым она убивает время. Но было бы наивно ждать от бытие-центриста Хайдеггера поблажек сущему. Тому, что есть, приличествует знать свой шесток, полагает Хайдеггер. Мир для него — раб, в которого тычут стимулом. И, облачившись в тунику римского патриция, философ позволяет миру «присутствовать здесь как уже всегда каким-либо образом, принятым к заботе… Мир артикулируется согласно возможным направлениям заботливости как окружный-мир (Umwelt), совместный-мир (Mitwelt), и мир-самого-себя (Selbstwelt)» [14, с. 57-59].
Хайдеггеру невдомёк, что и мир заботится об опекуне. Этого обоюдного попечения (опекаемого и опекуна, познаваемого и познающего) не достаёт Dasein, — не достаёт инверсии в структуре конверсии. И хотя философ и говорит, что предметное наличествует (ist da) как означающее то-то и то-то, что мир выходит навстречу в характере значимости (Bedeut samkeit), что мир встречается, поскольку с ним заговаривают, и поскольку он сам требует обращения к себе, т.е. философ допускает экзистенцию, своего рода Dasein-мира, — так вот, допуская субъектность сущего, Хайдеггер не поясняет, каким образом мир умничает. Лишь дав робкий намёк на интенциональное любопытство со стороны сущего, на его готовую проклюнуться субъектность, Хайдеггер жёстко одёргивает себя: эта осмотрительность (Sichumsehen) приобретает характер лишь смотрения — на (Hinsehenauf). Другими словами, мир конституируется мной, а вовсе не обоюдной приязнью cogitans и res extensa.
Но мир вопиет… И, услышав стенания, Хайдеггер протягивает сущему методичку, где перечислены способы, какими миру приличествует являться.
Summa summarum.
Хайдеггер подвергает бытие допросу с пристрастием. Наделив Dasein функцией дознавателя, выбивающего показания из бытия, пристёгнутого наручниками к столу с лампой, бьющей в глаза светом раскаяния, Хайдеггер перегибает палку. Разве ставить бытие в просвет, следуя полицейским инструкциям, не равносильно яростному допытыванию, домогательству и выкручиванию рук у подследственного? Будь не-сущее товарищем детских игр сущего, дознаватель имел бы дело с Бытием-Умом/Нусом-Небытием, а не с каждым бастардом по отдельности. Сощурив глаз, Хайдеггер отвёл Ничто́ роль «подручного/Zeug». Но Ничто́ не знает, в чём истина Бытия-вот, что и понятно: рассматриваемые порознь, бытие, ум, небытие — пустые множества. Действительно-сущими они становятся в со-глядатайстве, где только и возможны вопросы, ответы, поступки. Ведь только в триаде Что-Ни-Что истина является в форме тактильного/кинестезивного ума, в форме «кожи», которой соприкасаются члены триумвирата. Здесь каждый самораскрывается в зеркале другого. Здесь царит со-бытие/со-ничтожение, а истина оборачивается складчиной картин мира, той самой вожделенной полнотой по Кантору. Признать это монокулярист Хайдеггер не торопится. Схватив со стола карандаш, заточенный под основание Гуссерлем, Хайдеггер прочерчивает вектор к вещам, без какой-либо инверсии с их стороны. Философу невдомёк, что вещи таращат на нас воспалённые, слезящиеся глаза, и что мир есть со-работничество смотрящего и усматриваемого.
Видя в небытии инструмент различения правды и лжи, закономерного и случайного, детерминизма и индетерминизма, а не объективную необходимость, закон, универсалию, ничтожащую себя-в-себе, не по высочайшему соизволению Бытия, а по праву первородства, дающего принцу крови прерогативы, которые нельзя отнять ни конвенциями, ни буллой, Хайдеггер так и не зарегистрировал свой брак с истиной, — разве что морганатический. И Аристотель, и Лейбниц, и Хайдеггер видели в небытии орудие, пригодное для утилитарных целей. Так, намереваясь отойти от схоластически-номиналистического отрицания бытия, Лейбниц и Хайдеггер искали в небытии нечто «позитивное», что представило бы старый метафизический арсенал в выгодном свете. Похоже, оба потерпели фиаско. Причина — недостаточная аккомодация и аберрация в структуре созерцания. Но Хайдеггер не слепой, и даже не Эдип, ослепивший себя. Прищурившись, философ расчистил Horizon, чтобы мир вещей не застил мира идей. Но Хайдеггеру невдомёк, что идеи рождаются, живут и умирают в Ничто́, что в умах они лишь пережидают стужу, как перелётные птицы, что мыслит не Das Man, а Ничто в Ничто и посредством Ничто. Глаз намеренно сощурен, а указующий перст поднят в назидание тем, кто, отвергнув запрет Парменида («нельзя говорить или думать „не есть“», DK 8. 8-9), позволил непредставимому/невыразимому явиться глазу/уму в облике Демиурга, Логоса, Бога... «Не следует смотреть в Ничто», — предупреждает философ, как если бы речь шла о Солнце, обжигающем роговицу.
Литература:
1. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 192-220 с.
2. Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 22 с.
3. Лейбниц Г.В. Письма и эссе о китайской философии и двоичной системе исчисления / РАН. Ин-т философии; Отв. ред. А.П.Огурцов; Изд. подгот. В.М.Яковлев. – М.: ИФ РАН, 2005. 92 с.
4. Лейбниц Г.В. Письма и эссе о китайской философии и двоичной системе исчисления / РАН. Ин-т философии; Отв. ред. А.П.Огурцов; Изд. подгот. В.М.Яковлев. – М.: ИФ РАН, 2005. 92 с.
5. Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 22 с.
6. Grünbaum А. The Poverty of Theistic Cosmology//British Journal for the Philosophy of Science. Vol. 55(4). 2004. Pp.561-614.
7. Lowe E.J. Why is there anything at all?//Proceedings of the Aristotelian Society. Vol.70 (suppl.) 1996. Pp.111-120.
8. Гаспаров М.Л. «Эллинские поэты VIII—III вв. до н. э.», М., Ладомир. Перевод. 1999 г.
9. Carlson E. and Olsson E.J. The presumption of nothingness // Ratio (new series). Vol.XIV (3). 2001. Pp.201-221.
10. Гегель Г.В.Ф. Энциклопедии философских наук. М. «Мысль». Т.1., 1974. 224 с.
11. Heidegger M. Phänomenologische Interpretationen zu Aristoteles: Einführung in die phänomenologische Forschung. Hrsg. von Walter Bröcker und Käte BröckerOltmanns. GA 61. Frankfurt a/M.: V. Klostermann, 1985. Pp.5.
12. Heidegger M. Grundbegriffe der aristotelischen Philosophie. Hrsg. Von M. Michalski. GA 18. Frankfurt a/M., 2002. Pp.6.
13. Хайдеггер М. О существе и понятии φύσις. Аристотель «Физика» β-1. М.: Медиум. 1995 г.
14. Хайдеггер М. Феноменологические интерпретации Аристотеля (Экспозиция герменевтической ситуации). СПб.: ИЦ. «Гуманитарная академия», 2012. 57-59с.
©Кузин Ю.В.
isjuminka@yandex.ru
©Санкт-Петербург, 13.01.2025 год
«Вопросы культурологии», № 3, 2025 (УДК:111.1, DOI:10.33920/nik-01-2503-02)
Первая редакция статьи (факсимиле).
