Десятая глава «Дневника» Саманты Маркл «Единый мир» — краткий экскурс в историю становления мультикультурности и толерантности в современном обществе: буквально пара эпизодов из жизни, которые проясняют кое-какие нюансы жизни и социализации подростков из среднего класса в конце 1970-х – начале 1980-х.
Одной из школьных подруг 15-летней Саманты стала Азита — девушка родом с Ближнего Востока; ее мать была одной из самых красивых и известных актрис иранского происхождения — «даже в Соединенных Штатах на публике все относились к ней как к члену королевской семьи, не меньше», — ее отец, тоже родом из Ирана, был «очень успешным человеком» — видимо, владельцем собственного бизнеса; это была удивительно творческая и талантливая семья, в высшей степени общительная, которая легко и тепло включила друзей дочери в свой круг общения. Саманте, «очарованной традициями других стран», все они очень нравились.
Забавный случай, произошедший однажды, заставил Саманту задуматься о том, насколько различны культуры среднестатистических белых американцев — даже таких, как она, вроде бы полностью открытых новому, — и людей с Ближнего Востока, хранящих свои традиции. Азита пригласила ее «в фантастический персидский ресторан», который специализировался на национальной кухне, и это оказалось интересным опытом. Дома у Азиты, пишет она, ей приходилось пробовать самые разнообразные блюда — но, видимо, гостеприимные хозяева адаптировали их для друзей семьи; здесь же в меню были сплошь незнакомые названия, так что подруга сделала заказ для них обеих.
«Она поставила передо мной тарелку, и мне не терпелось попробовать еду. Я и раньше ела рис с шафраном, но здесь рядом с ним лежало что-то желтое и рыхловатое, похожее на яичницу-болтунью. Я не спросила, что это такое, предполагая, что это и есть яичница.
Мы обе принялись за еду, я откусила кусочек желтой субстанции и поняла, что она как-то странно и необычно ощущается во рту. Но я же старалась быть непредубежденной и вежливой!
— Оу, это... что-то непонятное. Что это?
Азита посмотрела на меня и улыбнулась. Она точно знала, что я буду шокирована, когда услышу ответ.
— Всего лишь бараньи мозги.
Я улыбнулась в ответ, прожевала и проглотила кусочек. В то время я не придерживалась вегетарианства, хотя и ела не очень много мяса. Я с улыбкой сказала:
— Это действительно ни на что не похоже.
Мне всегда казалось, что, когда мы стремимся познать чью-то культуру, невежливо относиться к предлагаемой еде с неприязнью. Я была благодарна ей, что она поделилась этим со мной. В целом это был новый забавный опыт, и я определенно узнала кое-что о настоящей ближневосточной кухне».
Эксперименты с кулинарными шедеврами и изучение нескольких фраз на языке фарси оказались, однозначно, интересным опытом. Но в это же время в жизнь школьников вторгались не столь приятные реалии современной мультикультурности. Школа Саманты была включена в программу борьбы с сегрегацией — и это значило, что определенное количество мест в ней было отведено для учеников из маргинальных семей. С благой целью «дать детям из плохо финансируемых школ возможность посещать учебные заведения с более высоким качеством образования» группы таких учеников из отдаленных районов доставляли в школы автобусами, так же централизованно увозя после уроков обратно. На практике все было не так радужно, как в теории: необеспеченные родители были вовсе не в восторге от того, что их дети учатся бок о бок с учениками, «чьи семьи получали более 200 тысяч долларов в год», а обеспеченные были обеспокоены участившимися беспорядками в школе, где росла социальная напряженность и уже вспыхивали драки на парковке.
Саманту эта ситуация касалась только косвенно — и вызвала лишь напряженные размышления о том, возможна ли вообще настоящая социальная справедливость: «Я верила, что всем должна быть предоставлена возможность конкурировать и преуспевать в лучших школах, не чувствуя себя обделенными, — и в то же время мне совсем не казалось справедливым, что новые ученики подвергаются воздействию внешней среды, которая заставляет их чувствовать себя нежеланными». К тому же, как бы ни хотелось ей обратного, дело было не только в экономическом неравенстве: грубые замечания о цвете кожи того или иного ученика все чаще слышались в школьных коридорах.
Как бы там ни было, ее брату, Тому-младшему, повезло еще меньше: его школа в Вудленд-Хиллз тоже попала в программу борьбы с сегрегацией, и он в числе нескольких других учеников был переведен в не самую благополучную школу Лос-Анджелеса, в которой преобладали чернокожие ученики. Томас Маркл и Дория были крайне обеспокоены тем, что новая среда может оказаться для него совсем небезопасной, — и были правы, потому что Том-младший немедленно столкнулся с неприятностями. Томас и Дория пытались отвоевать его заявлениями о том, что он и так растет в межрасовой семье, а значит, дополнительной необходимости в «этнически разнообразном обществе» нет, — но раз за разом получали отказы.
[Два года назад об этом рассказывал Том Бауэр в своей книге «Месть» (см. здесь) — со слов Томаса Маркла. В конце концов Томас и Дория все же добились обратного перевода Тома-младшего в хорошую школу — однако почти год учебы был безвозвратно потерян.]
«Я не считала справедливым то, что подростки должны быть «лакмусовой бумажкой» расовой и социально-экономической интеграции. Со стороны школьного округа было несправедливо без разбора забросить детей из бедных районов в школы, где они чувствовали себя обделенными. Перед началом программы обучения должны были состояться консультации со специалистами — подробные беседы в сочетании с психологической подготовкой, чтобы дети внезапно не оказывались в конфликтной среде, которая отвлекала их от учебы и заставляла вставать в позицию самозащиты из-за давления сверстников и общего социально-экономического напряжения... Программа обмена, казалось, возымела эффект, прямо противоположный ее цели: она усилила напряжение и поддержала стереотипы как о «приходящих» учениках, так и об учениках принимающих школ».