Из воспоминаний Ивана Романовича Тимченко-Рубан
В сентябре месяце 1840 года приехал в Петербурга Святловский (Викентий Францевич), с целью подыскать для Полтавского корпуса инспектора классов, преподавателей и офицеров. Узнав о его приезде, я решился обратиться к нему с просьбою взять меня к себе. Карл Федорович Клингенберг сначала был чрезвычайно недоволен моим планом, но узнав руководившие мною мотивы, перестал противоречить мне и дал к Святловскому письмо с лестной для меня рекомендацией.
16-го октября состоялся высочайший приказ о переводе меня в Петровский Полтавский кадетский корпус, а 1-го ноября я получил предписание отправиться к новому месту служения.
Дорогу я совершил, терпя на каждом шагу всевозможные неудобства. То снегу слишком много, то его вовсе нет, то ледоход не позволяет переправляться через реки и т. п. Наконец, с грехом пополам добрался я до Киева.
Впечатление произведенное на меня Киевом не скажу, чтобы было особенно отрадное. Все гостиницы были битком набиты и мне пришлось остановиться в маленькой конурке у каких-то сестер Пановых, отдававших у себя помещение для проезжающих. Осмотрел город. Полюбовался и тогда уже красивым Крещатиком.
Лавры осмотреть не удалось: не знаю вследствие чего, монахи приняли меня совсем по сезону страшно холодно и ровно ничего не показали. Удалось только осмотреть контрактовый зал, причем я немало был удивлен рассказом, что "в недалеком прошедшем наши старые гусары въезжали в него верхом по мраморной лестнице и как ни в чем не бывало становились в пары для танцев".
По тогдашним нравам общества такие выходки не считались скандалом, и дамы с восторгом принимали приглашение молодцов-проказников гусар. Впоследствии, в Полтаве, мой знакомый, генерал Граве (?), не только подтвердил этот рассказ, но и рассказал мне много уморительных и смелых фортелей своих товарищей. Козлом отпущения большей части этих дурачеств был их корпусный командир, генерал Рот (Логгин Осипович), личность довольно комичная. Расскажу два-три эпизода мне сообщенные.
Квартируя в городе Балте и чувствуя нерасположение к своему главному начальнику, гусары устроили церемониальные похороны, по всем правилам церковного устава. Обязанности священников, дьяконов, причетников и певчих исполняли переодетые офицеры. В открытом гробу, на пышном катафалке, лежала туша громаднейшей откормленной свиньи.
Процессия отправилась по той улице, где квартировал Рот. Услышав похоронное пение, генерал открыл окно и спросил: кого хоронят? - Генерала Рота, - послышался ответ. И даже такой скандал сошел с рук довольно благополучно: главных зачинщиков перевели в другие полки, и делу конец.
Однажды, принимая офицеров, назначенных к нему на ординарцы, Рот заметил, что его собственная лошадь держит голову неспокойно. - Как вы думаете, - спросил генерал у одного из офицеров, - вероятно у моей лошади мундштук не хорош?
- Мундштук хорош, ваше высокопревосходительство, но рот никуда не годен!
В турецкую кампанию 1828-29 годов, Рот заметил, что один саперный офицер его отряда отпустил себе необыкновенно длинные волоса, почти до плеч и уподоблялся духовному лицу в мундире. Несколько раз генерал приказывал ему остричься по форме, но приказание не исполнялось.
Наконец, выйдя из терпения, Рот приказал привести сапера к себе в палатку, велел снять сюртук и сесть на барабан. Призванный цирюльник приступил к операции удаления излишней растительности с вольнодумной головы. По окончании стрижки, сапер, как ни в чем не бывало, надел сюртук, вынул из кармана кошелек, достал оттуда монету: - Кому его превосходительство прикажет заплатить: хозяину или подмастерью?
- О! вы прекрасный офицер! - сказал генерал, - милости просим сегодня ко мне откушать.