В самом конце уже скрывшегося за горизонтом года вышел из печати давно ожидаемый читателями сборник рассказов и маленьких повестей Дины Рубиной «Не вычеркивай меня из списка…». В одном из интервью Дина Ильинична призналась, что, работая над большим многоплановым произведением типа «Русской канарейки», вдруг почувствовала, что просто должна написать этот сборник, вот пробило что-то, толкнуло, и засело в самом сердце щемящей и радостной болью.
Давно известно, что хирурги не оперируют своих родственников, хотя кто как ни они лучше других знают все о недугах матери, отца или, не приведи Господи, ребенка? Что делает в таких случаях врач? Правильно – обращается к другу-коллеге, специалисту, которому всемерно доверяет. А что делать писателю, когда задумана книжка о родных и близких?
Приходит время, когда начинает ощущаться довлеющее чувство передачи следующим поколениям знаний и памяти о поколениях предыдущих, и тут-то писатель и оказывается необходимым связующим звеном в цепи этих поколений.
«Когда мне стукнуло семьдесят (в Библии этот возраст назван «возрастом человека на земле»), я поняла, что хватит писать о вымышленных персонажах, когда рядом все еще находятся те, кто более всего достоин этого описания – дорогие тебе люди».
Но быть прототипом – это одно, а быть литературным героем – это совсем иное, считает писательница, - это абсолютно другая плоскость понимания жизни и другая плоскость восприятия. И, когда человек становится тем самым литературным героем, он не должен иметь никаких претензий – логика его характера и его поступков становятся уже совершенно другими и диктуются нуждами литературного произведения. Поэтому, муж Дины Ильиничны (известный художник Борис Карафёлов), к примеру, уже смирился и не спрашивает больше «А когда я это сказал, не помню?». Вот такая литературно-художественная правда, с которой следует считаться. Хотя вообще-то художники прекрасно разбираются в композиции литературных произведений и могут дать вполне профессиональный совет: «А зачем тебе этот уточняющий последний абзац, когда и так все уже ясно?». И, как правило, Рубина соглашается со своим первым придирчивым слушателем.
Каждого из своих близких Дина Ильинична прописывает в книжке не на словесном уровне, а на глубоко эмоциональном. В сборнике самая тяжелая в этом смысле повесть – центральная, давшая название всей книге, состоящая из двух новелл – ужин с отцом и уход мамы. Причем, уход этот не физический, ведь мы уже с самого рождения подсознательно привыкаем к мысли, что наши родители уйдут, поэтому всегда радуемся, когда этот период отдаляется во времени, и пока с ними все хорошо. И страшный процесс, когда они уходят, будучи еще живыми, когда это уже не мама, а посторонний человек, «говорящий с тобой хорошо поставленным голосом педагога: “Голубушка, а мы с вами знакомы?”», когда разрывается от боли душа, мама рядом, а вы ее уже потеряли… Но жизнь есть жизнь, а искусство – это искусство, поэтому не нужно переносить это перехлестывающее чувство в ткань произведения, точно так же, как актер не должен плакать на сцене, если по роли это не положено – плакать должен зритель.
«Я никогда не думаю, насколько достоверны те или иные сцены, в этой работе я полностью подчинилась потоку памяти, когда картины оправлены в совершенно другие краски, это уже иной пласт литературы и искусства и мне все равно, как воспримут это свидетели реальных событий».
Дина Ильинична еще и начитывает свои книги для аудиозаписей, называя этот труд удовольствием, так как в процессе озвучивания текста обязательно открывается некий дополнительный смысл, который чувствовался ранее и вот вышел на поверхность. Это, по словам писательницы, ни с чем несравнимое ощущение! Будем ожидать появления очередного спектакля под названием «Не вычеркивай меня из списка…», нет сомнений, что он будет замечательным.
«Я всегда начинаю любую встречу с благодарности моим читателям, которые, невзирая на интернет – “мусор нашего бытия”, читают мои книги. Я русский писатель, человек одного языка. Русский язык – это сны, это разговоры с мамой, язык моего кровообращения, моих мыслей».
Из книги Дины Рубиной «Не вычеркивай меня из списка…»:
- Наш семейный демократизм равно широко простирается по всем направлениям. На нацию нам плевать, были бы душевные качества подходящие.
- А имя автора не одолел: это не имя, сказал, возвращая книгу, а воровская кличка какая-то. Разве прилично такое на книжке печатать?
- Он остался деспотом и эгоистом такой ослепительной силы, что любой литературный герой подобного амплуа по сравнению с ним – просто герой мультфильма.
- Мама принадлежала к редкой компании душ, которым без оговорок нравится пребывание на земле. Им нравится в том мире, куда их спустили побыть: прогуляться под ветром, натереть чьи-то щёки снежком, и любить, и страдать, и дарить детям жизнь… «Хорошо» - был ее девиз, вымпел, который она выбрасывала в ответ на все запросы мира и людей.
- Никогда ещё не удавалось белке написать книгу в режиме крутящегося колеса. Книги хорошо пишутся в одиночной камере тюрьмы, с горечью думала я, поминая Сервантеса и О. Генри; это наилучший режим для работы писателя.
- Есть два типа женского лица: "Подойди ко мне!" и "Отойди от меня!".
- Что-то осталось во мне после того побега из пионерлагеря, после той длинной ночной дороги домой; я думаю – бесстрашие воли и смирение перед безнадёжностью человеческого пути. Что увидела я – ребёнок – в том неохватном, том сверкающем окне Вселенной, о чём догадалась навек? Что человек одинок? Что он несчастен всегда, даже если очень счастлив в данную минуту? Что для побега он способен открыть любое окно, кроме главного: недостижимого окна-просвета в другие миры?
- С возрастом начинаешь за возрастом следить.
- А мы всегда – дети, мы по-прежнему дети, и сердца наши не имеют морщин.
- Господи, прошу я мысленно, только не испорть мне выход! Сохрани до конца мой стервячий ум, мой насмешливый взгляд на человеческие поступки, мою беспощадную к себе иронию. Не затягивай и не комкай реплик – я так люблю значительный финал. Дай же поставить точку в нужном месте! Не испорть мне выход. Не вычёркивай меня из списка…