Мой детский страх – стать взрослой.
Один и тот же сон снится раз за разом, как заевшая пластинка, надоедливая мелодия в голове или сюжет приевшегося фильма.
***
Маленькая кабинка пропитана запахом спирта и, почему-то, папируса. Возможно, здесь и бумага сделана не из того, из чего она обычно сотворяется. Лифт подрагивал, медленно выводя на табло цифру за цифрой. Я не смотрю. И так знаю, куда приеду. Последний этаж. Во всех взрослых офисах работают именно на последнем, самым высшем этаже. Высокий мужчина в строгом костюме и шляпой, закрывающей лицо, молчал. Я надеялась, что так будет и дальше, однако с новым толчком кабинке провожающий открывает несуществующий рот.
- Вы… Первый день у нас?
- Да. – приходится выдавить. Слова отчего-то крошатся, застревая тугими комками в горле. Несуществующие глаза пронзают душу, затем мужчина медленно кивает. Запах усиливается.
- Я вас сосед по кабинету. У вас… 456, значит-с. А я в… Соседнем, да.
Его голос шершавый, как будто лезвие наждачки. Я натягиваю улыбку. Мужчина коротко склоняет голову – шляпа сползает на секунду, открывая часть лица. Так я и думала – «лицо», это образно сказано. Всякое отсутствие нормального носа, глаз, бровей и другого комплекта органов у среднестатистического человека. Серая, больная кожа и пустота. Становится неуютно.
Лифт тормозит, дрогнув в последний раз. Мелодия, оповещающая о прибытие, скрипит по ушам, вызывая содрогание. Лифт замирает, загорается тусклая салатовая лампочка, и дверцы распахиваются.
- Ну-с… Увидимся. Хорошей работы. – вежливо приподнимает шляпу мужчина, выходя первым. Я не успеваю ответить – стена поглощает сотрудника, оставляя меня в одиночестве посреди длинного коридора, ведущего к одной единственной двери.
***
Он снился мне раз за разом. Де Сент-Экзюпери учил, что становиться взрослым не страшно. Страшно забывать. Кажется, я прочитала «Маленького принца» слишком рано, потому что через год сон изменился, став куда более реалистичным и, на тот момент, пугающим.
***
Щелканье клавиатуры не нервировало. Наводило тоску, скорее. Я сидела за большим, квадратным и явно старинным компьютером. Горящие строчки кода неслись по экрану, иногда замирая. В этот момент требовалось посмотреть на лист бумаги, разобрать мелкий шрифт, и ввести нужную цифру. Тогда строчка продолжала движение. В этом и заключалась работа.
Я лениво повернулась. По соседству старый знакомый не отрываясь пялился в компьютер. Слева от него покоилась стопка бумаги, справа такая же, но чуть меньше. Я оглянулась только затем, чтобы убедиться – картина была одинаковой по всему просторному кабинету. Стол с номером, сотрудник, нажимающий на клавишу, стопка бумаги. И лица, которых нет. Иногда, когда я не спала, в голову приходил вопрос: а как есть? Слушать? Вдыхать запах спелых персиков с бабушкиного дерева в сезон урожая?
Я покосилась в сторону соседа. Не уверена, что у него есть бабушка. И дача. И персики он вряд ли любит.
Иметь стол у окна хорошая перспектива. Можно выглянуть, провожая взглядом уезжающие машины. Без номеров и знаков, одинаково серые. За стеклами, если присмотреться, такие же люди с несуществующими лицам. Они все куда-то спешат, но так как происходящее вокруг сон, я точно знала, что спешить им некуда. Это ведь взрослые. Работа – дом – работа. Вечный маршрут по жизни и никогда ничего большего.
Настенные часы огласили полдень. Щелканье прекратилось как по команде – совершенно одинаковы движением работники запустили руку в портфели, вынимая серые ланч боксы. Два бутерброда с пониженными калориями, обезжиренный йогурт и открытое приложение на телефоне, чтобы записать съеденное. Запах сменился на более вкусный.
Я открывала свой контейнер с великой аккуратностью. Сосед пялился, не скрывая интереса. Печенье слегка раскрошилось, но клубника под сахаром осталась целой. На секунду стало совсем тихо, и помешивая ягоды, я ощущала взгляды. В буквальном смысле – на стол медленно стали падать глаза, подкатываясь ближе и стремясь заглянуть в контейнер. Пришлось поднять его, а сохранять спокойствие тем временем удавалось все с большим трудом.
Я охнула, взглянув повнимательнее. Клубника и печенье окрасились в серый. Ягодный запах пропал. Глаза укатились обратно к хозяевам, и тишина разразилась звуком пережевыванием, будто ничего не было.
Больше невзрослую еду я не брала.
***
Фантазией я никогда не отличалась, и объяснить природу странных сновидений не могла. Такая же, так и у всех. А в подростковом возрасте, может, более опошленная, чем требовалось. Но на то это и молодость – буйные гормоны, первые свидания, встречи, любовь-морковь… Ничего из перечисленного, кстати, не было.
Зато был новый сон.
***
- Где отчет? Отчет. Бумага такая. Отчет – это бумага, где написаны выводы. Ну, вы знаете. Вы должны знать. Я же не ослов нанимаю, верно? Не ослов же? Скажи мне. Ответь на вопрос. Осел ты или нет?
Кабинет начальника рос в размерах с момента, как мы туда зашли. Почему собеседование требовалось провести в столь угрюмом месте я ума не приложу. Бордовые стены, огромный стол с таким же гигантским креслом. Портреты галантного мужчины в костюме, развешанные строго по линии и соблюдающие приятную глазу симметрию. Кружка с английской надписью «BOSS» на столе.
И он.
Толстый, неуклюжий, пахнувший дорогими папиросами. С ядерно-красным галстуком, единственной цветной вещью во всем офисе. Нет, городе. А может и мире? С маленькими бесцветными глазками, взгляд которых не смог выдержать ни один подчинённый, даже несмотря на то, что лиц они не имели. Большие карикатурные уши добавляли комичности ситуации. Но смешно не было. Было страшно.
- Так ты осел?
- Нет.
- Тогда, где отчет?
- Он не сделан, сэр.
Небольшая пауза. Начальник поднял тяжелую руку. Я подумала, что это несправедливо – бить того, кто не может дать сдачи. Но от беззаконья спас телефонный звонок. Противная мелодия ворвалась в кабинете, покружилась в виде убогих нот вокруг каждого, и наконец вернулась обратно к телефону.
- Я сейчас занят...
- Никогда! Запомни! Никогда ты не занят, если тебе с верху звонят!!! – раздалось из самостоятельно упавшей трубки.
Женские губы с хлюпаньем просочились сквозь динамик, падая на пол. Словно резиновые, они ловко подпрыгнули, брызнув слюной негодования на красный галстук начальника.
- Я просила выслать те самые бумаги еще неделю назад! Неделю! А неделя прошла! Ты, мелкая сошка, ты подчиняешься мне и никак иначе! Только попробуй ослушаться еще раз -мигом вылетишь! Я все сказала! Понятно тебе?!
Директор, весь скукожившийся и побледневший, и теперь напоминающий не грозного начальника, а обычного, чуть полноватого сотрудника, отодвинулся в сторону от кричащих губ. Его лицо свернулось, спрятавшись за воротником. На поверхности остались лишь маленькие, быстро моргающие глазки.
- Да… Кончено… Я ведь никогда… Никогда бы не подвел..!
- Еще бы! Вылетишь, если подведешь! Бумаги чтобы до 12 были!
Губы прыгнули обратно к телефонной трубке, залезая туда со столь же неприятным хлюпаньем. Тишина длилась недолго – начальник надулся, словно воздушный шарик, приобретая былую форму. Он грозно зыркнул на каждого по отдельности. Лицо его вновь выражало крайнюю степень омерзения.
- Бумаги! До 12! Чтобы были у меня! Вон из кабинета все!
Когда я выходила, побороть соблазн повернуться не смогла. Медленно закрывающаяся дверь показала неудивительную картину: начальник медленно сдувался, оседая в своем кресле, и вытирая пот платком, с ужасом смотрел на молчавший телефон.
***
Страх, по большей части, был иррациональным. Как можно бояться взрослеть? Это ведь обыкновенный процесс. Ничего страшного и пугающего, взрослеют все, как бы нам не хотелось. Но страх детства не ушел в подростковом возрасте. И я задумалась – а почему он вообще должен уйти?
Сны, к тому же, заканчиваться не собирались.
***
На новом месте на столе требовалось лишь несколько вещей – очки в аккуратном футляре, настольный календарь с отмеченной сегодняшней датой и числом, когда тебя уволят, письменные принадлежности в виде остро наточенного карандаша, огрызка ластика и черной гелиевой ручкой, и наконец, фотографией в рамочке твоей семьи, дабы всегда помнить, что после стресса на работе ты придешь в стресс дома.
У меня было все, кроме фотографии. Откуда подростку во сне иметь семью? Но законы есть законы, и мне пришлось во время рабочего перерыва вместо отведывания малокалорийных продуктов отправиться на более высший этаж, чердак. Там хранилось множество вещей. Думаю, ничего страшного, если я одолжу фотку чужой семьи. Если она там окажется в принципе, значит, владельцам без надобности.
Лестница сломалась на последней ступеньки, но я ждала этого исхода и успела запрыгнуть наверх раньше, чем упасть и сломать ногу. Ступенька недовольно плюнула в меня. Закрыть люк и обезопаситься от плевка деревяшки также получилось.
В сером свете плавали серые пылинки. Грязь скопилась на давно не тронутых никем вещих. Здесь были детские велосипеды, ненужные документы о налогах и дат проверок офиса, в углу валялись маленькие кроссовки, рядышком примостилась обувь взрослых. Чердак был усеян странными, но при этом совершенно обыденными вещами. Я прошла вглубь, осторожно разгребая вещи и ища нужную мне фотографию.
Она нашлась. Даже, они. Тысяча рамок с тысячами улыбающимися людьми. Ни у одной фотографии не было настоящих лиц. Как и в офисе, так и здесь, пленка сняла пустоту вместо лица и выглядящую наклеенной улыбкой. Оно и верно, наверное? Взрослые ведь не умеют радоваться.
Подбирая себе наименее старую, я случайно задела светильник. Он упал, мигнув слабым светом, и от удара на пол свалилась еще одна фотка. Без интереса я глянула на нее, тут же обомлев.
Фотография была цветной.
Рыжеволосая девушка сверкала белоснежными зубами, щурила зеленые глаза и подмигивала в камеру, отсвечивая тонной веснушек на лице и плечах. Рядом стоял очкастый застенчивый парень, неловко поправляющий в момент съемки прическу, и осторожно приобнимая любимую. На переднем плане находилась совсем маленькая девочка со светленькими волосами и небесными глазками. От фотографии пахло заснеженным утром, бенгальскими огнями и липовым медом.
Секунда прошла, и девочка престала улыбаться.
Я вздрогнула. Фотография прямо в моих руках теряла краску, становясь серой. Рыжеволосая болезненно скорчилась, ее лицо медленно пропадало, словно его выжигали лазером. Очки парня треснули, он наклонился и, словно марионетка выпрямился вновь. Одна только девочка осталась нетронутой, с отчаянием глядя по ту сторону стекла.
Я размахнулась, швырнув фотографию на пол. Звон разбитого стекла почти не был слышен. Подбирала с осторожностью. Стёртые лица и безжизненные улыбки встретили меня молчанием.
***
В какой-то момент детство закончилось. Я не успела понять, когда именно. Мелькали школьные годы, за ними университетские будни, а потом жизнь закрутилась, вводя меня в таинственный танец взросления. Как оказалось, это было совершенно не страшно. Мне нечего опасаться. И все страхи напрасны – взрослеть, может, и неприятно, но уж точно не ужасно.
На новом рабочем месте мне достался кабинет прям как из сна - 456. Хорошее совпадение, ничего не скажешь. Все люди были как люди – с нормальными лицами, глазами, носами и прочим. Начальник, хоть и обладал пузом, но высотой не отличался. Никакие губы не вываливались из трубки, а глаза во время обеда у всех оставались на месте.
Но на чердак все же пришлось сходить, не рабочий, а свой, домашний. Убрать вещи после переезда, которые выкинуть бы, да жалко. Я с трудом затащила последнюю коробку. Лестница треснула, ступенька отвалилась. К счастью, я успела забраться внутрь. Показав язык деревяшке, я ползком продвигалась вглубь.
Детские игрушки встречали молчанием. Фарфоровые статуэтки, как подарок на день рождение, покрылись слоем пыли. Оригами, хобби в подростковом возрасте, смялись при перевозке, теперь напоминая не красивое изделие, а цветную безделушку. Я разбирала коробку, не понимая, почему внутри с каждым движением становилось все более и более тоскливо.
На самом дне обнаружилась объемная пузатая папка, подписанная как «Начинания». Я медленно вспоминала, листая страницу за страницей. Тут находились мои детские рисунки. Я даже смысл названия поняла – когда была девчонкой, думала, что стану известной художницей, а потом в биографии… У меня ведь наверняка интервью просить будут… Прикреплю свои работы. Какая милая мечта!
Я не художница по профессии. Я менеджер, отвечающий за транспортировку товара. А рисунки… Действительно хорошие. Был виден прогресс. Была видна душа, вкладываемая в каждый штрих. Сердце предательски закололо. На последней странице находился текст, написанный корявым почерком от руки:
«Надеюсь, ты не выбросила мое послание. Ой, поприветствоваться же надо… привет, Я которая из будущего! Пишу тебе, чтобы сообщить о нынешнем прогрессе – получилось занять второе место в конкурсе «Юные таланты»! Первое мальчишка с единорогом занял… Ну и пожалуйста! Я не очень-то обижена. Второе место тоже ничего, потому что скоро будет первое.
Мне нравится рисовать, я и живу, чтобы творить. Классный девиз, ага? Надеюсь, ты уже стала известной художницей. И первой работой своей перерисовала нашего кота-мухомора. Такому шедевру нельзя пропадать! В школе у меня все хорошо, в классе завидуют моим супер-способностям художницы.
Я никогда не писала писем в будущее. Но все письма так или иначе носят этот… Нравоучительный характер. Ладно, вот тебе мое наставление: только попробуй не стать известной, я построю машину времени, вернусь и… Заставлю тебя, вот! Не забудь о нашей мечте и давай-ка… развлекайся там, во взрослой жизни. На полную катушку!
Я уверена… Нет, я знаю, что ты стала классной, знаменитой и по-прежнему рисуешь смешные картинки. Жду не дождусь прочитать это письмо, когда выросту! Чмоки!»
.
.
.
Я работаю менеджером по продажам. У меня не получилось поступить на желанный факультет, и выбирать пришлось из оставшихся. Я смирилась, и теперь каждый день хожу в офис. Я приезжаю в старом трясущемся лифте на последний этаж, ведь именно там находятся кабинеты.
Я сажусь за компьютер, начиная стучать пальцами по клавиатуре. Я перестала замечать, как делаю одно и то же действие раз за разом, день за днем. Мир вокруг не был серым. Еда могла быть любой. Начальник имел пузо, но не такое большое. У меня было лицо.
У меня есть лицо.
Я откапала зеркало, сдунув слой пыли. Два глаза, нос, брови, рот. Лицо имелось. Все, как у обычного человека-взрослого. Только вот себя обнаружить не получилось. Затерялась, умерла душа маленькой художницы, покрылась слоем бумаг.
Я не заметила, как детский страх стал реальностью.
