Еще один метаморф. Как выясняется на практике, не так-то просто подобраться к лебедям и "влезть им под кожу". И почему-то лебеди-метаморфы, включающие в себя всяких других зверушек, проще для понимания и истолкования. Наверное, потому, тут хоть какие-то знакомые черты характера встречаются. Чистый же лебедь – это настолько оторванное от реальности существо, что остальным типажам его почти невозможно понять. И особенно, самую главную лебединую черту – их правильность, готовность безо всякой жалости к себе (и окружающим) тянуться за тем, что считаешь идеальным. Делать вот прямо-таки ВСЕ для достижения того положения вещей, которое кажется единственно верным. Даже если это ВСЕ включает ежедневное безжалостное самораспятие.
В комментариях к самой первой статье про лебедей было что-то типа: "ага, вы еще не знаете, как эти ваши красивые птички могут быть жестоки, могут заклевать до смepти и тд". Знать-то я знала, просто не думала, что это и есть их внутренний стержень. А вот сейчас начинаю понимать. Вернее, стержень лебедя состоит из вечного стремления к идеалу и сопутствующей этому стремлению жестокости, которая сначала вырабатывается из постоянного понукания себя, а потом превращается в стиль жизни.
Впрочем, жестоки к себе бывают многие типажи (те же чемпионки-дровосеки и бизнесвумен-медведи, вечно вкалывающие поп-идолы носороги). А вот соединить это с удивительной плавностью линий, замирающей томностью всего тела не так-то просто. Формула манкости проста: люби и балуй свое тело, любуйся им, ухаживай за ним, украшай и совершенствуй его. Лебеди ведут себя иначе. Они находят такое сочетание суровых подвигов и ежедневного шлифования граней своей привлекательности, которое делает их красоту одновременно ломкой и хрупкой (как у богомолов) и тягуче-гипнотической (как у косаток).
В Плисецкой (которая будет основным примером этого типажа) особенно удивительно именно впечатление изнеженности и капризности, которое она производит, хотя, если обратиться к ее книге "Я, Майя Плисецкая", становится ясно, что жизнь ее не только не баловала, но зачастую в черном теле держала. Да и сама она не умела "пристроиться", несмотря на различные варианты, которые все же иногда представлялись. В своей книге Майя говорит про совесть (которая не позволила ей, например, сбежать за рубеж во время гастролей), но я бы назвала это иначе: гордость. Гордость птицы особого полета, которая не хочет поступать низко, бросая и подставляя близких. Желание соответствовать неким идеалам. Высокому представлению о себе.
Я долго крутила в голове это сочетание – "сладкая" тепличная женщина + южный темперамент и жестокость... Вышло что-то удивительное. Какое-то утонченное, нежное и очень крепкое вино. Это не Стилет, который обидится и всех по струночке ходить заставит. У этой хватит пороху саму себя муштровать всю жизнь. С самой себя требовать, себя перерождать, себе выставлять счет.
ОТРЫВОК ИЗ ЕЕ АВТОБИОГРАФИИ:
Воспоминания о травмах набегают одно на другое. Всякий срыв и кропотливое исцеление от него — целая повесть...
...Премьера «Чайки» со сломанным вторым пальцем левой ноги во Флоренции. Перед каждой репетицией, каждым спектаклем я замораживала палец хлорэтилом, битый час кропотливо «улаживала» ступню в балетный туфель, вырезая ножницами атлас немыслимым рисунком.
...И та же «Чайка». Уже в Москве. На «полетах», открывающих представление, где меня в кубе черного бархата возносят и низвергают четыре невидимых публике кавалера в черных костюмах, черных масках, черных перчатках, — все адажио идет в непроницаемой темноте, в лучах лишь белый верх моего торса да распластанные руки, — один из четырех, Лева Трубчиков, при первом же развороте оступается, придерживает мою ступню на миг дольше положенного и... Чертов вывих. Опять заморозка в двухминутном интервале в кулисе, хлорэтил, тугая повязка, и я, обливаясь холодным потом, танцую весь спектакль на ватных ногах.
...Очередная — тысячная — перелицовка «Лебединого». Заболтавшись на сквозняке верхней сцены — там жестоко сквозит по полу, — с остуженными ногами, начинаю репетировать. Экая дура. Теперь икра. Порыв. Миша Габович-младший сносит меня вниз. Массажист Готовицкий, всегда во хмелю, обжигает разорванную икру хлорэтилом до самой кости. Не пожалел казенного зелья, родимый. Стpyпья кожи, открытая сочащаяся пунцовая paна. Не подступиться. Гипс накладывают, лишь когда кожа начинает подживать. Упущено время. Пытoчнo валяюсь дома в постели. Ковыляю на костылях в нyжник. Хирург Голяховский два-три раза в день приезжает ко мне через всю Москву из ЦИТО. Пять месяцев вычеркнуто из жизни...
...Седой как лунь, озаренный легендой, польский профессор Груца, к которому я несколько раз специально летаю в Варшаву, чинит мое перетруженное колено. Применяет только-только входящие в медицину токи Бернара...
Сколько же дней из прожитых, из станцованных я провела в офсайде, вне игры! Цифра получится устрашающая. Найти в себе силы к возрождению из пепла всегда ох как нелегко.
То, что к этой философии и внешности совершенно не подходят усредненно-женственные оборочки и цветочные принты, было ясно сразу. А вот подобранный методом проб и ошибок (для клиентки такого типа) стиль гаучо меня сперва привел в растерянность. Что общего у лебедя с аргентинскими ковбоями???
Все очень просто.
Жестокость.
Умение игнорировать свои желания, ощущения, эмоции. Делать то, что считаешь нужным, полностью отказавшись от того, что хочется.
Борхес называл их «метисами белых кровей, которых сбил с пути хмель сумасшедших суббот». Чарльз Дарвин считал, что их вежливость не имеет границ. <...> иные путешественники называли их не иначе как «кровожадными бабуинами». Они устраивали поистине дикие развлечения на лошадях и славились тем, что хватались за ножи по малейшему поводу.
<...> Местные мачо бравировали тем, что могли бросить с коня шляпу на землю и поднять ее, свесившись на полном скаку и не касаясь поводьев. Подобные навыки легко представить, если знать, как тренировались гаучо.
<...> печандо — это забава, когда два всадника на скорости врезались друг в друга, падали с лошадей, вставали и снова повторяли действие, пока один из них не выбывал из-за травмы или усталости. Марома — всадник со специальной перекладины прыгал на спину скачущей дикой лошади или дикого быка и удерживался там, пока лошадь не начинала его слушаться, а бык не погибал. Рекадо — развлечение вроде подбора шляпы, только гораздо сложнее. Всадник на полном скаку начинал отстегивать части седла и выкидывать их на землю, а затем на такой же скорости собирал их обратно.
<...> практиковаться в боевом искусстве будущие гаучо начинали с самого детства. Они тренировались с палками, чьи кончики были намазаны сажей для обозначения места укола, а иногда брали в руки и настоящие ножи. <...> в одном из таких тренировочных поединков мальчишки так увлеклись, что, когда один из них упал, второй тут же подскочил к лежащему и заколол его ножом. <...> «Даже маленькие дети совершенствовались в этом ужасном умении — в одной большой семье, где я провел немало времени, две маленькие девочки собрались драться на длинных ножах. Неожиданно, младшая из них ударила свою соперницу ножом в правый глаз, вследствие чего, он ослеп».
Взято отсюда.
Нет, конечно, леди Сицилийский Виноград ни с кем не дерется ножами. Она жестока с собой. Но все-таки жестока. И именно поэтому ей не идут цветочные принты, воланчики и кудри.
Ей идет стиль гаучо.
А вот еще любители, я бы даже сказала, ценители жестокости: арабский Восток и Африка. И эти принты и силуэты тоже (вдруг и внезапно) такие родненькие, просто боженькой поцелованные...
Все-таки, красота – это больше философия, чем гармония. Но мы не хотим быть собой, мы от этого отмахиваемся. Вьем кудри, рисуем большие глаза. Покупаем девически нежные пастельные платьица. Крепим это все к своему умению поднять шляпу на скаку. А еще нам почему-то часто кажется, что мы вольны их выбирать – свою красоту и свою философию.