Он видел, как дружки Быка смеются и показывают на них с Генкой пальцем, точно на голимых лохмачей.
Не дождавшись от Воробьёва ответа, Бык с приторной улыбкой заправского садиста, наконец, отошёл от их стола и направился к своим дружкам.
Чебурек почти что плакал. На полу, в осколках тарелки, лежала порция картофельного пюре и котлета. Он понимал, что сегодня будет голодным и так промается до обеда, потому что по плану объявлено всем отрядам ехать на стройку, где придётся кирпичи таскать и цемент грузить. Такое вот распоряжение директора. Поэтому Генка, вздохнув и не поднимая взгляда со стола, с горя стал пить остывший чай, радуясь, что Бык не выбросил на пол вместе с завтраком и его намазанную маслом булку.
- Ешь и мой бутерброд, кореш, - предложил Воробьёв, потому что его из-за почечной недостаточности не допускали к строительным работам. К тому же злость начисто отбила у него и без того слабый аппетит.
- Не, не надо. Ты и так хлипкий, что былинка, ещё ветром сдует, - заботливо пробурчал Чебурек и стал пить чай, вздыхая и завистливо поглядывая на пацанов, сидящих за соседними столиками и уминающих вкусный завтрак.
Воробьев задумчиво жевал свою булку, давился сладким чаем. «Ничего, ничего, - утешал он себя. – Поживём – увидим, Бык, кто ещё смеяться последним будет».
Он проглотил последний кусок булки и допил чай.
Часы на потрескавшейся стене столовой, окрашенной в цвет детской неожиданности, ходом стрелок отметили полвосьмого утра. Ещё десять минут до отбоя. Затем Пашку отправят к трудовику, а Чебурек и большинство подростков из трудколонии поедут на стройку.
Воробьев вздохнул. Он плохо спал ночью, потому что кто-то из шайки Быка утащил его тёплое одеяло - и мальчишке пришлось довольствоваться тонким, летним.
Когда закончился завтрак, за большим, на полстены, окном, расположенным возле раздаточной, ещё только едва рассвело.
Галина Петровна всю ночь чувствовала себя плохо, а утром едва сумела встать с постели и приготовить завтрак. Кости ломило. Всё тело чесалось, точно искусали муравьи, к тому же женщина постоянно чихала.
Слизь из носа на бумажных салфетках, куда она высморкалась, выглядела странной: серой, с вкраплениями не то крови, не то пыльной черноты. Это её встревожило.
Возможно, предположила Галина Петровна, у неё просто разыгралась аллергия. Но до первой цветочной пыльцы оставалась ещё пара месяцев, а на картофель и обычную пыль у неё аллергии сроду не было. «Скорее всего, Галюня, ты просто сильно простыла».
Правильно было бы ей первым делом поехать в поликлинику, но слабость сковала всё тело женщины, глаза закрывались, и крепкий кофе, которым была запита таблетка спазмалгона, ни капельки не помог.
К тому же из-за вчерашнего инцидента с картошкой внутри поварихи накипело: следовало сделать выговор завхозу. Тягать тяжёлые вёдра из подвала ей, с её полнотой и варикозом, не шибко-то приятное дело.
Галина Петровна зябко повела плечами и накинула поверх белого халата меховую жилетку. Затем, дожидаясь прихода сменщицы, начала дочищать принесённую вчера картошку.
… Посудомойка Люда старательно мыла посуду и расставляла её в сушилку. Спина пожилой женщины ныла от нагрузки. Лицо раскраснелось - и её заложенный с выходных нос от горячей воды очистился и снова мог распознавать запахи.
Женщина принюхалась, вдыхая аромат кухонного жира и моющего средства. Шумно гудела, работая, как вол, картофелечистка. Находясь возле ванны, Люда видела только спину Галины Петровны, сидящей в холодном цеху и дочищающей картофельные клубни.
Запершило в носу. Она чихнула и высморкалась в полотенце, всунутое в карман клеёнчатого передника. Снова принюхалась и удивилась сильному запаху не то гнили, не то плесени, стоящему на кухне. Неужели так отвратительно пахнет пропускаемая в картофелечистке картошка? Ей хотелось спросить об этом у Петровны, но кричать Люде не было смысла: из-за шума машины повариха её всё равно не услышала.
Вскоре посудомойка справилась с работой, насухо вытерла руки - и наконец-то решила спокойно позавтракать.
… Сразу после урока труда, где толстый и постоянно потный трудовик, всё время носивший один и тот же тёмно-коричневый костюм и то и дело вытиравший высокий лоб смятым носовым платком, принял работы немногочисленных пришедших. Это были скворечники, которые подростки – кто со старанием, кто – без, готовили к весне для птиц.
Трудовик крякнул, хмыкнул, осмотрел худо-бедно, но с любовью сделанное творение Воробьёва и поставил ему зачет.
Мальчишка облегчённо вздохнул. Сегодня для него, кроме математики да биологии, что вела одна и та же преподавательница с жестким, бесстрастным лицом терминаторши, и мгновенно пролетевшего урока труда, по расписанию ничего не было.
Когда закончились занятия, Пашка отправился в библиотеку – единственное место в трудколонии, где он чувствовал себя спокойно и уютно.
Мальчишка вздохнул, потому что хотелось есть, а до обеда, согласно расписанию, проходящему в два часа после полудня, оставалось ещё около часа. Поэтому на это время Воробьёву лучше всего было затеряться в книжках, представить, что он в свои тринадцать с половиной лет находится где угодно, но только не в трудколонии, в этом жестком и наводящем тоску месте в окружении высоких бетонных стен.
Маленький раздел с фантастикой Воробьёв изучил вдоль и поперёк, но при желании мальчишка всегда мог перечитать особо любимые книги.
Для сегодняшнего вечера Воробьёв приберёг «Графа Монте Кристо», которого он вслух почитает себе и одногодке Генке, пока все остальные будут смотреть телевизор.
Телевизор с видеомагнитофоном располагался в игровой комнате, и вечерами туда ему с Генкой и ещё кое-кому из малолетней ребятни из-за шестнадцатилетнего Быка и его шайки лоботрясов прохода не предоставлялось.
Пашка выбрал с полки антологию фантастики и уселся на пришибленное, стоящее подле батареи кресло. Тощая и старая библиотекарша, с узлом сальных волос, скрученных на затылке, и огромными сидящими на носу очками, глянула на него и снова, как ни в чём не бывало, стала заниматься своими делами: с шуршанием раскладывала в папки какие-то бумаги да маленькими глоточками попивала крепкий чёрный чай из простого столовского стакана.
Галина Петровна дождалась сменщицы и была свободна, но её голова всё равно невыносимо раскалывалась, как будто женщина и не принимала таблетку. Кости во всём теле ломило, а на руках поварихи от расчёсов уже красовались царапины.
Галина Петровна недоумевала, где она могла так простыть, да то и дело раздумывала, сможет ли самостоятельно доехать до поликлиники, или лучше всё-таки зайти к медсестре померить температуру и выслушать рекомендации опытной женщины.
Повариха уселась на стул и, держа сумку в руках, наблюдала, как её молодая сменщица Катя, мать троих детей и оттого, наверное, пышная, как сдобная булка, со сноровкой быстренько перетаскивала нужные для ужина продукты из склада, при этом пыхтя, как самовар.
- Люда, - обратилась Петровна к мойщице посуды, - я к медсестре схожу. Что-то мне совсем плохо.
- Иди! - крикнула Люда, после завтрака усердно драившая моечную ванну дешёвым и вонючим порошком, от которого у неё сильно першило в носу.
Каморка медсестры ютилась в самом тёмном и холодном крыле спального блока. Полки в кабинете были плотно заставлены папками. Старый пожелтевший холодильник «Минск» урчал и часто трясся, точно припадочный.
- Одну минуточку посиди, милая, - ласково обратилась к Галине Петровне похожая на старинную фарфоровую куколку, пожилая, но всё ещё красивая медсестра.
Она как раз заканчивала осматривать последнего, очень высокого и крепкого подростка, с недобрым прищуром тёмных глаз.
- Вот, Бычков, выпьешь ещё таблетку на ночь, понял? От твоей аллергии должно помочь. И не чешись, терпи, милый, - добавила женщина, замечая, что мальчишка снова тянет свои толстые пальцы к расчёсанным до крови предплечьям.
- Иди, иди, Бычков. Не глазей, аскорбинка на прошлой неделе закончилась, - строго сказала медсестра и закрыла за ним дверь.
- Дурдом какой-то, - выдохнула медсестра. - Я уже с ног сбилась. У всех сегодня поголовно или чесотка, или аллергия. Запас «супрастина» извела. Ну, да ладно, - выдохнула она и, ласково улыбнувшись, спросила у Галины, сидящей на деревянном стуле, возле письменного стола: - Так что случилось, милая? Заболела?
- Ой, что-то плохо мне, Зинка, ой, как плохо. Ломит с самого утра.
- Так-с, давай тогда для начала померим температуру.
Выдвинув ящик из стола, медсестра извлекла пластиковую коробочку с термометром и протянула бледной и замученной поварихе. Когда термометр оказался у поварихи под мышкой, медсестра, обеспокоенная внешним видом женщины, всё так же ласково предложила:
- Рассказывай. Что беспокоит, что болит, Галина?
Повариха тяжело вздохнула и, почесав сквозь ткань одежды предплечье и область груди, стала рассказывать.
- Так-так, - цокнула языком медсестра, обнаружив у поварихи, кроме высокой температуры, ещё и ярко-красную точечную сыпь на спине и груди. - У тебя такая же аллергия, милая, как и у мальчишек, - уверенно сказала Зинаида Григорьевна. - Только вот не пойму, чем вызвана температура. Горло-то у тебя не красное, лимфоузлы не воспалены. Только дышишь ты, Галька, всё равно тяжело, с хрипами. - Она внимательно посмотрела в лицо поварихи и, сделав заметки в карточке, сказала: - Рекомендую, кроме супрастина и обильного питья, съездить тебе в поликлинику, милая, сделать флюорографию. – А потом пробормотала, словно про себя: - Одинаковые симптомы у всех… Я должна поставить в известность заведующую поликлиникой.
- Сроду аллергии не было ни на что, разве что на цветение. Сама не пойму, что со мной такое, - всхлипнув, сказала повариха. - Да и дома никого: сын в Москву на заработки уехал. Боюсь я, Зина, как представлю себя в таком состоянии в пустой квартире.
- Ну что ты, как дитё малое, хнычешь. Давай лучше тогда переночуй в изоляторе сегодня. Я как раз в ночную смену дежурю.
Галина Петровна снова тяжко вздохнула и, глянув медсестре прямо в глаза, долго молчала, а потом просто, смирившись, кивнула.
Зинаида Григорьевна отвела повариху в изолятор. Здесь она дала больной таблетку жаропонижающего и напоила тёплой водой с лимоном и мёдом, затем уложила в постель и накрыла одеялом.
На рабочем столе у неё ещё оставалось много бумажной работы. Медсестра заварила себе крепкий чай и решила прогуляться в буфет, купить сдобную булку, забыв о мимолётной тревоге насчёт одинаковых симптомов...
За окном медленно падал снег вперемешку с дождём. Зинаида Григорьевна поёжилась. Она ненавидела зиму именно из-за слякоти и вечной промозглой сырости, вызывающей ноющие боли в её старых костях.
Воробьёв полностью погрузился в фантастические миры, переживая приключения героев, как собственные, а поэтому покинул библиотеку, когда за окном уже стемнело.
Привыкнув к его ежедневным посещениям, строгая библиотекарша как всегда не выгнала мальчишку, наверное, потому что он из всей ребятни, похоже, был единственным читателем, кто вообще сюда заглядывал за долгие годы её работы.
Старые наручные часы, доставшиеся Пашке от отца, защелкивались ближе к локтю, чтобы не свалиться с тощей кисти. Секундная стрелка отмотала круг, показывая полшестого. Еще чуть-чуть – и он опоздает на ужин.
В столовой сегодняшним вечером было на удивление немноголюдно, и Быка Воробьёв не увидел, а вот Чебурек уже сидел за столом возле стены и уплетал запеканку.
- Как дела, Генка? - спросил Воробьёв, усаживаясь на лавку и отпивая глоток яблочного сока с мякотью, явно разбавленного водой, но всё равно вкусного. - Где все?
- Да чёрт их знает. У Быка и его шайки, как и у большинства пацанов из стройотряда, сегодня не то понос, не то золотуха. Они как приехали, так сразу к медсестре пошли. Еле день на стройке оттарабанили. Чешутся все, как коты лишайные, поэтому и злые.
- Думаешь, карантин объявят? - сказал с набитым ртом Воробьев и выплюнул на тарелку попавшую в рот изюминку.
- Это было бы здорово! Тогда занятий точно не будет, и, может, даже домой отпустят.
- Да, вот только их всех в изолятор не запрут, места не хватит, - с видом знатока утвердил Воробьёв, расплываясь в ухмылке, и добавил: мол, мечтать насчёт домой не вредно.
- Ты печенье-то своё будешь? - с надеждой глядя в глаза Воробьёва, спросил Чебурек и тоскливо уставился на крохотную округлую печенюшку, лежавшую на блюдечке, подле стакана сока. Свою печенюшку Генка уже слопал.
- Ешь уже, не майся своим нытьём, работничек, - сжалился над ним Пашка, знающий, что друг жить не может без сладкого.
Чебурек пропустил «работничка» мимо ушей и, схватив печенюшку и забросив её в рот, начал с хрустом жевать.
Пашка вздохнул, понимая, что Генке-то было бы куда податься в случае карантина, а ему самому в этом плане не повезло. Дома отчим злющий и вечно недовольный, чуть что не так – колошматит его, а мать, всё видя, не смеет и слова сказать, боится, забившись, как мышь в угол. Поэтому Воробьёв нахмурился, тотчас теряя возникший аппетит от осознания, что, скорее всего, ему придётся сидеть в спальне в компании злых чесоточников и в одиночестве отражать атаки недружелюбных субъектов.
- Сплюнь, Чебурек, - всё-таки выдавил из себя Воробьёв. - Не надо нам карантина. Скоро лето – и нас с тобой точно за примерное поведение выпустят. А Бык и его компашка зависнут тут надолго, до совершеннолетия.
Чебурек хмыкнул и допил свой сок. Воробьев доковырял запеканку и, запивая её соком, смотрел по сторонам, замечая угрюмые лица подростков и отсутствие привычного шума и весёлого галдёжа.
Большинство подростков, да и буфетчица с пышнотелой молодой поварихой, которая стояла на раздаточной и о чём-то говорила по телефону, периодически и остервенело чесались.
Предплечья, запястья, грудь и спина – казалось, всё, до чего могли дотянуться их пальцы, то и дело подвергалось злостным расчесываниям, точно и впрямь началась массовая эпидемия чесотки или лишая. Затем на несколько секунд почёсывания прекращались, чтобы возобновиться с удвоенной силой.
В столовой происходило явно что-то непонятое, не укладывающееся в привычную, нормальную жизнь.
Обозревая происходящее, Воробьёв ощутил жуть и отвернулся. Чебурек зевнул и сказал:
- А давай пойдём отсюда. Если повезёт, то телевизор сегодня вдоволь посмотрим.
… Медсестра не справлялась с наплывом больных и совсем сбилась с ног. Все запасы таблеток от аллергии в шкафу и в маленьком складском помещении, где хранились лекарства про запас, закончились, а поток приходящих подростков не иссякал.
Она отдала последнюю таблетку рослому удальцу Бычкову, который снова пришёл из-за поднявшейся температуры. Затем медсестра натянула перчатки и осмотрела расчёсы на телах мальчишек, сидящих на кушетке, удивляясь их обилию и красноте проклюнувшихся на коже нарывов.
- Зинаида Григорьевна, можно уже идти? - спросил Бычков, пристально рассматривая стеклянную полку в шкафу, на которой раньше всегда лежали, точно конфетки, сладкие аскорбинки.
- Иди, - нахмурившись, сказала медсестра, из-за неопределённого диагноза не решаясь пока объявлять общий карантин на территории трудколонии. Нужно дождаться утра, а тогда уже она позвонит куда следует.
- А вы останьтесь, молодой человек, - обратилась Зинаида Григорьевна к вихрастому лопоухому мальчишке.
Женщине не нравились его бледность, отёчность лица и ненормально высокая температура. Такими же отёчными и больными выглядели ещё несколько детей.
- Ребята, пройдёмте-ка со мной, - обеспокоенно сказала медсестра и направилась в сторону изолятора, вспоминая, что хотела позвонить заведующей, но так и не позвонила.
Пышнотелой поварихе Екатерине Дмитриевне давно было уже пора отправиться домой, но сегодня всё в этом мире словно действовало против неё. Утром она не повела в сад хныкающих из-за кашля детей, оставив их с бабушкой. А теперь вот и сменщица Галина Петровна, похоже, заболела.
Хорошо, что посудомойка согласилась помочь и самолично отправилась за картошкой, потому что ни завхоза, ни кладовщика на работе второй день как не было.
Куда они все подевались? Нужно бы пойти с жалобой к директору и решить возникшее недоразумение, но сплетница буфетчица сказала, что ещё в понедельник директор уехал на семинар.
Екатерина уселась за стол, заварила чай и стала работать с меню, делая пометки на листочке.
Разогретая от работы Люда шмыгнула носом и накинула телогрейку, затем переобулась в бурки и, уточнив у поварихи нужное количество картофеля и овощей, направилась в кладовку за вёдрами.
… На улице снова падал снег. Было сыро и зябко, хотя и практически безветренно.
Посудомойка гремела вёдрами и, озираясь по сторонам, взглядом пытаясь усмотреть запропастившегося куда-то кота, который наведывался каждый день и надрывно мяукал, пока не получал свой паёк из остатков пищи. Кот не приходил уже два дня. Люда с беспокойством отметила этот факт про себя и возле мусорок свернула к овощехранилищу.
Плафон высокого фонаря за забором из-за непогоды, как всегда, то и дело мигал, но даже издалека женщина поняла, что дверь в овощехранилище не заперта.
Она остановилась возле двери, понимая, что что-то не так. Лёгкий ветерок роем снежинок ударил в лицо, и Люда ощутила зловоние. Фух. Запах был едким, напоминающим гремучую смесь из тухлых яиц, испорченной рыбы и чего-то еще – омерзительно сладковатого. Некий неопознаваемый приторный душок, вызывающий у женщины беспокойство и даже рвотные позывы.
Может, там, внизу, несколько крыс просто сдохли? Или ещё чего покрупнее завелось. Может, и кот, их мусорный Полосатик, тоже помер?
«Произвол», - решила уставшая от мелких проблем женщина - и, вдохнув на улице свежего воздуха, решительно зашла с вёдрами на площадку с рубильником.
Внутри подвала воздух был спёрт. Люда вспотела, пока преодолела все крутые ступени. Затем вытерла со лба пот тыльной стороной ладони, очень удивившись царившей внизу теплоте. Неужели завхоз умудрился тайком установить здесь электрический обогреватель?
«Расточительство! - обозлилась женщина. - Трещёткин и Медведев пропали на пару и даже не удосужились выключить обогреватель на выходные? Вот оттого, - решила она, - и пахнет здесь премерзко».
Люда осмотрелась, выжидая увидеть что-то такое, что уняло бы её тревогу. Затем поставила ведра на пол, намереваясь набрать картошки, но внезапно женщину осенила идея. Нужно найти обогреватель и выключить его, тем самым прекратить безобразие с овощами, которые сгниют напрочь из-за излишнего тепла.
Посудомойка решительным шагом направилась вдоль стеллажей с картошкой, продвигаясь внутрь подвала. То и дело она замирала, часто дыша ртом. Нос хлюпал, приходилось высмаркиваться в лежавший всегда вместе с хозяйственными перчатками в кармане обрывок тряпки. Тогда-то женщина и услыхала лёгкое, едва слышное поскрёбывание. Так крадутся мыши на своих тонких и мягких лапках… Нет, судя по звуку - это скорее всего крысы. Она стала рассматривать стеллажи, перевела взгляд на лежащие штабелями мешки с картофелем.
Плюх - и под ноги ей упала большая картошина. Люда подняла голову, мельком уловив движение. Что-то массивное резво шмыгнуло за мешок картошки. Свет мигнул и погас.
- Ай! - вздрогнула женщина, неожиданно получив по лбу от ещё одной картофелины, мягкой и влажной. От удара на её лице остался липкий отпечаток.
Грызунов посудомойщица, в отличие от поварих, на кухне не боялась. Но здесь, в подвале, у неё по коже пробежал озноб.
Женщина сделала шаг назад и уперлась во что-то громоздкое. Секундой раньше позади неё ничего не было. Раздавшийся голос был глухой и заторможенный, словно говорящий подбирал слова и буквы, но в тишине подвала звук выходил неожиданно громким.
- Еда! - тихо прошипел он.
- Что? - взвизгнула женщина, интуитивно узнавая голос пропавшего завхоза.
- Еда, еда! - завыл за спиной посудомойки мужчина. Что-то щелкнуло. Заскреблось и зашуршало вверху, на мешках картофеля.