Из заметок Леонтия Васильевича Дубельта
Государь (Николай Павлович) дал Франции денег взаймы (в 1847 г. для облегчения закупок хлеба в России нашим правительством было приобретено от франц. банка на 50 мил. франков французской ренты). Поступок его, конечно, великолепный, но боюсь, что немногие оценят его.
Иные скажут, что это из хвастовства; другие, что он хочет подкупить французское народное мнение; третьи станут жаловаться, зачем столько денег уходит за границу, когда сама Россия нуждается во многом. Мало кто поймет и оценит истинное побуждение высокой души государя, - желание отплатить добром лютейшим врагам своим. Впрочем, нечего смотреть на дураков и на неблагонамеренных людей. Угодить всем нельзя, так лучше же действовать по внушению сердца, когда внушение это так благородно.
Все честные люди довольны его поступком и гордятся тем, что делает честь отечеству. Для них государь представляет отечество, точно так же, как бывало это в старину для русских. Теперь толкуют иначе и от того сердце болит. Россия была доселе сильна и велика; того и смотри, что распадется на части от нынешних "узорчатых" мнений. Прежде, бывало, толковали так: "Как я буду исполнять свои обязанности, права мои придут сами собою!" Теперь же говорят вот как: "Давай мне права, а об обязанностях я знать не хочу!"
Мне кажется, что казённое воспитание много портит молодежь нашу, не только в отношении нравственности, в поведении, но также и насчет мнений против государя. Когда родители сами воспитывают детей, они стараются внушать им чувства и правила порядочные.
В корпусах же свирепствует такой дух непокорности, такое отчуждение от всего прекрасного, такой страшный эгоизм, что и самый лучший юноша заражается этими недугами; потом вносит их в общество и распространяет их там; а как общество наполнено воспитанниками корпусов, так и мудрено ли, что эта зараза каждый день делается сильнее!
Корпуса стоят казне очень дорого, а корпуса губят Россию, истребляя все хорошие чувства в молодых людях и заменяя добрые родительские правила каким-то неукротимым буйством, которое ни в чем не знает меры. Правительство, конечно, желает счастья тем, кого воспитывает; но ему неизвестно, какой ужасный дух господствует в корпусах.
Я сам воспитывался в корпусе и, бывало, чёрт знает что делали кадеты! а теперь еще хуже. Воспитание детей поручено великому князю Михаилу Павловичу! Да разве он может быть хорошим воспитателем юношества? да разве он имеет понятие об истинном воспитании? Человек он честный, но сердитый, который думает только о том, чтобы у мальчика все пуговицы были застегнуты, чтоб фронт хорошо равнялся и чтобы дети проворно метали ружьем. Игрушки!
Да разве в этом состоит истинное нравственное воспитание? Воля ваша, а этот человек беда России. Своим фронтом он сбил с толку и государя. Генерал-фельдцейхмейстер, генерал-инспектор по инженерной части, он не думает ни об укреплении границ государства, ни об улучшении оружия; отказывает приезжающим к нам иностранцам с предложением новой системы ружей и оставляет армию, вместо ружей, с палками!
Он раз даже выразился, что война портит солдата и по его разумению достоинство войска состоит только в блистательных парадах. В этой слепоте он умел внушить доброму государю, что мы-де забросаем всех шапками! Нет, шапками не забросаешь неприятельской армии; десятка два хороших штыков размечут тысячи шапок.
Раз, при мне, он, рассердясь в Красном Селе, что какой-то солдат выставил немного вперёд левое плечо, так раскричался, что пена показалась у рта, и, в гневе, подняв кулак, он не проговорил, а прокричал гвардейским генералам: "Вами надо командовать вот как: в одной руке держать пук ассигнаций, а в другой палку"! От этих обидных слов я видел слезы на глазах многих почтенных генералов.
Такой человек может ли иметь понятие о воспитании юношества? Кажется, что вся цель его жизни состоит только в насмешках над честными русскими, в каламбурах и в наказании молодых офицеров, не за преступление, не за безнравственность, а за какой-нибудь криво надетый кивер!
Пуще холеры (1848) огорчает Россию рекрутский набор, и такой большой, что ужас берет. Едва к марту кончили поставку рекрут, теперь, к 1-му ноября, опять подавай по 10 человек с тысячи! Два набора в одном году! Да этого никогда не бывало. Помещики и народ ропщут и мне кажется, если б доложили государю, как это истощает народные силы, он пощадил бы своих подданных, которые, конечно, ему дороги; но он так высоко стоит, что сам не увидит страданий народа.
Эти частые и бесполезные наборы начинают производить ропот; никто не видит неприятеля, а теряем людей, как будто Наполеон опять на границах России. Подданные должны любить своего государя, этим держится государство, и русское сердце всегда расположено к горячей любви к царю; но когда человек ропщет, уж он не любит; - а это жаль и для Царя, и для подданных.
Еще подумаешь, что такой повсеместный вопль доходить до царя Небесного. Подумаешь, что бедствия-то на Россию накликают жалобы и плачь отчаянных матерей, жен и отцов, у которых отнимают их драгоценнейшее сокровище для того, чтобы сделать их совершенно несчастными. В самом деле, что может быть несчастнее солдата, у которого нет ни кола, ни двора, ни семейства, ни жены, ни детей, ни свободы дышать, или двигаться иначе, как по воинскому уставу.
А что делается с его родителями, с женою, с детьми! Иногда мать умирает с горя, отец дряхлеет от грусти; жена делается публичною бабою; дети, в сиротстве, становятся негодяями, все семейство лишается пропитания, потому что он один кормил их. Наши же русские мужички очень долго горюют по рекруте. Им смерть не так тягостна, как рекрутство. Положил в могилу сына, поплакал, сказал: "Будь его святая воля! мой сын-де в верном месте; у Господа хорошо, не то, что здесь и хлеб не родится! и трудно жить. У Господа на небесах все готово!" - и утешился.
Но о рекруте он плачет долго, потому что знает, как его сыну жизнь тягостна. При том не видит тут перста Божьего, а видит только волю человеческую. Не опомнилось еще одно, другое семейство от сдачи кормильца своего в рекруты, как уже летит та же беда на третье и десятое. Все головы кружатся и у крестьян, и у начальников. Помещики уже не знают, кого выбирать, чтобы и крестьян поберечь и волю правительства выполнить.
Впрочем, сердце царево в руке Божьей! Дал бы Господь, чтобы батюшка наш великий государь оглянулся на нас и пощадил бы детей своих. Если бы наш добрый государь знал, какое это горе для всех, если б он видел эти обмороки, эти слезы, если б слышал эти вопли отчаянных жен и матерей, Его сердце тронулось бы, и Он, в своем отеческом милосердии, придумал бы какой-нибудь другой способ пополнять войско.
Кроме того горестного времени, в которое продолжается эта нравственная пытка, как для помещиков, так и для крестьян, еще и после как долго, сколько лет все эти семейства не могут утешиться. У них отнимают всегда самого лучшего, самого здорового, того, который в лучшем цвете лет и который был кормильцем всей семьи.
Не понимаю, отчего помещикам не позволяют нанимать рекрутов со стороны, как то делается в вольных деревнях! Вольные крестьяне имеют право нанимать за себя охотников; отчего же это самое не позволено помещикам? Кто идет охотой, тот не в отчаянье. Чем ближе человек к природе, тем чувства его глубже и сильнее.
От частого прикосновения к обществу и столкновений с его пороками чувствительность в человеке исчезает; но деревенские жители, особенно крестьяне, сохраняют свою природную чувствительность во всей сил. Наши паны этому не поверят, они даже не верят, что у крестьян есть чувство, а оно так, - эта чувствительность так глубока в них, что горестного впечатления ни самое время истребить не может; и от того, у кого сдан был рекрут 20 лет тому назад, то семейство все еще тужит, все еще не может прийти в порядок.
Упадок духа производит в них расстройство в их жизни. Они беднеют от печали, потому что грустят непомерно и ничто не в силах их утешить. У них от огорчения все валится из рук; от тяжкого удара они грустят всю жизнь; тяжелее же рекрутства для них нет в мире ничего. Сдача рекрута расстраивает семейство навсегда.
Отец и мать сданного рекрута, если люди не старые, вдруг хилеют и так изнемогают от слез и грусти, что часто делаются ни к чему неспособными; меньшие дети уж им не милы, они почти не занимаются ими, потому что не могут забыть, что у них отняли самого лучшего их сына, того, над кем дышала их нежность, того, которого они готовили быть опорою их старости.
Разумеется, когда главы семейства убиты горем, все в доме идет на выворот; семья беднеет, расстройство всего хозяйства наводит на них еще более уныния, и нет средства помочь им, потому что нет возможности вынуть из сердца их той занозы, которая глубоко вросла в нем.
Все эти несчастия можно бы предупредить, если б позволено было нанимать охотников. Есть люди одинокие, удалые, праздношатающиеся, которым негде приютиться; они за несколько сот рублей с радостью наймутся в рекруты, потому что им оставлять некого и нечего. Есть множество гулевой молодежи, которая ищет только покутить и которой везде море по колено.
То не лучше ли идти в солдаты такому молодцу, чем погибать целому семейству? И не лучше ли оставить жить мирную семью в полном составе своем, а принимать в военную службу таких людей, которым некуда головы приклонить и которые сами рады развязаться со своим бесполезным образом жизни?
Читая французские газеты, и видя, что французы не ищут войны ни с кем (здесь дипломатический циркуляр Ламартина от 2 марта 1848 года), я не понимаю, зачем мы станем воевать с этими сумасбродами? Они объявляют, что никого не тронут, лишь бы их не трогали; то будет ли рассудительно идти на них, так, ни с чего, оттого только, что нам не нравится их республика?
Мне кажется, лучше принять меры, чтобы у нас не было охоты подражать им; война же непременно наделает много недовольных, и, по милости Михаила Павловича, какое у нас оружие в сравнении с иностранными державами, чтоб воевать с кем-нибудь! Пойдут налоги, рекруты, вот и повод к неудовольствию.
Военные, конечно, рады будут походу, это их сенокос; но остальное народонаселение пострадает от этой войны, и тем менее будут ее оправдывать, что не поймут цели ее. Наши финансы не в блестящем положении, а чтобы поддерживать войну против целой Европы, надо много денег. Где же взять их? Разумеется, надо будет усилить налоги, против которых и теперь идет ропот.
Война требует людей, надо новые рекрутские наборы, а уж и теперь от них все в отчаянье. Вся Европа станет за Францию, то где же нам справиться с целой Европой, когда и с Кавказом не справимся, хотя Кавказ нам домашнее дело и эта война идет у нас в кармане, под рукою, а и тут, сколько бьемся, а конца не добьемся! Какое нам дело, что французы безумствуют; провались они сквозь землю, лишь бы мы были умны; они пусть себе хоть искусают друг друга, - туда им дорога. Стереть Франции с земли мы одни не можем, а нам против них никто помогать не будет, потому что все эти немцы заражены такими же мыслями.
Конечно, это не мое дело, но мне кажется, что благоразумнее было бы оставить их блажить, сколько им угодно; тогда пример их несчастий скорее подействует на наши горячие головы, на наших передовых людей, как они себя называют, нежели война. Хоть бы мы и покорили их, то невозможно покорить их совершенно. Поляки еще и не так своевольны и развратны, а и то, сколько бед с ними, да и они под рукою у нас, да и не мы одни их держим в руках, а с французами сам Наполеон едва мог справиться, да и то как, - не давая им ни минуты опомниться.
Положим, что мы одолеем их, но кто переделает их мнение, накопившееся веками? Когда и у себя, в России, мы не в силах уничтожить свободомыслие, то, как же мы урезоним или усовестим, или укротим французов? Не будет ли это немножко похоже на то, что пойдем чинить дом соседа, а не видим, что собственная наша изба валится! При том, если мы и одолеем этих сумасбродов, разве уймем их надолго? Разве уймем крикунов Европы и своих собственных? Тут-то и скажут:
Смотрите, что делает Россия! Да это хуже Наполеона! Какое ей дело, где какая форма правления! Вот деспотизм! Бедные французы, они, было, так рассудительно хотели управлять сами собою, - как же, peuple Roi! - управлять сами собою и своею невинною республикою, а тут этакое тиранство, не дают им и управлять по-своему! Да русский царь настоящий Нерон, Диоклетиан, Калигула, да он даже настоящий Клейнмихель, он хочет всемирной империи! Европа должна думать о своей независимости! и пр. и пр.
A русские скажут: сидел бы наш батюшка-царь у себя дома, да глядел бы за порядками своей земли; а что ему до бусурман до французов? оно выходит для нас, только рекрутов, да денежек подавай!
Когда же оставить им свободу блажить и дурачиться, сколько душе их угодно, тогда их собственная дурь доведет их до крайности; и тогда наши умники и крикуны увидят, что такое французы и их премудрость, и что такое республиканское правление. Умничанье вообще ослепляет людей; их можно убедить только на деле, допустив все бедствия безначалия, разумеется, не у нас, а у этих негодных французов.
Увидели бы, что у них делается и скорее поняли бы всю гнусность их поступков. А теперь все будут твердить: им ведь помешали, а то было бы хорошо! Впрочем, я позволю отрубить себе голову, ежели эта взбаламученная республика продолжится долго, и если господин президент не примет их в руки и не сделается императором, - да каким императором? что твой Наполеон I-й!
Ведь как-то невольно сравниваешь наш добрый русский народ с ближними европейцами, и не можешь не отдать справедливости смирению и покорности наших славных мужичков. Как подумаешь, что теперь делается везде; какая путаница во всех образованных европейских государствах, то не можешь нарадоваться, как взглянешь кругом себя.
Мир, тишина, трудолюбие, подчиненность! а сколько благодарности в этих добрых сердцах за малейшее к ним внимание! И все это оттого, что наш народ не избалован вымышленною свободою и ни с чем несообразными правами человека! правами, основанными на уничтожении ближнего.
Но что странно, что в народе известны французские дела, и все толкуют о том, что французский король бежал. Но приятно слышать, как они толкуют,- они говорят: "вишь, что французы затеяли, все хотят быть большими! Да какой же в избе будет толк, где все будут большие? Ведь в небе Бог один, на небе солнце одно, и в семье отец один, так как же быть царям многим?"
Утешительна такая привязанность к единовластию, потому что доказывает глубокую уверенность русского народа, что верховный правитель должен быть один, а не многие.
Я нисколько не сомневаюсь, что наша нравственная Россия-матушка слишком благоразумна, чтобы последовать примеру европейских понятий. У нас нравы так патриархальны, толку в простом народе так много, и много оттого, что у нас всякий занят делом, а не бьет баклуши, как французы. Заметьте: кто говорит вздор, кто несет и делает чепуху? те, которые истинным делом не умеют заняться; а чтобы русский народ умел быть дельным, не надо у него из рук дела отымать.
Отчего блажат французы и прочие западные народы? Отчего блажат и кто блажит? Не чернь ли, которая вся состоит из работников! А почему она блажит? Не оттого ли, что им есть хочется и есть нечего? Оттого, что у них земли нет, вот и вся история. Отними и у нас крестьян и дай им свободу, и у нас через несколько лет то же будет. Теперь русскому мужичку, если его никто не подстрекает, бунтовать некогда и незачем.
У него своя полоса, оттого есть забота и постоянная надежда, что он не умрет с голоду. У него свой теплый угол, своя семья, своя корова, лошадки, овцы, свой огород, свое хозяйство, и если он не дурак, а между русскими совершенных дураков немного, то он может блаженствовать в своем быту, даже хоть он и помещичий. Ему и блажь в голову нейдет, потому что блажить некогда.
Летом обрабатывает он землю, зимою на стороне добывает копейку и куда бы ни пошел, везде спокоен, потому что у него есть угол и семья, и все его чувства и мысли стремятся под родной кров, где живет все, что ему мило и дорого, где его всегда примут с радостью и любовью. Дай ему свободу, он сначала и обрадуется, но потом, что выйдет: или помещик его прогонит или он сам, потеряв голову от магического слова "свобода", захочет попытаться счастья в другом месте; пойдет шататься по городам, где потеряет свою святую, деревенскую нравственность, и погибнет, и сделается то же, что француз.
Человек редко предвидит свое будущее; вот свободный народ и дойдет до того, что, искавши лучшего, останется без кола и двора, как иностранный работник. Что же выйдет из этого? Все нахлынут в города да на фабрики; сперва, может быть, от этого фабрикам и будет выгодно, но земли будет обрабатывать некому, а как большая ее часть пролежит впусте, тогда, разумеется, и на фабриках будет есть нечего.
Между тем работник, который оставил свой крестьянский быт, не в состоянии жениться и содержать жену и детей; оттого он живет холостым и живет беззаконно, отчего исчезает нравственность во всей массе народа. От безнравственности до безбожия один только шаг. Тут делается всему голова собственный эгоизм; хочу есть - становится первым законом; а чтобы можно было поесть, хоть весь мир долой! Таковы постепенные причины французских и европейских беспорядков, и если Россия цела, так именно потому, что она не свободна.
Если бы можно сначала образовать народ, привить к нему чувство чести и строгих обязанностей, и сделать, не скажу из зверя, но из получеловека сделать человека, а потом дать ему свободу, это было бы дело другое; но дай крестьянину, как он есть, свободу, у него сейчас явятся разные затеи. Он сейчас бросит свой родной кров и пойдет шататься. Вот теплое его гнездышко и разорилось.
Сына станет учить грамоте, а тот выучится и станет развращать свои понятия чтением гадкой нынешней литературы. Журналы собьют его с толку, а повести и романы сведут совсем с ума! Вот он станет судить и рядить; тут явится честолюбие, надо быть чем-нибудь повыше, - когда же тут землю пахать!
В этом тумане умрет с голоду и мать, и сестра также. Жены ему не надо, это обуза, а с его высшими взглядами он обузы не хочет. Он считает себя просвещенным, потому что бросил лапти и серый кафтан, да умеет читать "вечного жида" и газеты; а между тем не чувствует, что он не просвещается, а развращается, потому что истинное просвещение основано на страхе и законе Божьем, а не на тонком сукне и лаковых сапогах.
Когда человек чувствует как должно, он судит как должно; когда же чувства обратились в чувственность, тогда вместо рассудка поселяется в голове один чистый бред. Французы и все европейцы оттого и дошли до настоящего своего положения, что никто не хочет жить по-христиански, т. е. иметь старших и исполнять свои обязанности. Исполняйте свои обязанности, и права ваши придут к вам сами собою! Нет, говорят они, дай мне мои права, а об обязанностях подумаем после!
Наша русская образованная молодежь также начинает судить навыворот, потому что читает одни только романы, и я бы, на месте государя, другого наказания не наложил на них, как выслал бы их за границу, в землю просвещения и свободы; пусть бы там любовались своими единомышленниками.
Я уверен, что скоро пропала бы у них охота толковать пустяки и они не замедлили бы удостоверится, что нет земли святее и блаженнее земли русской, где все, от царя до мужика, на своем месте, следовательно все в порядке; а ежели что и не совсем ладно, ежели есть и у нас ржавчины, так это только потому, что нет нигде совершенства.
Нет, не троньте нашего мужичка, а только подумайте об том, чтобы помещики с ними были милостивы. Пусть помещики подражают Зиновьеву (Михаил Николаевич), тогда мужичок наш будет и свободен и счастлив. Как прочтешь в журналах и газетах, что делается в Европе, и особенно во Франции, то, право, все это кажется, так непостижимо, что можно принять все напечатанное за выдумку и сказки!
У них там и климат, и изобилие, и просвещение, и усовершенствованные теории, и улучшенная администрация, и великолепные машины, искусства процветают, агрономия достигает неслыханных успехов, и чего, чего там нет! У нас же все худо; и дураки мы, и не умеет никто из нас ни хлеба сеять, ни даже есть его; и все у нас в ребячестве, и все делается дурно; и медведи-то мы, и раболепные невольники, и хуже нас нет существ на свете!
А как посмотришь на поверку: в нашей медвежьей берлоге порядок, послушание, любовь к государю, любовь друг к другу, (ну это, может быть, и не совсем) любовь к своим обязанностям! А у них, в просвещенных, усовершенствованных странах, голод, непокорность, ненависть, баррикады, междоусобия, все бедствия, все гибельные страсти, которые ведут в ад и из ада исходят!
Неужели и теперь наша умная молодежь не образумится и не перестанет слепотствовать в отношении к своему отечеству и чужим краям? Есть и у нас худое, без этого нельзя. Но уж ежели можно жить счастливо где-нибудь, так это, конечно, в России. Это зависит от себя; только не тронь никого, исполняй свои обязанности и тогда нигде не найдешь такой свободы, как у нас и проведешь жизнь свою, как в Царстве Небесном.
Такие рассуждения, конечно, нашим журналистам, нашим передовым людям не по нутру, - верю; но дайте же и мне свободу, по крайней мере, думать, как мне хочется и как мне кажется.
Все это доказывает, что просвещение тогда только истинно и приносит действительную пользу человеку, и вместе с тем всему обществу, когда ум и сердце просвещаются одинаково. Если же образовывается только ум, а сердце зарастает тернием, тогда и просвещение яд, а не польза для человечества. Теперь можно в этом удостовериться, посмотрев на европейскую суматоху и бедственные ее последствия. Истинное просвещение должно быть основано на религии; тогда оно и плоды принесет сторицею. А когда просвещение религии знать не хочет, и только опирается на диком, бездушном эгоизме, так и плоды будут адские, как начало его адское!
Читая журналы, видишь лихорадочное положение Франции. Банкиры разорены, или заблаговременно отказываются от своих занятий и запирают конторы, чтобы не обанкротиться. Затруднения всякого рода встречают все сословия на каждом шагу; и между тем, в то самое время, когда хозяева разных заведений распускают своих работников, за неимением работы, эти работники собираются массами, чтобы истребовать себе прибавки жалования и уменьшения рабочих часов.
Обман и невежество властвуют среди толпы и усиливают ее бедствия; несбыточные теории наполняют все умы, как бы для окончательного разрушения всякого общественного порядка; и между тем, как весьма любезные и умные писатели проповедуют розовые идеи покойника Руссо о всеобщей любви и всеобщем братстве, что делает народ, к которому они обращают свою проповедь о чистейшей филантропии?
Полный зависти к тем людям, которые его достойнее, этот народ старается отнять у них насильно хлеб насущный и хочет уморить с голоду тех, кто его трудолюбивее. Негодяй и ленивец требует той же платы, какую получает неутомимый труженик. И какое отвратительное притворство утверждать, что братство и любовь к человечеству составляют правило такого народа, который не может понять самого простого условия в общежитии: пользоваться жизнью и другим не мешать!
Для этого не нужно братства, а только одной простой честности. Дело в том, что французское общество состоит из двух крайностей и потому его оконечности слишком удалены друг от друга. С одной стороны чересчур много умственной утонченности, с другой преобладает дикое, необузданное невежество. Книгопечатание во Франции слишком недостойно назваться наставником общества; оно только движет партиями и восстановляет их одну против другой, не делая их ни умнее, ни рассудительнее.
Насыпьте всем им золота, они станут целовать ваши ноги; постарайтесь доказать им ваше нравственное преимущество, ваше трудолюбие, дайте им даже собою пример порядка и добрых качеств, они перережут вам горло. Этот народ не может сносить чужого превосходства. В безумстве, которое приведет их к погибели, рабочие классы вообразили, что правительство может доставлять им постоянную работу и постоянное содержание. Последствия такого ожидания ужасны.
Занятия и работы остановились, и между тем как все ссорятся о жалованье за труды свои, самая надобность в этом труде исчезает, оставляя вместо себя все ужасы голода и отчаянья. И это наши умники называют просвещением, свободою! И этого-то равенства, этого-то счастья желают они нашей спокойной России! Фи, - даже досадно.
Французы сами смеются над коммунизмом. Полишинель проповедует и обещает равенство с тем уговором, чтобы все были одинакового возраста и пола! Равенство! да возможная ли это вещь? Ведь люди разного возраста и пола, уж от одного этого не может быть равенства между ними. Мужчина сильнее женщины, взрослый сильнее ребенка, и как отношения, так и потребности тех и других должны быть различны, следовательно, какому же тут быть равенству!
Слава Богу, что у нас все спокойно; мы слишком умны, чтоб подражать этим взбалмошным головам; а кто думает и чувствует по-ихнему, так тех туда бы и отослать, - пусть любуются! Не впускать бы в Россию ни одного иностранца - вот и все тут; да та беда, что этого сделать невозможно. Пока у русского мужичка есть изба и своя полоса в поле; пока у него есть образ на стене и он умеет творить крестное знамение; пока он называется крестьянином, что значить не иное что, как христианин, за Россию опасаться нечего.
Пускай себе пишут в иностранных газетах, что Россия скоро распадется, что в России нет народности, что она страдает под железным игом, и тому подобные бредни, - все эти нелепости только смешны, когда посмотришь, что делается у них и как спокойно у нас. Мы живем и судим просто, оттого и хорошо; не мудрим, а всякий старается, по крайнему своему разумению, исполнять свои обязанности, от того и идет все своим порядком.
Порядок в мыслях, порядок в поступках. Мы знаем, что несть власть, иже не от Бога; знаем, что лучше иметь одного владыку, чем иметь их двести тысяч; что лучше покоряться законному, могучему властителю, который силен и защитит нас, чем повиноваться буйной, необразованной черни, которая умеет только жечь да грабить. Знаем, что совершенства нет на земле. Какая же нам надобность прививать к себе образ мыслей чужих земель и действовать, как они действуют.
Пусть они себе хоть сквозь землю провалятся, оно было бы даже и лучше, лишь бы Россия была цела. Чем проще народ, тем он дельнее. Пусть наши мужички грамоте не знают, да много ли французских и немецких мужиков знающих грамоту? Не зная грамоты, они ведут жизнь трудолюбивую и полезную; их воображение не воспламеняется чтением журналов и всякой грязной литературы, возбуждающей самые скверные страсти.
Они постоянно читают величественную книгу природы, в которой Бог начертал такие дивные вещи, с них этого довольно! Оттого они тихи, добры, кротки и послушны, что с малолетства знают все, что истинно надо знать человеку. Наши умники не знают русского народа, а чем ближе узнаешь его, тем более удивляешься его патриархальной простоте, врожденному уму, высокому рассудку и глубокой покорности.
Это неисчерпаемый золотой родник, за который только надо уметь приняться и он сторицею вознаградит за все труды и усилия. Одно доброе слово делает чудеса. Наш мужичок от природы и простоты своего сердца всегда благодарен за малейшее к нему внимание; в нем много природного ума и удивительной логики; мысли его ясны, чувства правильны, речь его не красна, но понятна и всегда чрезвычайно дельна.
Он не теряет золотого времени на то, чтобы ходить по улицам с барабанным боем и распущенными знаменами, не пересаживает деревья с места на место, называя их древами свободы! не проводит жизни в пустых прениях в клубах, или в таком же пустом и еще более вредном чтении самых дурацких афиш на всяком перекрестке, а живет мирно, обрабатывает свое поле и благодарит Бога за свой насущный кусок хлеба.
Не троньте этот народ, оставьте его в патриархальной простоте и во всем природном его величии; а ежели вздумаете прививать к нему западные идеи, да начнете мудрить, - худо будет!
Я думаю, как государю должно быть весело, что в такой сумятице и общей европейской сумасбродной бестолковщине русский народ ведет себя так прекрасно! Сердце радуется и растёт от гордости, как сравнишь русских с негодными иностранцами. Вот хвалёные их хартии, да конституции да представительные правления! До чего все это довело этих бешеных европейцев? Они свободны, а мы в неволе; однако же, кому из нас лучше? Мне кажется этот величественный вид спокойствия России должен очень утешать государя и бесить Европу и наших передовых людей.
Многие упрямые русские жалуются на просвещение и говорят: Вот до чего доводить оно! Я с ними не согласен. Тут не просвещение виновато, а недостаток истинного просвещения. Покойные граф Бенкендорф, граф Канкрин, живые граф Орлов, граф Киселев, граф Блудов, граф Адлерберг, люди очень просвещенные, а разве просвещение сделало их худыми людьми? Напротив, оно развило в них все прекрасные семена, посеянные в них природою. Не просвещение виновато, а кривые о нем понятия.
Просвещение должно состоять в познании и исполнении своих обязанностей; в развитии добрых склонностей; в присвоении себе самых высоких мыслей и самых благородных правил всех мудрых и добродетельных людей всех веков; в умении размышлять и владеть собою. Такая цель всегда будут доступна, ежели сердце обрабатывается в то же время, как просвещается ум и если умственные познания основываются на привязанности к Богу.