В семь утра в питерском метро Айфону некуда упасть. Влажная удушливость тамбура между распашными дверьми станциями, дальше толпа заносит в вестибюль. В воздухе пахнет мокрой одеждой, женским парфюмом и чем-то техническим. Запах немного напомнил мне гудрон. А вот откуда-то, видимо, из технических помещений, долетел запах нитро краски.
В принципе, я мог не совершать никаких телодвижений. Людская масса сама бы занесла меня на эскалатор. Но нет, надо немного потолкаться локтями, немного подвигать корпусом. Чтобы знали, что я здесь. Я живой.
Главное идти «в потоке». То есть стоит немного сбавить темп движения головастиком, как тут же тебя начнут толкать и перебрасывать, словно мячик. Молчаливая толпа идёт, увлекая в свой ритм зазевавшихся.
Так, вот и электричка подошла. Народу было много, но не то, чтобы давка, как иногда бывает. Особенно во вторник и четверг. Почему-то, как я заметил, именно в эти дни очень много народа в метро. И машин на дорогах больше. Словно это такие активные дни, в отличие, скажем, от среды или пятницы.
Немного усилий, ещё, и я пробрался от входных дверей к противоположным, это одно из спокойных мест вагона в «час пик».
Да, здесь действительно безопасно. В первую очередь, от травм. Никто тебя не пихнёт под рёбра, не отдавит ноги. Я прикрыл веки, на минуту представив, что поезд большая доска для серфинга, а я стою на ней и мчусь по подземным рекам большого города.
Ах ты! Да что ж такое-то! Кто-то наступил мне на ногу. Резко открыл глаза. Пухленькая девушка наступила мне своим массивным кроссовком на ногу и даже не заметила это. А, ну да, понятно. Она была в наушниках и сосредоточенно смотрела на экран планшета, что-то быстро отбивая подушечкой пальца с огромным ногтем цикламенового цвета.
Меня всегда забавляло, как молодёжь наращивает ногти. Словно соревнуются, кто больше будет походить на вампира из китчёвого фильма ужасов.
Но сейчас я не злился на девушку. Я пытался не дать проникнуть в меня общему настроению унылости. Главное не войти в эту атмосферу, словно провалившись в вату. Посмотрел по сторонам. Все сосредоточенно смотрели на экраны планшетов и смартфонов. Два студента бойко отбивали что-то на экранах дорогих аппаратов, старушка в розовой мохеровой шапке неуверенно набирала буквы на экране маленького смартфона. Явно древняя модель, как и хозяйка.
Внезапно я почувствовал чей-то взгляд. Держась за поручень слева, на меня смотрел мужичок в чёрной потёртой куртке. Лицо было характерно для уличного гопника времён моей молодости. Скулы, тяжёлый прищур серых глаз, узкий лоб, короткая стрижка.
На шее виднелась татуировка. На пальцах, держащих поручень, я заметил характерные татухи. Понятно, где их делают.
Взгляд. Очень внимательный и цепкий, он словно сканировал толпу, ничему не удивляясь, вычленяя только важное.
Я заметил, что студенты тоже внимательно изучают мужика, оторвавшись от своих дорогущих гаджетов. Смотрят настороженно, как смотрят на волка или лося в лесной чаще, присев на корточки под кустом, чтобы зверь не заметил.
Но зверь заметил. Мужик широко улыбнулся городским модникам, показав нечастые коричнево-серые зубы, потом высунул обрубок языка и поводил им из стороны в сторону. В глазах парней промелькнул ужас и они быстро уставились опять в экраны смартфонов, кривясь в брезгливой гримасе. Мужчина, продолжая улыбаться, смотрит на меня. Пристально, словно знает что-то, знает мои мысли, которые я всегда держу при себе. Он подмигивает мне, взгляд его становится более мягким и доброжелательным.
Мне становится как-то тревожно. Иметь что-то общее с «говорунами» не хочется, это чревато большими неприятностями, а мне они ни к чему.
Моя станция. Поток людей выносит меня и увлекает к эскалаторам. «Василеостровская» в утренние часы всегда многолюдна, рядом с ней несколько институтов, много бизнес-центров, я еду в самый плотный трафик. Впрочем, вечером такая же картина, только поток обратный – студенты с занятий, остальные в свои «спальники», по норкам.
Ещё несколько лет назад в институтских коридорах было шумно, как всегда шумно с местах, где много молодых мужчин и женщин. Гул голосов, частый смех, иногда даже визги. Один мой приятель, коллега по кафедре, даже написал небольшой реферат по классификации женских визгов. Получилось забавно.
Я закрыл служебный чат на компьютере, откинулся в кресле и посмотрел в окно. Октябрьский день стал светлее, появились пазлы голубого неба между серыми абстракциями облаков. Пазл окончательно сложится через два месяца, в холодный солнечный декабрьский день. Хотя, может быть и раньше, подумал я, вспомнив солнечные октябрьские дни в парках Павловска. Захотелось спеть «Осень» Шевчука, удержался. Покосился на «ухо» - небольшой датчик в чёрном пластиковом корпусе, висящий над дверным косяком. Такие «уши» установлены во всех кабинетах и аудиториях. Высокотехнологичные аппараты, настроенные на улавливание человеческой речи. Эти датчики, малые или большие, рассчитанные на большой объём помещений, понатыканы всюду – в кабинетах, аудиториях, коридорах, пожарных лестницах, в автобусах и трамваях. Автопроизводители обязаны монтировать их при сборке машин, а строительные компании устанавливать в каждой квартире в новостройках. Гигантская индустрия прослушивающих устройств создала тысячи новых рабочих мест и, как говорил вице-премьер, послужила одним из триггеров экономического чуда в стране, так же, как и индустрия по производству БПЛА.
Когда Никита Новиков, старательный и дисциплинированный студент, задал простой и понятный для его возраста вопрос – «Зачем это всё?», я вздрогнул.
Задал он его вслух, и тонкий писк датчика, загоревшегося красным огоньком, отразился от стен.
Я думал, что выражало моё лицо в тот момент? Недоумение, страх или удивление? Всего понемногу. Но и этих секунд было достаточно, чтобы Никита, зажав рот ладонью, быстро сел на место. Лицо его пошло красными пятнами.
Остальные студенты смотрели на него с испугом и недоумением. Нельзя, нельзя говорить.
Вспоминая сегодняшний инцидент в аудитории, я посмотрел на большой дисплей, висящий на стене, между металлических стеллажей с методическими пособиями и словарями нового языка. Ожегов, наверное, прыгал бы от радости, ознакомившись с содержимым новых словарей, изданных в соответствии с «Общим государственным законом о речи и языке». На дисплее была первая страница этого закона, Первый заголовок первой статьи – «Слово не воробей».
Ниже были перечислены основные преимущества письменной речи над примитивной и вырожденческой устной.
Мог ли я, поступая восемнадцать лет назад на филологический факультет университета, знать о том, что мне придётся закладывать в головы девушек и парней вот это вот всё? Расстановка смайликов, правильное написание комментариев и употребление хештегов.
Новая письменность – кратко, «лапидарно», как выражались древние римляне… Хотя, это слово несколько раз я встречал в рассказах Чехова и Куприна. Да, точно, у них, а потом всё, слово превратилось в диковинку, в редкость.
Мог ли я знать о том, что электронная переписка должна заменить разговор? Не просто мог, должен был! Система заработала до моего рождения, я вырос в ней, как говорится, с пелёнок. Но воспитан был иначе.
Пробираясь различными путями в опечатанные библиотеки, пока из них не вывезли книги, мы с моим школьным товарищем Антоном зачитывались до боли в глазах произведениями русских классиков и зарубежными авторами. Читали быстро, что называется, взахлёб.
И всё больше и больше понимали, что что-то с языком и речью происходит не так. Неправильно всё это.
Желание изменить что-то, вера в силу родного языка росли с каждым днём.
Позднее книги из библиотек куда-то увезли и, скорее всего, сожгли. Библиотеки города превратились в офисы и фитнес-центры.
Я поступил на филологический, чтобы быть как можно ближе к языку, к могучей и питающей меня энергии. И, конечно, чтобы сохранить, сберечь то, что оставалось. Сохранить и доносить остатки былого тому, кто, я был уверен в этом, так же ищут во тьме эти осколки.
Антон пошёл в армию. Вернулся он уже другим. Общался со мной только в чате, сухо и отстранённо. Я всё пытался найти встречи с ним, чтобы, поймав его взгляд, показать, что я помню наши походы в библиотеки, помню, как в тёмных гулких коридорах закрытых библиотек, где не было «ушей», мы перечитывали пожелтевшие страницы. Вполголоса, почти шёпотом, чтобы не забыть, как произносятся прекрасные слова.
Но он не помнил этого. Или делал вид, что не помнит. Он действительно изменился, да и я тоже. Стал винтиком в системе. Винтику полагается быть послушным и молчаливым.
Подумал о Никите. Жёстких мер, конечно, не будет. Студент, недавно из школы. Не отчислят, могут внести несколько баллов в его карточку, что после окончания института повлияет на диплом и будет в его характеристике. Работодатели обязаны смотреть характеристики и количество штрафных баллов, начисленных за время учёбы.
Серьёзные вопросы будут к институту, к директору и ректору и, конечно же, ко мне. Ректор уже устроил мне публичную порку в чате педагогов. Чтобы другим неповадно было, чтобы в сотый, в тысячный раз напомнить о соблюдении Закона.
В конце прислал мне стикер. Толстый кот с большими глазами из японских аниме начала века укоризненно грозил лапой. Доходчиво.
Но всё же. Что-то было сегодня не так. Какая-то тревога сидела внутри меня. Нет, я не боялся увольнения. Максимум понизят на несколько месяцев категорию, что отразится на зарплате. Ну, процентов на десять, наверное. За то, что не досмотрел, позволил, вовремя не пресёк.
Показалось, что в кабинете стало душно. Кондиционер работает, вроде всё нормально. Но голова стала тяжёлой, воздуха перестало хватать. Надо выйти на улицу.
****
Всё началось около восьмидесяти лет назад. Правительство стало контролировать социальные сети и все популярные мессенджеры, получив полный контроль над частной перепиской.
Все технологии шифрования и попытки организовать анонимность в сети были законодательно запрещены и стали жёстко преследоваться. В пример ставили Китай, огромную страну с мощной экономикой, ставшую нашим основным партнёром.
Ещё говорили, что это делается для безопасности страны. Террористы пытаются взорвать общество, говорили они. Экстремисты расшатывают традиционные устои, говорили они. Всё делается для нашей безопасности – и закрывали сайты, клубы, общественные объединения. Сколько лютых и жестоких дел в истории делалось с этими фразами?
Власть не успокоилась после установления тотального контроля виртуального общения. Ведь человек может столько скрывать, общаясь без смартфона или гаджетов!
Он может говорить и, значит, думать и выражать свою мысль. От обсуждения власти на дачной веранде или кухне в квартире до заговора и мятежа один шаг. Так решили параноики власти и нашли радикальное решение – сделать основным каналом общения электронные средства связи, полностью контролируемые и управляемые.
Устную речь запретить. Не сразу, постепенно, в несколько этапов. Всё, что ты напишешь, станет достоянием контролирующих органов, а их появилось много, работа нашлась для десятков тысяч человек. Потом и их начал вытеснять искусственный интеллект, который не просит ни зарплаты, ни еды, ни отпуска.
Контроль над обществом возможен через контроль его языка. Тотальный контроль над языком эффективен для реализации глобальных планов. Есть молчаливая толпа, целая страна. И она прекрасно впитывает все направляющие, все векторы внутренней и внешней политики. Тишина, можно работать спокойно.
Поколение, рождённое в тишине, читающие лишь комментарии к товарам в маркет-плейсах и подписи под «угарными» фото, выражающее своё мнение зачастую фейковыми цитатами. Даже если цитаты подлинные, то они вырваны из контекста, приобретающие совсем другие смыслы. Поколение даже не понимает их смысла, пересылая друг другу, ориентируясь на лайки и дизлайки. Эмоции заменены стикерами и смайликами, а живое человеческое остроумие мемами.
Зачем говорить о свободе личности, индивидуальности или самовыражении? Эти понятия теряют смысл в стремительном потоке деградации личности, переселившейся из черепных коробок в гаджеты и различные электронные устройства. Хороший работник молчалив и не спорит. Он не должен задавать вопросы, ругаться и, тем более, рефлексировать. Это лишнее. Слово «рефлексия». Почти забытое, никому не нужное. Какие рефлексии в эпоху цифрового общения? Смайлики и эмодзи не подразумевают такого.