Сергеич, а также в очередности восхвалители оного, типчик весь из себя, любимого, достаточно высоко-разрядный, чтобы не замечать непальские поднебесные горы, а только видеть, как он ежедневно сидит на холмике цветочком Аленьким, чертовски мудрым: с таковским деревянным носом и с таковскими деревянными глазами, которые дозволяют ему приветствовать тот деревянный корабль, что идет в огне и дыму в морские дали, где отсиживаются властители земные, дети океанских глубин.
И всё в достоверности ему приятственно было по всему периметру окружности, однако свалился он в яму зверолова-муравья, льва прилипчиво неупокойного, и там вдруг довелось пребывать «высоко-разрядному» в обществе навозного красавчика-скарабея. Тот не желал быть немедленно, то бишь в первоочередности, львом скушенным, оттого предложил «чертовски мудрому» предстать цветочком Аленьким, закрепиться на спине скарабея и вонять в усиленности мудро.
С какой причины столь проникновенно себя обнаруживать? Да ведь лучше быть каким-нибудь американским Джо, чтобы сожрали тебя в теперешней очереди как вторичного, вовсе не первичного, вовсе не шибко необходимого какого-нибудь эдельвейса.
─ У нас тут все хорошо, ─ сказал скарабей. ─ Твоя прекрасная джинса и твоя замечательная одесская шляпа бандюгана убедят льва муравьиного, насколько любимым ты можешь быть блюдом для здешнего завхоза. Разве ты, жаждущий золота и несметных дворцов, не любишь сам себя? Ты ведь всеми любимый, как свидетельствуют средства массовой информации. И значит, скарабей заимел право быть всего лишь…каким? Вот таким … не цветочком Аленьким.
Кого сожрали первым, еще неизвестно. Однако надобно сказать честно. У скарабея яма глубокая вскоре стала вполне выгребной… если судить по силе природного аромата сего неподходящего для бегства помещения.
Ох, жук египетский! Он прижился там, что ли?