Я считал их меткими стрелами –
И они стали ими, однако, в моем сердце.
Наше повествование (см. Имам Шамиль и его кошка) было прервано на том, как в апреле 1859 г. русские войска взяли штурмом аул Ведено, или Новое Дарго, резиденцию имама Шамиля, после чего дни Северо-Кавказского имамата были уже сочтены. В основу повествования были положены сочинения двух непосредственных участников событий: Гаджи-Али Чохского, составившего «Сказание очевидца о Шамиле», и Абдурахмана из Газигумуки, автора двух сочинений о Шамиле. Названные источники в основном будут использованы и в этой статье о катастрофе в Гунибе, положившей конец правлению Шамиля и фактически завершившей сорокалетнюю Кавказскую войну. Почему из многих сотен источников о пленении Шамиля были выбраны именно эти сочинения? Прежде всего по той причине, что подавляющее большинство воспоминаний о войне на Кавказе вышло из-под пера русских участников. Какими бы талантливыми и добросовестными они ни были, картина все равно получается однобокой. Интересно увидеть события с другой стороны, тем более что упомянутые авторы находились в самой гуще событий.
Гаджи-Али много лет служил Шамилю, заведовал инженерными работами, потом выполнял другие обязанности и под конец стал мирзой (секретарем) имама. Он был рядом с Шамилем в последние месяцы его владычества. Он вызвался ночной тропой пробраться в Гуниб, чтобы разведать, нет ли там русских солдат. Он носил полученную от Шамиля кольчугу, на каждом кольце которой было выбито имя Аллаха. Именно Гаджи-Али вел переговоры с русскими генералами об условиях сдачи последнего оплота Шамиля.
Второй автор – Абдурахман из Газигумуки был связан с Шамилем двойным кровным родством. Одна из жен Шамиля была его сестрой, а старшая дочь Шамиля стала его женой. Зять и одновременно шурин имама вел всю гунибскую переписку, и то дерзкое послание наместнику Кавказа, которое, по мнению некоторых участников событий, окончательно предопределило судьбу имама, было написано рукой Абдурахмана. Он разделил судьбу пленника, добровольно последовав за ним в Россию. Абдурахман написал «Книгу воспоминаний» о правлении своего тестя в Чечне и Дагестане, а также «Краткое изложение», посвященное в основном российскому периоду жизни Шамиля. Так получилось, что гунибская катастрофа была описана им сразу в двух трудах. Полезно использовать оба описания, потому что «Книгу воспоминаний» можно уподобить прозе, тогда как те же самые события в «Кратком изложении» представляют собой нечто вроде поэтического произведения, унизанного перлами арабского красноречия.
Разумеется, используемые источники не могут считаться полностью достоверными – такого, наверное, не появилось за всю мировую историю и вряд ли когда-нибудь появится. Человеческая память несовершенна, особенно по прошествии многих лет, а кроме того, очень избирательна и сохраняет только то, что рисует участника в выгодном свете. Поговорка «врет как очевидец» сложилась не случайно. Поэтому постараемся сличать показания очевидцев исторических событий.
Итак, сразу после потери Ведено имам Шамиль собрал своих чеченских приверженцев и призвал их продолжать газават – священную войну против неверных. Но его пылкий призыв не возымел успеха. Гаджи-Али Чохский вспоминал: «чеченцы, не видя никакой пользы от его речи, оставили его и разбрелись по домам». С этого момента началась череда измен и предательств, которая завершилась пленением Шамиля. В какой мере сам Шамиль был виноват в крушению дела всей своей жизни? Установив суровые законы шариата и требуя неуклонного их исполнения, он нажил много недоброжелателей. А наказаний по шариату существовало великое множество: побиение камнями за прелюбодейство, отсечение руки за воровство, выкалывание глаз, прокалывание ноздрей, чернение лица за курение табака и употребления вина, позорный столб и сажание на осла, порка плетью и т.п. Непокорных воле имама ссылали в селении Читль, которое прозвали дагестанской Сибирью. Оно было расположено в глубоком ущелье. «Если выйти из сакли и осмотреться, то не видно ничего, кроме маленького кусочка неба, - писал Абдурахман, - …селение Читль стало называться дагестанской Сибирью. А я добавлю: если найдешь у нас другую Сибирь, то она не будет такой тесной, отвратительной и ужасной. Через неделю человек может погибнуть с непривычки».
Жестокие наказания и изъятие имущества у несогласных с порядками в имамате приводили к росту недовольства, которое Шамиль не хотел замечать. Он был уверен, что справедливо правит через своих доверенных лиц на местах. Они именовались наибами – буквально «стоящими во главе тысячи». Для них были учреждены особые знаки различия в виде желтой чалмы и позолоченных блях на плечах.
Наибы Шамиля
Назначая наибов, Шамиль давал им напутствие не подвергать подданных угнетению. Между тем избранные им наибы и их помощники, начальники пяти сотен, быстро превратились в беззастенчивых угнетателей. Недаром простой народ сравнивал их с ненасытными волками. Правда, их решения можно было оспорить в диване (совете при имаме), но вот как описывал этот процесс зять и шурин имама Абдурахман: «если пришедший жаловался на несправедливость наиба или главы пяти сотен, секретарь готовил тому послание от имени имама, чтобы тот не чинил обид без законных на то причин. Посетитель приходил к наибу с письмом имама, тот сначала читал послание и осведомлялся о причине. Наиб укорял его, мол, ты плохо поступил, отправившись без моего разрешения к имаму. Затем этот наиб постепенно начинал мучить его вплоть до смерти, доводя до сведения имама: «Этот человек шпионил за нами ради русских и хотел бежать к ним». Гаджи-Али сообщает, что в конце концов наибы добились, чтобы без их письменного разрешения жалобщиков не допускали к имаму, после чего всякие челобитья сами собой прекратились, поскольку таких писем никому, разумеется, не давали.
В общем складывается впечатление, что дела имамате шли в соответствии с русской пословицей «жалует царь, да не жалует псарь». Гаджи-Али в своих воспоминаниях старался оправдать самого Шамиля, подчеркивая, что приближенные часто вводили его в заблуждение. Среди тех, кто безнаказанно своевольничал, выделялись ближайшие родственники имама: «Дети Шамиля в детстве своем видели ежедневное возрастание власти и богатства отца, — как это известно всем. Когда же они достигли совершеннолетия, то глаза их не насыщались богатством и славою, роскошью и женщинами. Они завладели всеми сокровищами дагестанских ханов, даже богатствами грузинских князей, не оставили в руках храбрых горцев никакого хорошего оружия, собрали со всей Чечни лучших лошадей». Если имам предпочитал всем затейливым блюдам простые хинкали из кукурузы и употреблял калмыцкий чай, то его сыновья, как с негодованием отмечал Гаджи-Али, «не довольствовались чуреками из чистой пшеницы, а ели еще плов из рису и кроме китайского чая пили кофе». Конечно, упоминание о плове и кофе как олицетворении безумной роскоши свидетельствовало о бедности тогдашней жизни, но равенства в теократическом государстве, точно, не было.
По утверждению Гаджи-Али, наибы при соблюдении внешней покорности обращали немного внимания на повеления грозного имама. Однажды к имаму явилась группа христиан со священниками и выразила желание поселиться в его владениях. Шамиль отослал их в селение, где имелась старая грузинская церковь, и приказал тамошнему наибу выделить им удобные участки земли. Такая забота объяснялась тем, что беглецы из России считались ценной рабочей силой. По признанию Абдурахмана, в имамате почти не занимались ремеслами, сначала даже не знали, как выделывать порох, а железо ковали так неумело, что оно рассыпалось под ударами молотом. Все инженерные работы производил приезжий из Египта, у которого, кстати, учился сам Гаджи-Али. Пушки отливались примитивным способом, а дезертиры-артиллеристы, русские и поляки, состоявшие при этих ненадежных орудиях, занимались их постоянной починкой. Однако наибу были безразличны стратегические соображения. Землю беглецам не выделили, и они разбрелись куда глаза глядят. Остались на свою беду шесть человек, и их всех в одну ночь перерезали местные жители. Гаджи-Али сообщал: «Шамиль рассердился и приказал отыскать виновников и взыскать с них. Наибы исполнили его приказания, а только это послужило поводом из корыстолюбия ограбить некоторых бедняков».
Шамиль и наибы Даниял-бек Илисуйский, Хаджи-Мурат Хунзахский, Шуаиб-Мулла Цонтороевский. Худ. Халил-бек Мусаясул (1912)
До поры и времени недовольство удавалось смягчать за счет раздачи денег после удачных набегов на соседние области. Для мугаджиров (мусульман, переселившихся в имамат из других земель) набеги были хорошим источником дохода. Они регулярно грабили почтовые экипажи, перевозившие деньги. Брали золото и серебро, ассигнации бросали на дорогу, поскольку бумажные деньги в имамате хождение не имели. Пятая часть добычи отделялась в казну имама. Гаджи-Али вел счет приходу и расходу. Согласно его отчету, особенно урожайным выдался 1852 год, когда удалось разбить почту у Елизаветполя: «доходу было 15,230 руб. серебром». Но делать набеги на русские владение становилось все опаснее и опаснее. Однажды после одного из набегов из ста мугаджиров вернулся только один. Все проходы из Чечни, Дагестана и Лезгинской линии были заперты. Пограничный доход прекратился. В результате, как отмечал Гаджи-Али: «Горцы по привычке начали грабить друг друга, началась междоусобная вражда... Горцы с каждым днем слабели и беднели, им уже надоело сражаться; и они говорили: “Для нас все равно, чтобы ни происходило на свете”. Сначала народ, а потом и сами наибы начали вести переговоры с пограничными русскими начальниками, которые ласково принимали их и делали им щедрые подарки». В отличие от многих соратников имама, Гаджи-Али сохранял верность Шамилю до последних минут существование имамата. Тем ценнее его вывод, что падение имама было предопределено. По его словам, весь народ начал взывать к Аллаху, чтобы он избавил их от тиранов: «И Аллах внял их молитвам».
Но вернемся к Шамилю, который еще надеялся, что Аллах дарует ему победу. С горечью убедившись, что чеченцы устали от войны, Шамиль вернулся в Дагестан и со своей обычной энергией предпринял меры для защиты своих сократившихся владений. Он собрал на совет своих наибов, сотенных начальников и всех уважаемых горцев, потребовав, чтобы они поклялись, что они сражаться с русскими и никогда не примирятся с ними. Все поклялись, что если они изменят, «то пусть жены бросят их». Рубеж обороны был намечен в Андийском Койсу на горе Килатль (сейчас Килятль), укрепленный под руководством прибывшего из Каира египтянина Хаджи Юсуф были построены каменные стены и вырыты рвы. Правда сам египтянин уже бежал к русским, но возведенные по его плану каменные стены и рвы остались. Шамиль перевез всю казны, орудия, свою семью и поселился там с мюридами. На противоположном берегу Андийского Койсу возвели завалы и поставили пушки.
Село Килятль (современный вид)
К этому времени тактика русской армии на Кавказе претерпела существенные изменения. На смену смелым, но очень рискованным экспедициям в труднодоступные ущелья, где поджидали засады горцев, пришло планомерное наступление по всей линии соприкосновения с врагом и удержанием взятых селений. Улучшилось вооружение русской армии. Крымская война не прошла даром, показав слабые стороны в техническом оснащении армии, из-за которых были понесены большие потери. И хотя военные реформы еще не развернулись в полной мере, уже началось широкое применение нарезных штуцеров, заменивших устаревшие гладкоствольные ружья. Зять имама Абдурахман признавал: «После появления штуцеров у русских мы потеряли это преимущество и понесли урон /в наших/ рядах». Один из офицеров вспоминал удивление горцев, когда на вооружении русских появилось дальнобойное нарезное оружие: «Прежних ружей горцы не боялись, потому что из них солдаты стреляли очень плохо, особенно в дождик, и тогда можно было броситься в шашки, а теперь и носа высунуть из завалов не позволяют».
Весной 1859 года в долину Андийского Койсу были направлены сразу несколько военных отрядов, состоящий из регулярных войск и горской милиции. Наместник Кавказа и Главнокомандующий Кавказской армией князь А.И.Барятинский разбил лагерь на берегу изумрудного Андийского озера, лежащего на границе Чечни и Дагестана. Гаджи-Али с горечью вспоминал, что в лагерь главнокомандующего потянулись толпы горцев: «Они забыли Шамиля и данную ему присягу, прельстясь золотом и серебром, а еще больше обещаниями оградить их от переносимых ими насилий и притеснений». Даже самые доверенные наибы тайно приезжали в лагерь». Мирза имама Эмир-Хан Чиркеевский явился с печатью имама в надежде на вознаграждение, но, как злорадно замечал Гаджи-Али, «кажется ничего не получил».
Шамиль в бинокль мог наблюдать за двумя русскими лагерями, включая лагерь Дагестанского отряд под командованием барона А.Е. Врангеля. Зять имама Абдурахман писал: «Нас они оставили на горе Килатль без всякого внимания, так как их цель была правильно обдумана – захватить Дагестан и подчинить его население – и только. Оттого что имам избрал эту гору себе крепостью им обоим ничего не угрожало, и они могли отправиться своим путем». Когда Дагестанский отряд выступил в поход, их обстреляли издали из пушек. Однако «приветы от Шамиля Ивановича», как шутили солдаты, не причиняли серьезного вреда. По воспоминаниям одного офицера, участвовавшего в походе, «надо Шамилю отдать справедливость: он стрелял довольно хорошо, а еще лучше улепетывал, со своим орудием, после каждого выстрела. Зарядивши, опять потихоньку выкатывал из-за горы, и, выстреливши, опять удирал».
Имам приказал наибу Авару сразиться с отрядом Врангеля, если он попытается переправляться через Андийское Койсу, но наиб не смог помешать переправе. Под обстрелом горцев саперы наладили веревочные мосты и трехтысячный отряд под пулями перешел горную реку. Жители селений, через которые проходили войска, выходили навстречу им с изъявлением покорности. они столько лет «грызут железо Шамиля» и наконец дождались конца его власти. В числе этих селений был Унцукль, расположенный буквально в нескольких верстах от Гимр, родины Шамиля. С этим ближайшим селением у Шамиля было связано много воспоминаний и отнюдь не приятных. Ему никак не удавалось утвердить мюридизм среди соседей. Он сам признавался зятю, что ему пришлось шесть раз завоевывал Унцукль силой оружия, и вот сейчас он мог в очередной раз убедиться, что его старания пропали даром. Горцы жаловались, что они много лет «грызут железо Шамиля» и радовались концу его власти.
Русские войска и горская милиция вступали в укрепленные селения, на которые рассчитывал Шамиль. На другом берегу Андийского Койсу напротив горы Килатль лежало селение Ачабот (Ача-Бот). Его занял отряд начальника Лезгинской линии генерала князя Л. И. Меликова, врага давнего и испытанного, воевавшего с Шамилем более двадцати лет, начиная с чина подпрапорщика. Все горские общества вокруг Ачабота покорились ему. По словам Гаджи-Али, узнав об этом Шамиль «лишился всякой надежды, потому что он надеялся на эти общества, отцы которых тоже были во вражде с русскими. Шамиль говорил, что Авария принадлежит потомкам русского князя Сурака и это ничего не значит, если русские завладеют ею, потому что они и прежде ею владели, лишь бы только те общества остались в нашей власти, тогда они придут и помогут нам».
Государство, созданное Шамилем, рушилось на его глазах. К нему на гору Килатль пришла только горстка людей. Среди явившихся по зову имама был мугаджир Омар Газикумухский. Он спросил, что собирается предпринять имам. Шамиль отвечал, что намерен биться с русскими. «Как же ты будешь бороться без армии? Ведь ты-то видишь, что дагестанцы не хотят подняться на эту гору» - удивился Омар и удалился в недоумении. Зять Шамиля вспоминал: «Я сделал за Омаром несколько шагов и стал прощаться. При этом Омар, указывая на имама, сказал: «Этот человек теперь сошел с ума. Он хочет воевать с русскими в одиночестве».
Только сыну имама Гази-Мухаммеду удалось убедить отца покинуть гору, которую дагестанцы не хотели защищать. Шамиль приказал сбросить в пропасть пушки и покинул гору с отрядом мюридов. На четырех лошадях везли казну имама, одна лошадь была навьючена драгоценностями, шестнадцать лошадей – книгами, на других лошадях везли оружие. Для начала следовало добраться до селении Караты, где у Гази-Мухаммеда имелся дом. Но даже Караты были небезопасны, причем угроза исходила от самих дагестанцев, совсем недавно повиновавшихся имаму. Зять имама вспоминал, что они пробыли в Каратах всего один день: «После полуденного намаза мы выехали оттуда, так как имам не доверял каратинцам опасаясь их измены, ибо дагестанцы постоянно колебались». Не успели они покинуть селение, как дом Гази-Мухаммеда был сожжен.
По дороге мюриды увидели изготовившийся к нападению милицейский отряд. Это была горская туземная милиция, созданная русскими властями для охраны границ от немирных горцев и вспомогательных военно-полицейских действий. Она состояла из местных жителей, выразивших желание служить под общими знаменами с русскими. Шамиль ободрил своих мюридов напоминанием, что доблестная смерть на глазах семей превратит их в шахидов. Сложно сказать, как это напутствие было воспринято его стражниками. Впрочем, Шамиля защищала его слава, добытая множеством походов. Его имя еще внушало страх и служило крепким щитом для горстки беглецов.
Шамиля преследовали дурные вести. Ему сообщили, что наиб Исмаил, сын его верного соратника Хаджи Чохского, уже заключил мир с русскими, которые вступили в Чохскую крепость. Все селения, отданные в управление Даниэлю-султану, перешли на сторону русских. Надо заметить, что Даниэль-султан, чья дочь была замужем за сыном Шамиля, изменил дважды: сначала перешел на сторону имама от русских, а сейчас вновь переметнулся к русским властям. Потеря Чохской крепости глубоко удручила Шамиля. Надо было искать надежное укрытие, соратники имама называли разные места, но в итоге чаша весов склонилась к высокогорному аулу Гуниб, имевшим славу самого труднодоступного места в Дагестане. Там имама должен был ждать его младший сын Мухаммед-Шапи, но Шамиль давно не имел от него вестей. Возникло подозрение, что Гуниб тоже изменил или захвачен. Для разведки в аул был послан Гаджи-Али, облаченный в кольчугу, на каждом кольце который было выбито имя Аллаха. Секретарь имама вернулся с благоприятными сведениями: аул ждал имама и его сын был жив. Таким образом выбор окончательно пал на Гуниб.
Гуниб-даг уже был перед глазами, но каждый аул, мимо которого проезжал Шамиль со свитой, таил смертельную опасность для бывшего владыки. То были владения аварских ханов, чью династия полностью истребили при втором имаме Гамзатбеке. Многие, впрочем, считали, что главным виновником расправы с аварскими ханами – матерью и её сыновьями был не столько Гамзатбек, сколько Шамиль, в ту пору являвшийся правой рукой имама. Такую версию вложил Лев Толстой в уста своему герою «Хаджи-Мурату». В любом случае Шамиль прекрасно понимал, что у него множество кровников, которые хотят отомстить за родных, пострадавших во время его многолетнего правления. Чтобы ускорить продвижение, Шамиль приказал оставить в лесу у подножья горы весь обоз с имуществом, за которым присматривал его казначей Хаджио. Имам объяснял: «Нам нужно сию ночь подняться на гору Гуниб, не ожидая оставленных вещей. Нам бы благополучно вырваться из земли этих распутников с нашими детьми и женщинами». Спасая свою семью, Шамилю пришлось пожертвовать всеми накопленными сокровищами. Пленный терский казак, живший среди горцев, потом удивлялся тому, что аварцы перестали бояться самого Шамиля: «Вот как проехал Шамиль со всем своим семейством и конвоем, то они и бросились на его казну, что ехала позади, и как есть разграбили все дочиста. Лошадей отняли более тридцати; одних мешков с золотом и серебром забрали более восьми». Сам Шамиль более всего сокрушался о потере книг.
Наконец, Шамиль взошел на Гуниб-даг, свой последний оплот. От его владений осталась одна гора, от всей армии – триста или четыреста мюридов и горстка местных жителей. Все остальные изменили ему. Имам с горечью произнес стихи на арабском языке.
Клянусь братьями, которых я считал панцирями -
И они были ими, однако, для врагов.
Я считал их меткими стрелами –
И они стали ими, однако, в моем сердце.
Продолжение следует: Гуниб – последний оплот Шамиля .