Иногда, кажется, что время превратилось в песок, который течет сквозь пальцы, но не оставляет следов. Год за годом, день за днем, а в палате всё те же стены, те же звуки аппаратов, те же вопросы без ответов. Вот уже скоро полгода как Тигран Кеосаян, режиссер, чьи фильмы когда-то заставляли зрителей смеяться и плакать, лежит в коме. Его жена Маргарита Симоньян, кажется, выучила наизусть каждый писк монитора, каждую складку на больничной простыне.
А в соседней вселенной — Мария Кончаловская, дочь Андрона Кончаловского и Юлии Высоцкой. Ей 25, но 11 из них она спит. Спит так крепко, что даже родительская любовь, похожая на ураган, не может разбудить. Друзья, вы давно просите меня рассказать хоть какие-то подробности. А еще, вас очень интересует, что чувствуют те, кто ждет? Как не сойти с ума, когда каждый день — это повторение вчерашнего кошмара? И главное — есть ли в этой тьме хоть проблеск света, или это лишь обман зрения, рожденный отчаянием?
Ну что ж, давайте попробуем вместе разобраться в этом непростом вопросе. Тигран… Его имя теперь звучит как диагноз. «Клиническая смерть, кома, низкие шансы» — эти слова врачей, как нож, разрезают реальность на «до» и «после». Два инфаркта в прошлом, словно зловещие метки судьбы, но разве можно было представить, что третий удар станет роковым?
«Сердце — не мотор, который починят в мастерской, — объясняет врач-терапевт Андрей Кондрахин. — Если после остановки погибло 30–40% мышц, даже пробуждение не вернет прежней жизни».
И вот вопрос, который я, как автор, не могу не задать: а что такое «прежняя жизнь», когда ты полгода существуешь между мирами? Представим, что Тигран откроет глаза. Увидит лицо жены, постаревшей за эти месяцы. Услышит, как дети выросли. Но сможет ли он вернуться к работе, или его мир теперь — это больничный коридор, физрапевты и таблетки? Нужна ли такая «жизнь»?
Не знаю. Знаю только, что его семья держится за эти 10% шанса, как за последнюю нитку. А мы, сторонние наблюдатели, вряд ли имеем право судить. Хотя… Иногда кажется, что продлевать страдания — жестоко. Но как отнять у близких право на надежду?
А Мария… Её история — это тихий ужас, растянутый на годы. 14-летняя девочка, попавшая в ДТП, — как объяснить ей, что её юность украдена? Родители десятилетиями хранили молчание, пока Юлия Высоцкая не прорвалась: «Мы верим, даже когда верить не во что». Сегодня 25-летняя Мария находится в России, в самой лучшей секретной клинике Подмосковья. А Юлия продолжает платить за ее очень дорогостоящее лечение и верить в возможное чудо.
Но что такое вера, когда твой ребенок дышит, но не живет? Невролог Александр Комаров холодно констатирует: «Мозг может работать, но сознание — как книга, у которой потеряны страницы». Если Мария проснется, её разум останется в 2013-м. Она будет искать свои джинсы с заклепками, вспоминать одноклассников, не понимая, что за окном — 2024.
«Она не сможет делать то, что умеют её ровесники», — говорит врач в беседе с корреспондентом газеты «Вечерняя Москва». И я ловлю себя на мысли: а не лучше ли было отпустить её тогда, в тот роковой день? Не превратили ли родители её тело в памятник собственной надежде? Но как осуждать их, если за каждой трубкой аппарата им чудится: «Вот-вот дрогнет палец. Вот-вот…»
Между тем врачи твердят: «Кома — не приговор». Но их оптимизм звучит как издевка. «Голос близкого человека, музыка, инъекция — триггеры пробуждения», — говорит психиатр Алексей Вилков. И я представляю, как Юлия Высоцкая ставит Марии её любимый трек 2013 года, а Маргарита Симоньян шепчет Тиграну о планах на будущее, которого может и не быть.
А что, если они правы? Вдруг однажды случится чудо? Ведь медицина знает случаи, когда люди выходили из комы после 20 лет. Но тогда другой вопрос: кому нужно это чудо — самому человеку или тем, кто остался? Проснуться в мире, где всё изменилось, где ты стал обузой, где любовь родных давно смешалась с виной и усталостью… Не кошмар ли это?
И вот здесь я, если честно, окончательно теряюсь. С одной стороны — священное право на жизнь. С другой — жизнь ли это, когда твое тело кормят через трубку, а сознание блуждает в темноте?
Говорят, в Японии есть храм, где молятся за души тех, кто в коме. Может, они ближе к истине? Может, душа уже ушла, а мы насильно держим её оболочку? Не знаю. Знаю, что Мария и Тигран стали зеркалами, в которых мы видим собственные страхи. Что выбрали бы вы? Отключить аппараты или ждать десятилетиями? И как не сломаться, если выберешь второе?
Юлия Высоцкая признается: «Я запрещаю себе унывать. Всё вокруг Маши должно быть наполнено светом». Но как сохранить свет, когда ты сама — как свеча на ветру? Как не возненавидеть Бога, судьбу, врачей? Как не кричать каждое утро: «За что???» Возможно, ответа нет. Есть только тихая война за каждый вздох, за каждый шанс, за каждый «а вдруг».
А что наука? Она беспомощно разводит руками. «Да, сердце Кеосаяна разрушено инфарктами. Да, мозг Марии мог пострадать безвозвратно». Но разве это утешение? Когда читаешь интервью врачей, кажется, будто они говорят о деталях двигателя, а не о людях. «10–15% мышц сердца погибли», — говорит Кондрахин. И я думаю: а сколько процентов души погибает у тех, кто ждет у постели?
И все же… Может, именно в таких историях рождается та самая «человечность», о которой мы так любим рассуждать? Ведь Марию не оставили. Не сдали в хоспис. Не спрятали от глаз. Её родители, знаменитые и сильные, оказались в ловушке между любовью и безнадегностью. И их выбор вызывает не жалость, а ужасающее уважение. Потому что они — как Сизиф, вечно катящий камень. Потому что их любовь — это подвиг, который никто не оценит.
Но хочется спросить: а если бы это случилось с вами? Если бы ваш ребенок, муж, мать лежали в коме, стали бы вы бороться до конца? Или предпочли бы отпустить, чтобы не мучить? Я…
Не знаю. Страшно представить. Страшно осуждать. Страшно даже думать об этом. Возможно, именно поэтому истории Тиграна и Марии будоражат нас. Они — как зыбучие пески, в которых тонет наша уверенность в завтрашнем дне.
А что государство? Оно молчит. Нет законов, определяющих, как долго поддерживать жизнь в коме. Нет поддержки семьям, которые тратят последние силы и деньги. Есть только тихий договор между родными и врачами. И бесконечные счета. И тиканье часов.
В конце концов, всё упирается в один вопрос: что важнее — количество дней или их качество? Можно ли назвать жизнью существование, где нет боли, но и нет радости? Где нет смерти, но и нет утреннего кофе, объятий, закатов? Не знаю. Но, кажется, ответа нет ни у врачей, ни у философов.
Остается только надежда. Та самая, которую называют «последней, кто умирает». Та, что заставляет Юлию Высоцкую говорить: «Мы продолжаем верить». Та, что не дает Маргарите Симоньян опустить руки. Может, это и есть главное чудо? Не пробуждение, а сила тех, кто ждет.
А что думаете вы? Где грань между подвигом и безумием? И можно ли ее вообще провести, когда речь о жизни близкого?..
Больше подробностей о звездной жизни и не только можно найти в моем Telegram-канале Обсудим звезд с Малиновской. Заглядывайте!
Если не читали: