"Я вам так скажу. Много лет прошло, а я до сих пор грозу иначе ощущаю. Не страх — нет, но настороженность, будто воздух меня на что-то проверяет. В ту вахту мы тогда трое были, но живых — двое остались. Хотя формально — ни катастрофы, ни жертв. Документы чистые.
Маяк тот потом списали, туманную формулировку дали: «техническое несоответствие эксплуатационным нормам». Красиво звучит. Только норм там не было с самого начала. Особенно когда начинался гром.
Что мы тогда слышали — не объяснить. Оно не зловещее было, не враждебное. Просто… не наше. Совсем не наше. И я не уверен, что нам вообще стоило в тот эфир лезть."
"Маяк стоял на мысе Узловой — глухом, как задворки планеты. Хабаровский край, ближе к Татарскому проливу. Край света — и это не фигура речи. До ближайшего посёлка километров пятьдесят по воде, по суше — почти в два раза больше, да ещё и тайга.
Маяк — бетонная башня на 20 метров, пристройка на два помещения: аппаратная и жилой блок. Строили ещё до войны, японцы там руку приложили, говорили. Потом советские укрепили, поставили генератор и антенну на крыше.
Туда ездили по вахтам: три недели на маяке, потом смена. Летом — терпимо, осенью — трудно, зимой — ад. А тогда был конец августа, 1968-й. Холодно по утрам, комары жирные, как винты от кукурузника.
Я был техником по радионавигации. Маяк передавал стандартный импульс для морских судов, обычная метка: «точка-тире», два раза в минуту. Всё строго по уставу. Только в ту вахту что-то начало сбиваться. Сначала еле заметно.
Первое, что я заметил — это когда во время грозы сигнал сбился с ритма. Обычно передача идёт ровно, как метроном. А тут — бах, пауза, потом щелчок. Не статический шум, не помехи — именно щелчок. Как будто кто-то отдельно, поверх основного сигнала, стучал.
Словно ногтем по корпусу. Но по радио.
Я сразу записал фрагмент. Потом ещё. Повторялось только при грозе — именно когда над маяком фронт нависал. Ни раньше, ни позже.
Сидим как-то вечером: я, связист Володя и старший вахты Костя, бывший подводник. Погода портится. Радио шипит. Я включаю запись, а Володя аж брови поднимает:
— Это что, не твой маркер?
— Не мой. Вот, смотри — «точка-тире» я убрал, осталась вот эта дрянь. Сама по себе.
— Может, отражёнка с судов?
— Сколько ты судов тут видишь?
И правда. Ни одного. В этот сезон траулеры уже южнее. Глухо.
Следующим утром я взялся за расшифровку. Не ради забавы — по инструкции надо любые сбои протоколировать. Начал сверять щелчки с азбукой Морзе. И вдруг понял — структура соответствует буквам, но смысла нет. Набор символов: S, T, E, потом вдруг Y, потом пауза, снова L, A, K.
Никакой логики. Ни на русском, ни на английском, ни на японском.
Я записал это на магнитофон и повёз в районный центр, как раз за провиантом нужно было. В навигационной службе поглядели, пожали плечами: «Эфир балуется. Бывает.» Один из старших, майор на пенсии, глянул и вдруг говорит:
— Так это же при японцах тоже было.
— Что — тоже?
— Да вот, на мысе. Они ведь там радиоточку держали. Говорили — мол, «звук с неба приходит, но не к нам». Императорское выражение.
Он сказал это спокойно, без особого интереса. Но у меня тогда спина взмокла.
Дальше — хуже. Каждая новая гроза приносила новые щелчки. И всё одно и то же: ни фразы, ни повторов. Структура есть, смысла — нет. Как будто… не нам предназначено.
На шестнадцатый день вахты грянула сильнейшая буря. Гром бил с такой силой, что стекла дрожали. Я включил приёмник — и не успел отреагировать, как в эфире пошёл шквал этих звуков. Не отдельные щелчки — серия, лавина. И каждый в том же формате: как буквы, но не слова.
Тут Володя вбегает, бледный:
— Иди глянь на антенну.
Я вышел на крышу. Там ветер рвёт, дождь как из ведра. А антенна… как будто светится изнутри. Не ярко, но явно — как раскалённый металл, только без жара. Никакой температуры, но металл начинает обвисать, как свеча. Алюминий. Без пламени, без удара. Просто… теряет форму.
Мы сбежали вниз. Связь — мертва. Генератор работает, но приёмник — тишина. Ни своих, ни чужих.
В полночь гроза утихла. Эфир — снова чист. Но тогда, как раз над линией воды, в небе повис объект.
Я не скажу точно, что это было. Ни самолёт, ни спутник, ни вспышка от грозы. Просто чёткий силуэт — овальный, гладкий, металлический, без огней и без звука. Как капля ртути, застывшая в воздухе.
Молнии били вокруг, почти касаясь, но он не дрогнул. Ни ветром, ни током его не шевелило. И не отражал он свет — наоборот, будто сам в себя всё втягивал.
Потом — один короткий импульс в эфире. Пауза. Второй. И — тишина.
Он исчез так же внезапно, как появился.
Через три дня нас сменили. Антенну признали «выведенной из строя в результате коррозии». Костю отправили в госпиталь — сердце. Он потом нигде не служил. Володя уволился.
Маяк через полгода закрыли. Документов не дали. Говорили — мол, затраты, логистика, прочее. Но те записи у меня остались. Иногда я их переслушиваю.
Не страшно. Но ощущение, что кто-то там был. И пытался — не сказать, не предупредить, а просто… постучать. Как мы стучим в дверь, не зная, кто за ней.
Я больше не работаю с радиотехникой. Даже дома — телевизор с проводной антенной. Не из страха — просто не хочу лезть в то, что, возможно, нам не для понимания.
А когда гремит — я смотрю в небо и слушаю. Вдруг снова — щелчок. Или три.
Не зло. Не враг. Просто не мы.
И, быть может, мы были на линии.
На их линии.
Линии Грома."
Что думаете?