В небольшом подмосковном городе, среди панельных домов, что одинаковы с фасада до последнего балкона, жила молодая семья — Оля и Саша. Женаты они были чуть больше года, только начинали обустраивать быт, жили скромно, но с любовью. Оля работала медсестрой в детской поликлинике, Саша — айтишником на удалёнке, тихий, спокойный, с головой в компьютерах. Казалось бы, жили бы да радовались, если бы не одна деталь — его мать, Тамара Аркадьевна.
С первого дня брака Тамара Аркадьевна не принимала Олю. Не устраивала ей ни внешность невестки, ни манера говорить, ни то, что семья Оли из другого города. Наверное, дело в том, что Саша был единственным сыном, и она цепко держалась за него, как будто боялась, что его уводят в какую-то страшную даль.
— Ты не понимаешь, она тебя от меня отводит, — говорила Тамара Саше почти шёпотом, будто опасаясь, что стены услышат. — Мать тебе одна дана, а жён может быть сколько угодно.
Он слушал, кивал, но домой возвращался к Оле. Не ругался, не спорил — просто устало вздыхал. А потом начала происходить странность.
Сначала — пустяки. Сломался чайник, потом потёк кран, потом у Оли на кухне несколько раз тух свет, хотя в остальной квартире всё было в порядке. Подумали, старая проводка, вызвали электрика. Электрик пожал плечами — всё исправно. Через пару недель Оля нашла под подушкой клочок бумаги с нечёткими, будто детской рукой выведенными буквами: «УЙДИ». Сначала подумала, что это шутка. Потом — ошибка. Но таких записок стало больше. Они появлялись в карманах, в её сумке, один раз даже в аптечке.
Со временем она начала чувствовать, что стены квартиры как будто стали давить. Воздух сделался плотным, тяжёлым, и не проветривался, сколько бы она ни открывала окна. Однажды, выйдя на балкон поздно вечером, Оля увидела в окне соседнего дома силуэт женщины — та смотрела прямо на неё, не мигая. Ужас был в том, что окно было заколочено изнутри — там никто не жил уже несколько лет. А на следующий день, под балконом, Оля нашла дохлого воробья, аккуратно уложенного на тряпочку, перевязанную красной ниткой.
— Саша, это твоя мать? — спросила она как-то вечером, когда он мыл посуду.
Он побледнел.
— Что ты несёшь? Зачем ей это?
Но сомнения оставались. Особенно после того, как она заметила, что с прихода свекрови вещи в квартире словно перемещаются. Щётка для волос не там, где оставила. Зеркальце в ванной повернуто другим углом. И однажды Оля нашла на подоконнике в спальне маленький мешочек — ткань старая, сшитая вручную, а внутри — горсть земли, пёрышко, и что-то, похожее на человеческий ноготь.
Саша наотрез отказался верить в магию, выбросил мешочек и сказал:
— Хватит себя накручивать, Оль. Ты просто устала.
Но Оля начала замечать, что с каждым днём ей становилось хуже. Она просыпалась по ночам с давлением в груди, с ощущением, что кто-то сидит у изножья кровати и смотрит на неё. Несколько раз она просыпалась от того, что кто-то шептал ей прямо в ухо: «Ты здесь лишняя».
Потом пошли сны. Не сны даже, а настоящие кошмары — будто она стоит в тёмной комнате, а за её спиной кто-то ходит кругами. Говорит тихо, нечленораздельно, и голос то становится похожим на голос Тамары, то на голос Саши, но искажённый, чужой. Один раз она проснулась с царапиной на щеке, будто кто-то провёл когтями. Саша уверял, что не прикасался к ней во сне. Сама она такого тоже не помнила.
Соседка по площадке, тётя Лида, однажды остановила Олю у подъезда.
— Ты уж прости, милая, я не лезу, но ты осторожней с Тамарой-то.
— В смысле? — напряглась Оля.
— Да она… с травами балуется. Ещё с советских времён. То к ней заговорами ходили, то свечи какие-то жгла. Сама видела, как по ночам на балконе воду с солью ставила. Говорят, мужа своего с того света вытаскивала — так он потом немой стал, да и умер вскоре…
В ту ночь Оля не спала. А утром пошла в церковь.
Священник, выслушав, благословил и дал маленький крестик:
— Носи под одеждой. Молись. И не бойся. Злое всегда чувствует, когда его разоблачают.
Оля начала читать молитвы перед сном. И заметила — ночи стали тише. Под подушкой ничего больше не находила. Даже лицо у Саши как будто посвежело. Но это продлилось недолго.
На Троицу Тамара Аркадьевна пришла в гости. Без приглашения. Принесла пирог — с яблоками. Оля не ела, но Саша попробовал. Через пару часов у него началась сильная рвота, поднялась температура. Оля вызвала скорую, врач сказал — отравление, но не пищевое. Похоже, токсин.
— Это она, — сказала Оля, сжав губы. — Она хочет, чтобы меня не стало.
И в тот же вечер она вернулась в церковь. Старый батюшка слушал молча, потом сказал:
— Возьми святую воду. Брызни на порог. И посмотри, что произойдёт.
На следующий день Оля сделала, как сказано. И не поверила глазам — на свежезалитом водой пороге начали проступать чёрные пятна, будто плесень. Они расползались, но только в одну сторону — туда, откуда обычно приходила Тамара Аркадьевна.
Саша начал меняться. Сперва он стал раздражённым, потом замкнулся. Иногда ночью он садился на кровати и просто сидел, глядя в одну точку. А однажды сказал:
— Мама была права. Ты чужая. Тебя не должно быть здесь.
В какой-то момент Оля начала замечать, что на фотографиях, где раньше они были вдвоём, осталась только она. Лицо Саши исчезало, как будто его вытерли ластиком. Сначала она подумала, что это свет так упал. Потом проверила в телефоне — и там то же самое. И только на одном снимке он остался — где был ещё маленьким, с матерью на руках. Смотрели в камеру одинаковыми пустыми глазами.
Оля уехала к родителям на неделю. За это время с Сашей не могла связаться — он не отвечал ни на звонки, ни на сообщения. Когда она вернулась, в квартире было тихо. И пусто. Только на кухонном столе лежал старый снимок — Саша с матерью, маленький, лет пяти. И рядом записка, корявым почерком: «Сын домой вернулся. Теперь всё правильно».
Оля подала заявление на развод. Через полгода узнала от знакомых, что Саша уволился, переехал к матери. Никому не звонит, с людьми почти не общается. А однажды в городе прошёл слух: будто ночью из их окна слышен детский плач. Хотя детей у них не было.
И только тётя Лида, увидев Олю на рынке, бросила вскользь:
— Ты правильно сделала, что ушла. Её мужа дом не отпустил. А сын — мягкий. Домой к ней вернулся. Навсегда.