Оля всё ещё лежит на полу между кроватью и стеной. В распахнутом халате, с голыми ногами, она содрогается от рыданий. Губа у неё разбита — видно, ударилась, падая. На щеке проступает багровый синяк. Она глядит на меня, вытянув трясущиеся руки вперёд, словно пытается защититься:
— Пожалуйста… не надо… – всхлипывает она.
Я делаю шаг к ней, и она вжимается спиной в стену, скуля от страха. Эта жалкая, исковерканная тень — неужели моя жена? Когда-то я носил её на руках, целовал эти дрожащие сейчас пальцы… Но ничего не осталось. Ни любви, ни жалости.
— Одевайся, — говорю я глухо, кивая на её наготу. – И сядь. Нам надо поговорить.
Оля торопливо кивает, трясущимися руками запахивая халат на груди. Ей тяжело подняться: скользит по стене, кое-как встаёт и опускается на край кровати. Лицо её мокрое от слёз, взгляд потухший, в нём пустота и отчаяние.
Я стою напротив, тяжело дыша, всё ещё сжимая кулаки. Откуда-то из коридора мерцает резкий свет настольной лампы, поваленной на пол. В комнате полумрак, пахнет потом, кровью и озоном — перегоревшая лампочка из разбитого абажура искрила в осколках.
В углу валяется наша свадебная фотография – она выпала из расколовшейся рамки, когда мы опрокинули тумбочку. Я машинально поднимаю снимок дрожащей рукой. Вот мы с Олей, молодые и счастливые, в день свадьбы, сияем от радости… Глаза застилает мутная пелена. Комок подкатывает к горлу, но я заставляю себя сглотнуть.
— За что… — начинаю я хрипло, спотыкаясь на слове. – За что ты так со мной, Оля? Я же... я любил тебя. Верил тебе. А ты меня… как последнего дурака…
Она рыдает, закрыв лицо руками:
— Прости! Прости меня… Я не знаю, что на меня нашло… Я не хотела тебе больно сделать…
— Не хотела?! – в голосе моём столько боли, что она вздрагивает. — Да ты меня на куски изрезала, а говоришь – не хотела! На нашей кровати, Оля… В нашем доме… За моей спиной...
Я чувствую, как предательски дрожит голос. Сжимаю фотографию в руке – её края впиваются в ладонь. Надо взять себя в руки. Не показать, как я уничтожен.
— Это первый раз… – шепчет она вдруг, глядя в пол. – Первый и всё... Больше не повторится. Я сама… не знаю, зачем…
Врёт. Я вижу по её затравленному взгляду – не первый. Сколько он сюда ходил? Пока я горбатился на севере, этот гад уже хозяйничал в моей постели?
Я вдруг вспоминаю: в последнюю нашу видеосвязь она странно хихикнула, когда я спросил, что за мужской голос на фоне. А она сказала — телевизор. Телевизор! Как же я был слеп… Какой же я олень!
— Тебе было мало меня одного, да? — спрашиваю тихо, смертельно устало. Уголки фотографии рвутся в моём кулаке. — Чего тебе не хватало, Оля? Я для тебя всё… Всё! Работал, деньги присылал... Квартиру эту купил…
Она бьётся в рыданиях:
— Я не знаю... Не знаю… Я дура. Прости…
— Любишь его? — бросаю я неожиданно. Сердце на миг замирает, болезненно ожидая ответа, будто ещё надеется услышать «нет».
Оля отчаянно мотает головой:
— Нет! Нет, конечно! Это ошибка... Ошибка… Только ты… Я люблю только тебя…
Её слова рвутся сквозь плач, звучат жалко и фальшиво. Меня больше не трогают.
— Любишь? — я горько усмехаюсь и показываю ей скомканную фотографию. — Помнишь, что обещала мне вот здесь? — я тычу дрожащим пальцем в изображение. — Перед Богом, перед всеми? Любить и быть верной... Ну и где эта верность?
Она утыкается лицом в ладони, плачет в голос:
— Я виновата… Прости…
— Прости?! — эхом кричу я, и эхо злорадно швыряет это "прости" в опустевшую квартиру. — Да как тебя простить, Оля?! Ты же моей женой была… Ты мне в любви клялась! А сама... Тьфу, как же мерзко, Господи…
Я хватаюсь за голову. Виски пронзает острая боль. Перед глазами плывёт красная пелена, сменяясь чёрной пустотой. Мне кажется, что это происходит не со мной. Будто я смотрю на эту сцену со стороны, как зритель дешёвого сериала.
Медленно покачивается на потолке новая лампочка, заливая комнату жёстким белым светом — та самая, что вчера принёс Виктор. Светит ярко-ярко, бьёт мне в глаза. Режет.
— Зачем ты это сделала… — шепчу я, закрывая лицо рукой. — За что ты меня так убила, Оля…
Она сползает с кровати на колени и ползёт ко мне, продолжая всхлипывать:
— Не уходи... Пожалуйста… Я без тебя не смогу… Прости... Я всё заглажу, слышишь? Всё исправлю… Прошу…
Она обнимает мои колени, прижимаясь горячей мокрой щекой. Мне видно макушку её растрёпанных волос. Когда-то я гладил эту макушку с такой нежностью. Теперь же спокойно разжимаю её пальцы и отступаю. Её мольбы только высекают во мне холодную, твёрдую решимость.
— Поздно, — говорю я бесцветным голосом.
Наклоняюсь и беру её левую руку. Она замирает, вскидывает на меня полные надежды глаза — подумала, наверное, что хочу помочь подняться. Но я лишь нащупываю на её пальце обручальное кольцо. Золотой ободок всё ещё поблёскивает на безымянном — символ клятвы, которую она растоптала. Оля чувствует моё прикосновение и слабо улыбается сквозь слёзы:
— Сашенька…
Одёргиваю её руку — кольцо остаётся у меня. Я повертел этот кружок между пальцев и резко бросил на пол. Маленький обруч покатился по паркету и звякнул, ударившись о стену.
— Всё, — тихо говорю я. – Между нами всё кончено. Можешь оставить себе своего... электрика. Живите, радуйтесь.
Она смотрит то на кольцо, то на меня, не веря:
— Нет… Нет, не бросай меня... Прости меня…
Я вытягиваю вперёд левую руку и демонстративно сдёргиваю своё кольцо. Металл туго сходит с сустава, я сдираю, даже содрав кожу, и швыряю ей под ноги.
— Я подам на развод, — произношу почти спокойно, хотя внутри всё клокочет. – И на раздел имущества. Квартиру, не сомневайся, оставлю себе — покупал-то её я. А тебя чтоб тут не было, когда вернусь.
Оля мотает головой, тянется ко мне, как утопающая:
— Нет… пожалуйста… Не уходи…
Я отступаю к дверям. Её слова отдаются пустым эхом. Смотрю на неё – и не узнаю эту жалкую обманщицу. Когда-то я любил её больше жизни. А сейчас… сейчас мне даже смотреть противно.
— Не смей меня останавливать, — тихо говорю я. – Всё кончено, Оля. Умерло.
Она закрывает лицо руками и заливается надрывным плачем. Но мне уже не жаль её. Ни капли.
Я оглядываюсь. Спальня разгромлена: осколки стекла, смятые простыни, брошенные штаны Виктора… На стене покосился светильник. И ярким, безжалостным светом сияет в потолке новая лампочка.
Подхожу к выключателю и щёлкаю. Комната погружается в серые сумерки. Холодный дневной свет сочится сквозь неплотно занавешенное окно. Моя жена тихо рыдает в углу, обхватив себя руками.
Мне больше нечего здесь делать. Всё уничтожено.
Разворачиваюсь и выхожу в коридор. Миновав прихожую, распахиваю входную дверь. На пороге останавливаюсь — на одно мгновение.
— Зло должно быть наказано, — произношу я негромко, не оборачиваясь. — Ты сама выбрала своё наказание.
И переступаю порог, оставляя позади свой бывший дом, свою прошлую жизнь — все осколки, что от неё остались.
Но я даже представить себе не мог, что эта тварь устроит целое шоу в суде с разделом имущества! Читать далее...