Утро тянется мучительно долго. Я встаю с дивана разбитым, едва собрав мысли в кучу. Из спальни доносится тихий шорох: наверное, Оля уже проснулась. Слышу, как скрипят пружины кровати под её шагами, как она двигает что-то – может, убирает следы вчерашнего? Представляю, как она торопливо оправляет смятые простыни, стирая отпечатки своего греха, и меня передёргивает.
В кухне громко тикают часы, когда я захожу налить воды. Почти девять утра. За окном серо: низкие облака, морось, осенняя слякоть. Вижу во дворе, как по мокрому асфальту торопятся люди с зонтами: у кого-то обычный день начался. А у меня — продолжается ночь кошмаров.
Оля появляется на пороге кухни несмело, будто боясь моего настроения. На ней домашний халат, на лице тревога. Под глазами вижу припухлость — похоже, она тоже почти не спала.
— Доброе... – начинает она неуверенно.
— Привет, — перебиваю я, стараясь выдавить усталую улыбку. — Ты чего так рано? Спи ещё.
— Да нет, — она опускает глаза, возится с поясом халата. – Я и не спала толком.
Повисает пауза. Я открываю холодильник, достаю молоко, машинально наливаю себе стакан. Чувствую затылком её взгляд. Надо что-то сказать, разрядить эту гнетущую тишину, иначе она продолжит метаться.
— Слушай... Извини за вчерашнее, — произношу я тихо, не оборачиваясь, делая вид, что меня сильно занимает стакан молока. — С дороги нервы, наверное. Погорячился.
— Всё хорошо... — слишком поспешно откликается она. — Ты не сердишься?
Я отхлёбываю молоко. Холодная горечь растекается по языку. Молоко прокисло — неделями стояло что ли пока меня не было. Я морщусь, но стойко делаю ещё глоток, будто ничего не заметил. Глупо, но это помогает скрыть гримасу, вызванную вовсе не вкусом.
— Нет, не сержусь, — говорю я как можно спокойнее. — Ты прости меня. Приехал — а тут сразу этот бардак с лампочкой... Я не дал тебе нормально объяснить.
Оля облегчённо выдыхает. Читаю по её лицу: с души свалился камень. Она даже пытается улыбнуться:
— Главное, что ты дома. Я так ждала...
Я отворачиваюсь, делая вид, что ищу что-то на столе, чтобы скрыть вспыхнувшую на лице злую усмешку. Хорошо играет, чертовка. "Ждала". Уже, небось, заскучала.
— Давай я завтрак приготовлю, — предлагает она, осмелев. — Блинчики хочешь? Или яичницу?
— Не надо, — я поднимаю ладонь. — Я сам. И, кстати, мне ещё съездить надо будет в офис на несколько часов.
Она замирает:
— В выходной?
— Ну да... — я устало потираю лоб. — Вызвали, начальство с приветом. Надо отчёты срочно подписать, чтоб не тянуть.
Я стараюсь говорить буднично, даже закатываю глаза для убедительности. Сердце глухо бухает: поверит ли?
Оля медлит, потом кивает:
— Понятно... Может, тебя подвезти? Или мне с тобой, прогуляюсь пока?
Я машу рукой:
— Не, не надо. Я быстро. Сам доеду. Ты лучше выспись ещё, а?
— Да я уже... выспалась, — неуклюже шутит она и отступает обратно в коридор. — Ладно... Береги себя за рулём.
Бросаю взгляд через плечо — она стоит, прислонившись к дверному косяку, худая в просторном халате, будто потерянная. На миг что-то кольнуло в груди. Но я гашу в себе эту искру жалости. Всё это спектакль.
Вскоре я собираюсь и выхожу из квартиры. На прощание даже целую её сухую щёку — она вздрагивает от неожиданности, но тут же тепло улыбается. Улыбка получается слишком счастливой для "провинившейся" жены, радостная, будто всё обошлось.
Дверь захлопывается за мной. Спускаясь по лестнице, я слышу, как щёлкает замок изнутри — она заперлась. Ещё бы.
На улице меня окутывает сырой холод. Я делаю вид, что направляюсь к парковке, но как только сворачиваю за угол дома, сразу возвращаюсь дворами и прячусь в тени крыльца. Ещё рано — если она что-то и задумала, то не в ту же секунду.
Дождик моросит, воротник куртки сыреет. Но я не чувствую ни холода, ни влаги. В груди снова всё стянуто тугим узлом ожидания.
Минут через двадцать мне начинает казаться, что ничего не произойдёт. Что, может, я ошибся, и она действительно просто боялась электричества, а не... Но тут наверху, в окне нашей спальни, едва заметно колышется занавеска. Штора отодвинулась и сразу вернулась на место, точно кто-то выглянул на секунду. Сердце у меня ускоряет бег: Оля проверила, ушёл ли я. Убедилась?
Стараясь не попадаться на глаза случайным прохожим, я тихо захожу в подъезд через чёрный вход. Дом старый, замок там давно сломан, так что никто не удивится. Поднимаюсь пешком, мягко ступая по бетонным ступеням. Возле нашей двери присаживаюсь на нижнюю ступень пролёта и затаиваюсь в тени. Отсюда меня не заметишь, пока не выйдешь почти вплотную.
В подъезде тихо, пахнет пылью и кошачьей мочой. Эхо доносит детский плач этажом выше, кто-то убаюкивает младенца. Я же сам едва дышу.
Проходит не больше десяти минут — кажется, вечность. И вот: приглушённые шаги по лестнице снизу. Скрипит знакомо ступенька между первым и вторым этажом. Кто-то поднимается, стараясь идти бесшумно. Мои мышцы напрягаются.
Появляется чья-то макушка над ступенями — тёмные волосы, потом лоб, глаза... Виктор. Крадётся, озираясь. На нём тёмная куртка и спортивные штаны, через плечо – холщовая сумка. Он замирает на площадке перед нашей дверью, прислушивается. Я слышу, как он тихо выдыхает: убедился, что никого, кроме жены, дома.
Дверь открывается почти сразу — Оля ждала его внутри. Ни звонка, ни стука. В проёме на миг мелькает её силуэт, закутанный в тот же халат. Виктор юркает в квартиру, дверь мягко захлопывается за ним.
Мой черёд. Сердце гулко бьётся, потом будто останавливается вовсе. Я прижимаюсь лбом к холодной стене: только бы не сорваться раньше времени. Нельзя врываться сразу — они должны поверить, что всё спокойно.
Стараясь не шуметь, я выпрямляюсь и подхожу к нашей двери. Прислоняюсь ухом. Сначала — тихо, только мой собственный пульс стучит в барабанных перепонках. Затем — приглушённые голоса. Слова не разобрать, но слышны взволнованные нотки. Потом — глухой стук, точно на пол упал ботинок. Ещё один. Будто кто-то поспешно разулся, и теперь босые пятки шаркают по паркету.
Воображение услужливо рисует, что происходит. Темноту прихожей, разрезанную узким лучом света из спальни... Дверь в спальню тихо закрывается. Я кусаю губу до боли, чтобы не ринуться прямо сейчас.
Проходит, может, минута. И до моего слуха доносятся звуки, от которых у меня темнеет в глазах. Приглушённые стеной, но вполне узнаваемые — женский стон и тихий ритмичный скрип кровати… Читать далее...