Каждый день в шесть утра баба Катя поднималась по старинке — без будильника. Годы выработали особую привычку: солнце начинало лишь бледно просвечивать сквозь занавески, а она уже сидела на кровати, осторожно натягивая тёплые носки. В кухне пахло вечерами дровами, хоть отапливалась её маленькая избушка теперь и газом, но память о прошлых временах витала во всём. От старой печки остался только угол, где хранился мешок с мукой.
— Ну что, печь будем, да? — тихо бормотала баба Катя, улыбаясь самой себе. Она любила разговаривать вслух, когда была одна. Может, это от одиночества, а может, привычка.
Потом доставала эмалированную миску, в которой заводила тесто. Миска эта — её верная спутница уже лет двадцать. С краёв облупилась краска, но руки сами знали, где трещинки, чтобы не порезаться.
Тёплая вода, дрожжи, сахар, соль, мука. Она замешивала тесто мягкими движениями, как бы разговаривала с ним:
— Давай, родненькое, вставай, хорошенько, чтобы пирожочки-то у нас пышными вышли…
На столике уже стояли готовые начинки: капуста тушёная, картошка с жареным лучком, иногда сладкое варенье, если оставалось. Соседка приносила ей иногда яблок, тогда получались яблочные пирожки, но в этот раз были только капустные да картофельные.
— Капустные тоже хороши, — одобряюще произносила баба Катя, раскатывая тесто. — Люди возьмут, съедят, да скажут «Спасибо»…
Она не ждала больших денег. Торговала аккуратненько на местном рынке, буквально на прилавке, где обычно пенсионеры раскладывают то огурчики, то ягоды. Кате хватало на хлеб да на лекарства. Ну, может, иногда на сахар для чая.
Часам к восьми тесто уже подходило и было раскатано на небольшие лепёшки. Баба Катя наполняла их начинкой, защипывала края ловкими движениями, выкладывала на противень. Запах в доме становился волшебным. Казалось, можно было затмить любые кулинарные шедевры своей простенькой выпечкой.
— Ну-ка, ну-ка, — приговаривала она, вынимая готовую партию из духовки. — Вот они, красавцы.
К девяти утра всё было готово. Она складывала пирожки в большую пластиковую коробку, накрывала чистым полотенцем, чтобы не остывали сразу. Потом брала старенькую матерчатую сумку — очень крепкую, прошитую вручную дочерью много лет назад.
— Поехали, — говорила она себе, надев шаль и вышла на крыльцо.
Дорога до рынка была минут пятнадцать пешком. По пути она всегда здоровалась с прохожими.
— Катерина Петровна, как вы сегодня? — спрашивала одна женщина.
— Да всё нормально, — кивала баба Катя. — Пирожочки несу, как обычно.
Шла, тихонько посапывая от быстрой ходьбы, но в целом бодро, как положено человеком с закалкой деревенской жизни.
Сам рынок представлял собой сбор лотков, ларьков и палаток: кто овощи продаёт, кто мясо, а кто одежду. У бабы Кати был свой уголок рядом с прилавками, где несколько бабушек выставляли домашнюю снедь. Место не особо проходное, но свои постоянные покупатели знали, где искать.
Она расставляла перед собой коробку, вывешивала табличку «Пирожки домашние, вкусные» (табличку нарисовала внучка, когда в гости приезжала) и садилась на маленькую табуретку. Рассчитывала, что к обеду всё продаст. Иногда оставались пара штук, которые она уносила обратно или раздавала знакомым.
Так и началось то утро, когда баба Катя заметила у скамейки возле ларька странного мальчишку. Скамейка эта стояла чуть в стороне от торговой линии, недалеко от цветочного киоска. Мальчик сидел, опустив голову и сжав колени руками. На нём была ветхая, изрядно порванная куртка, штаны явно не по размеру, на ногах стоптанные кроссовки. Но что удивило бабу Катю — его глаза. Огромные, тёмные, смотрели внимательно и грустно, будто ждали от мира чего-то, а может, уже ничего и не ждали.
Мальчик не подходил к людям, не просил денег или еды. Просто сидел. Иногда поднимал взгляд на суету рынка, потом снова прятал лицо. Баба Катя подумала: «Странно, ведь если голоден, мог бы попросить кусочек». Но он молчал.
Тогда она продолжила торговать, но весь день этот образ не выходил у неё из головы. К вечеру, когда у неё оставалось два пирожка, к ней подошла покупательница и забрала один. Остался последний. Баба Катя решила: «Ладно, отнесу-ка я его тому мальчишке». Но пока распродавала, отвлеклась, а потом глядь — мальчика уже нет. Исчез. Пришлось забрать пирожок домой.
На следующий день она снова пришла на рынок. И опять увидела его, на том же месте — мальчишку в рваной куртке. Он сидел и смотрел перед собой, как будто искал что-то взглядом. Баба Катя проторговала пару часов, потом специально подогрела на тихом огне термос с горячей водой, залила в него, чтобы пить чай, если замёрзнет. Но взгляды её всё время тянулись в сторону той скамейки.
— Ладно, — решила она. — Сделаю вид, будто случайно оставила там пирожок.
Сказано — сделано. Ближе к полудню, когда пирожков осталось штук шесть, она якобы отправилась «поправить спину» да пройтись по рядам. Захватила с собой один пирожок, обёрнутый салфеткой, и пакет. Подошла к скамейке, привстала, сделала вид, что смотрит на афишу на стене. Потом незаметно положила свёрток на край скамейки, рядом с мальчиком, и легонько кашлянула.
— Ну что ж… забыла пакет, — пробормотала она внятно, будто для себя. — Пойду дальше.
Вернулась к прилавку. Мальчик при этом даже не взглянул на неё толком, но когда через минуту Катя осторожно поглядела в ту сторону, свёртка уже не было. Он исчез. И мальчик тихонько сидел, пряча салфетку в рукав. Она внутренне порадовалась: «Значит, взял. Хоть что-то поест».
Так началась их странная «дружба», без слов и вопросов. Каждый день баба Катя «забывала» у той скамейки один пирожок — свежий, ещё тёплый. Мальчик всегда незаметно брал его и ел, стараясь выглядеть так, будто ничего не происходит. Никто со стороны, кажется, не замечал этой сцены. Но у Кати сердце согревалось: хоть чуть-чуть помогаю.
Так прошло больше двух недель. Каждый день — одно и то же: она ставила лоток, торговала, а к обеду делала вылазку с пирожком в руках. Если получалось, иногда к пирожку добавляла кусочек сахара или конфету, которую сами ей дали в нагрузку. Мальчик всё так же сидел, вечно молчаливый. Катя однажды попробовала заговорить:
— Парень, ты откуда?
Но он только поднял на неё свои огромные глаза. Ничего не сказал, лишь прикусил губу. Она поняла, что разговоры его пугают. Не стала давить.
— Ну, ладно, сиди, — сказала тогда баба Катя. — Я тебе оставлю…
И уходила. Ей мучительно хотелось узнать, нет ли у него родителей, почему он здесь торчит. Но боялась спугнуть. Ведь он даже не просил милостыню, а просто сидел.
Иногда, когда день был особенно холодный, Катя задумывалась: «Может, ему ещё и пальто бы надо?» Но как вручить? Деньги на новое не было, а своё старушечье пальто ему не подойдёт. Да и он, возможно, не возьмёт. Оставляла эту мысль, но сильно переживала.
В эти две недели она даже стала печь немного больше пирожков, чтобы уж наверняка мальчику хватало. Правда, не всегда успевала всё продать, но не жалела: главное, чтобы кому-то в беде помочь.
Катя понимала, что это не может длиться вечно. Было в этом нечто болезненное: ребёнок явно бездомный, а власти не в курсе или не хотят замечать. Сама бабушка боялась звонить куда-то, потому что вдруг мальчика заберут в приют, а там неизвестно, как к нему отнесутся.
— Как сделать правильно? — мучилась она мыслями. — Оставить так — ведь на холоде сидит. Взять к себе — да как? У меня условий никаких, а и сам он может не согласиться.
В итоге она каждый день убеждала себя: «Пока так, потом разберёмся.»
Но однажды, придя утром на рынок, Катя не увидела своего подопечного на привычном месте. Ни в десять утра, ни к обеду он не появился. Бабушке стало тревожно. Может, просто ушёл по делам? Или заболел? На следующий день — та же история: скамейка пустая. За третьим днём тоже никого нет.
Катя начала расспрашивать соседей-предпринимателей:
— Никто не видел тут мальчишку… ну, такого худенького?
Одни пожимали плечами: «Да нет, не замечали.» Другие припоминали: «Ах, тот, который в рваной куртке? Слушай, давно не видно, может, уехал.» Никто не знал ничего конкретного.
Так прошла неделя, потом вторая. Мальчик не возвращался. Баба Катя чувствовала, как сердце сжимается от незнания, что с ним. Неужели уехал в другой город? Или случилось что-то нехорошее?
Она стала даже брать с собой не один, а два пирожка, вдруг он появится, голодный, а ей будет чем поделиться. Но скамейка по-прежнему пустовала.
Только через месяц, когда баба Катя уже почти смирилась, что не узнает судьбу мальчишки, пришла странная весть. Пришла она от знакомой тётки, у которой была племянница-волонтёр. Та племянница ездила по району, помогала бездомным, сотрудничала с приютами. И как-то упомянула, что они нашли беспризорника из соседнего района. Мальчика, сбежавшего от жестокой тётки, которая била его и заставляла побираться. Парень ушёл куда глаза глядят, добрался до этого городка. И какое-то время сидел у рынка, а потом поймали его простуженного у вокзала. Забрали, отвезли в детский центр.
— Так вот оно что, — прошептала баба Катя, выслушивая подругу. — Значит, это тот самый мальчик, да?
— Скорей всего, — подтвердила та. — Волонтёры сказали, что он изрядно напуган, но теперь в безопасности. Имя-то у него, вроде, Тимка или Тимофей.
Бабе Кате сделалось грустно и радостно одновременно. Грустно — что не попрощалась, ничего не спросила. Радостно — что теперь, может, ему помогут. Ведь тётка у него была злая, поговаривали, что ладони чешутся у неё до детей. А так в центре наверняка хоть какие-то условия будут.
Жизнь бабы Кати вернулась к своему руслу. Она по-прежнему пекла пирожки, торговала ими, только уже без того подспудного ожидания у скамейки. Иногда она всё равно оглядывалась туда. Хотелось верить, что Тимка (если это и вправду он) однажды заедет к ней, скажет «спасибо, бабуля». Но время шло, месяца два, три, ничего не происходило.
— Может, и хорошо, что не появлялся, — думала баба Катя. — Значит, нашёл своё место. А я чем могла, помогла. Пусть растёт счастливым.
Прошла зима, пришла весна. Баба Катя уже привыкла к новой рутине: ранним утром готовила тесто, потом шла на рынок, вечером возвращалась, читала газету, изредка вязала носки. Старалась не думать о Тимке, но он всё равно всплывал в памяти, особенно когда видела брошенных детей возле мусорных баков или по телевизору, где крутят новости о сиротах. Тогда сердце сжималось, вспоминала большие печальные глаза мальчишки.
А потом — наступило лето. День выдался жарким, и Катя, устав с рынка, пришла домой днём пораньше. Скинула босоножки, прошла на кухню, налила себе воды. Пирожков сегодня продалось мало, было мало людей на рынке, зато сильно загорелся асфальт, и она не могла высиживать до вечера. Села у окна, проветривала комнату.
Сквозь занавеску она увидела что-то странное: как будто кто-то аккуратно положил пакет на её подоконник с наружной стороны. Раньше такого не было. Она приоткрыла форточку, потянулась, сняла пакет. Тот был лёгкий, но что-то внутри шуршало.
— Что за чудеса? — пробормотала баба Катя.
Она развернула свёрток: внутри была коробка конфет. Простеньких, карамелек в яркой обёртке, но коробка выглядела целой и свежей. А рядом — маленькая записка, на которой корявым почерком было написано: «Спасибо за тепло. Тимка».
Катя выронила записку из рук. Сердце бухнуло, дыхание перехватило. Она читала эти четыре слова снова и снова: «Спасибо за тепло. Тимка». Значит, он не забыл. Значит, вернулся или кто-то передал. Возможно, сам, незаметно, чтобы не афишировать. Должно быть, узнал её адрес от кого-то на рынке, а может, просто расспросил прохожих. Слёзы покатились по морщинистым щекам.
— Тимка… милый мальчик… — прошептала она, держа конфеты на коленях.
Дрожащими пальцами баба Катя перебирала фантики, а глаза застилала слезами. Хотелось встать и кинуться на улицу, искать его, но она понимала, что он, скорее всего, уже ушёл. Наверняка боялся встречи, может, стеснялся. Но его поступок говорил о многом: он помнил, как она каждый день «забывала» пирожок для него.
Она просидела у окна весь вечер, поглядывая на дорогу, как будто надеялась, что Тимка появится из-за угла. Но никто не пришёл. Солнце садилось, окрашивая двор в розоватые тона, а старушка сидела с запиской в руках и тихо плакала. И не от горя, а от какой-то светлой грусти. Понимала, что уже ничего не изменить, что он живёт где-то там, может, в приюте или уже в приёмной семье. Но самое главное — он оказался не чёрствым и не злым. Сердце у него доброе.
Конфеты она так и не стала есть сразу, отложила на полку, чтобы любоваться ими, как памятным подарком. А записку положила между страницами старого молитвенника, где хранила мелкие семейные фото. Будет считать это своим сокровищем.
Остаток вечера баба Катя провела у окна. Каждая тень, мелькнувшая на улице, заставляла её сердце биться быстрее. Но Тимка не появился. Она поняла, что, видимо, он просто выразил благодарность и скрылся. Возможно, у него теперь другая жизнь, где нет места голоду и рваным курткам.
Она улыбнулась сквозь слёзы, шепча тихо:
— Пусть у тебя всё будет хорошо, сыночек…
В комнате пахло её свежими пирожками, которые она так и не продала сегодня. Они лежали на столе, остывая. Катя подумала: «Надо бы завтра отнести эти пирожки в детский дом. Может, кто-то там тоже голодный. Или приют для бездомных рядом.» Да, решено. Не пропадать же добру.
Подумала, может, если судьба была бы иной, она могла бы взять Тимку к себе жить, ведь своих детей у неё давно разъехались, а внуки тоже взрослеют. Но это всё сослагательное наклонение. Сейчас главное — знать, что он жив, что в безопасности и помнит её тепло.
Так она и сидела, глядя в окно до поздней ночи, в душе переплеталась грусть и тихое счастье. Никаких обещаний, никаких звонков, просто записка «Спасибо за тепло. Тимка». Но тех нескольких слов ей хватало, чтобы чувствовать себя нужной и понять: все её «забытые» пирожки были не напрасны.
Ночью Катя спала беспокойно, но под утро ей приснился сон, будто Тимка повзрослел, пришёл к ней в дом с букетом полевых цветов, сказал: «Спасибо, бабушка». И они сели пить чай. Проснувшись, она улыбнулась, понимая, что это всего лишь сон, но почему-то стало легче на душе.
На следующий день она осторожно взяла щепотку конфет из того пакета и положила в карман. Решила отнести на рынок, может, угостит кого из знакомых ребятишек — пусть и они почувствуют этот маленький праздник. А остальное пусть лежит в шкафчике, как память о том, что даже один пирожок, «забытый» на скамейке, может согреть чью-то жизнь.
И баба Катя продолжала жить, печь свои румяные пирожки. Но теперь каждый раз, выходя из дома, смотрела на подоконник, будто втайне надеялась: вдруг там снова появится свёрток? Или он сам подойдёт со словами «Здравствуйте». Но даже если и не случится больше встреч, в сердце у неё остался тот тёплый огонёк: где-то ходит мальчишка с большими глазами, которому она сделала в трудный момент добро. А этого для души вполне достаточно.
Так закончилась эта небольшая история о невидимой нити между старой женщиной и одиноким ребёнком. Она окончилась светло и без недосказанности — просто тем, что доброта может возвращаться, пусть и маленькой запиской на подоконнике, но от этого не менее ценной.