Февраль. Говорят, он всегда приходит неожиданно. Огромная снежная глыба, обрушивающаяся на плечи после новогодних праздников. Но только не в этом году. Я ждала его. Отмечала в календаре дни, крестик за крестиком. Как пленник, считающий, сколько осталось до свободы.
Звонок в дверь прозвучал так резко, что чашка в моих руках дрогнула. Я не ждала гостей. Вообще никогда их не ждала. Мои единственные посетители — старушки из библиотеки да Зина с третьего этажа, которая иногда заходит «на минутку» и остаётся на два часа. Но Зина никогда не звонит — она стучит, громко, костяшками пальцев, три раза.
Я открыла дверь, и время остановилось.
Передо мной стояла женщина. Худая, с тёмными волосами, собранными в небрежный пучок. Она была одета слишком легко для февраля — какая-то шёлковая блузка, тонкое пальто. И эта улыбка... Когда-то она могла открыть любую дверь.
Марта.
— Привет, Аннушка, — сказала она так, будто мы виделись вчера. — Пустишь сестрёнку на порог?
За её спиной стоял чемодан. Блестящий, с наклейками из разных стран. На одной из них я разглядела пальму.
— Это ненадолго, — быстро добавила она, заметив мой взгляд. — Я просто... Мне нужно где-то перекантоваться. Только немного. Пока всё не уляжется.
Я молчала. Двадцать семь лет молчания нельзя просто так прервать. Двадцать семь лет, с того самого дня, когда она сказала: «Анька, я больше не могу здесь находиться. Я задыхаюсь». И уехала. Оставив меня с мамой, которая уже тогда еле ходила.
— Ну, так что? — она нервно поправила волосы. — У тебя найдётся уголок для непутёвой сестры?
Я посторонилась. Не из доброты. Просто соседка Валентина Петровна уже выглядывала из своей двери, жаждая новостей.
Марта вкатила чемодан и осмотрелась. Мои шестьдесят квадратных метров, заставленные книгами, фикусами и воспоминаниями.
— У тебя уютно, — сказала она, но я знала, что она врёт. Для неё это было как склеп. Тихое, пыльное, неживое место.
— Будешь чай? — спросила я, потому что не знала, что ещё сказать.
— А чего-нибудь покрепче нет? — она подмигнула, и я увидела морщинки вокруг её глаз. Когда-то их не было. Когда-то её глаза были как два озера — чистые, широко распахнутые. Теперь они подведены чёрным, а в уголках — целая сеть тонких линий.
— Нет, — отрезала я. — Только чай.
Она пожала плечами и начала расстегивать пальто. Под ним оказался тонкий свитер, который не скрывал, какой худой она стала. Марта всегда была стройной, но не такой... истощённой.
— Где я могу расположиться? — спросила она, оглядываясь.
— В маминой комнате, — ответила я, и мы обе замолчали.
Она быстро освоилась. Женщина, привыкшая жить на чемоданах, умеет за пять минут превратить любое пространство в своё. На туалетном столике появились флаконы с духами, на стуле — шёлковый халат. Откуда-то взялись свечи (свечи! В моём доме, где я уже лет десять не ставила даже ёлку).
Марта приняла душ, и вышла на кухню с мокрыми волосами.
— У тебя есть что-нибудь поесть? Я умираю с голоду.
Я молча поставила перед ней тарелку с разогретыми котлетами и картошкой. Она посмотрела на еду так, будто увидела жабу, но быстро улыбнулась:
— Шикарно! Я так давно не ела домашнего!
И снова ложь. Я помнила её звонки из Дубая. Их было немного, но достаточно, чтобы понять — она жила в роскоши, которую я видела только в журналах. Рестораны, яхты, дорогие машины. И мужчины. Много мужчин. Те, кто мог позволить себе такую, как она.
— Ты скучала, Аннушка? — вдруг спросила она с набитым ртом.
Я не ответила. Повернулась к раковине и начала домывать посуду, хотя она и так была чистой.
— Знаешь, я иногда вспоминала, как мы с тобой ходили в парк, помнишь? Ты всегда покупала мне мороженое, хотя у самой денег было в обрез, — её голос стал мягким. — И как ты читала мне перед сном. А потом я выросла и уехала... Аня, ты так и не простила?
Я резко повернулась.
— О чём ты? Прощать что? То, что ты бросила меня с умирающей матерью? То, что ты звонила раз в год, да и то чтобы похвастаться своей «сказочной» жизнью? Или то, что ты даже на похороны не приехала? «Я как раз подписала контракт, Аня, пойми, это важно...»
Я вдруг поняла, что кричу. Я, которая никогда не повышает голос.
Марта смотрела на меня расширенными глазами. Потом медленно отложила вилку.
— Ты права. Я была эгоисткой. Но я приехала, Аня. Сейчас. Разве это ничего не значит?
Неделя прошла как в странном сне. Марта наполнила квартиру звуками, запахами, какой-то чужеродной энергией. Она вставала поздно, пила кофе, который заваривала в турке (и где она только её нашла?), подолгу сидела на балконе, хотя было холодно. Курила там, думая, что я не вижу. Я видела. Я всё видела.
Видела, как она шёпотом разговаривает по телефону. Видела, как она рассматривает старые фотографии, когда думает, что я сплю. Видела, как она глотает какие-то таблетки из маленького пакетика, который всегда носит с собой.
Однажды утром, когда Марта ещё спала, я заглянула в её сумочку. Это было мелочно, низко, я понимала. Но мне нужно было знать.
На дне сумки лежал рецепт. На иностранном языке. Я плохо понимала все эти медицинские термины, но несколько слов разобрала. Рак. Четвертая стадия. Паллиативная помощь.
Вечером того же дня она танцевала на кухне под какую-то арабскую музыку, готовя что-то с карри и имбирём. Запах стоял на всю квартиру — чужой, непривычный.
— Попробуй, — она протянула мне ложку. — Этому меня научил один марокканец. Он был без ума от меня, — она хихикнула, как девчонка.
— Вкусно, — соврала я, хотя это было слишком остро для меня.
— Видишь? Я всё-таки кое-чему научилась за эти годы, — она подмигнула.
— Почему ты не сказала, что больна? — вырвалось у меня.
Ложка замерла на полпути ко рту. Потом она спокойно положила её на тарелку.
— Кто копался в моих вещах, сестрёнка?
— Я имею право знать, почему ты вдруг появилась на моём пороге после стольких лет!
Марта вздохнула:
— Потому что умирать нужно дома. Вот и вся причина.
Потом она посмотрела в окно:
— Ты знала, что с восточного балкона всегда можно увидеть первую ласточку? В феврале. Они возвращаются раньше, чем кажется.
— Мы в панельном доме, Марта. Отсюда видны только гаражи и соседский балкон, где Егорыч сушит своё бельё.
— Но если встать на табуретку и посмотреть туда, — она показала рукой куда-то вверх, — то ласточки появляются там первыми. Мама всегда так говорила.
Я промолчала. Мама действительно говорила что-то подобное. Я забыла. А она — помнила.
Ужас случился внезапно. Я уже легла спать, когда услышала грохот из ванной. Я бросилась туда, распахнула дверь.
Марта лежала на полу, как сломанная кукла. Бледная, с каплями воды на волосах.
— Скорая! — кричала я в трубку, одновременно пытаясь приподнять её голову. — Женщина, шестьдесят лет, потеряла сознание! Да, да, температура нормальная... Нет, не похоже на инсульт... Быстрее, пожалуйста!
Врачи приехали через десять минут, которые показались вечностью. Они осмотрели Марту, переглянулись, о чём-то пошептались.
— Мы предлагаем госпитализацию, — сказал один из них, худощавый лысоватый мужчина с усталыми глазами.
— Нет! — Марта внезапно пришла в себя. — Никаких больниц. Я уже насмотрелась на них. Я остаюсь здесь.
— Но вам нужен...
— Я знаю, что мне нужно, — отрезала она. — Сестра позаботится обо мне.
И тогда врач протянул мне брошюру. Розовую, с фотографией улыбающейся медсестры на обложке. «Как ухаживать за неизлечимо больными» — гласил заголовок.
— Вам нужно быть готовой, — тихо сказал он. — Мы можем помочь с патронажной службой...
Я покачала головой:
— Я справлюсь.
Когда они ушли, я помогла Марте лечь в постель. Она была лёгкой, как пёрышко. Я укрыла её одеялом и села рядом.
— Уже совсем скоро? — спросила я прямо.
Она кивнула:
— Месяц. Может, меньше. Они ошибаются, знаешь ли. Врачи. Всегда дают больше времени, чем есть на самом деле.
Я сглотнула ком в горле:
— Почему именно ко мне? У тебя же было... столько всего. Богатые мужья, друзья...
Марта слабо улыбнулась:
— Я боялась тебя. Всю жизнь. Потому что ты правильная. А я — неправильная. Ты знала, как жить. Я — просто летела. Куда ветер подует...
— А я боялась, что без меня никто не справится, — внезапно призналась я. — И осталась. Без всего.
— Зато теперь у тебя есть я, — прошептала она и закрыла глаза.
Я постелила себе на полу рядом с её кроватью. Всю ночь я слушала её дыхание.
— Знаешь, почему я уехала? — спросила она меня через неделю. Мы сидели на кухне и пили чай. Марта почти не вставала с постели, но в тот день у неё было хорошее настроение.
— Потому что если бы я осталась, то стала бы такой же. А я хотела крылья, — она сама ответила на свой вопрос.
— А я осталась, потому что ты сломала их маме. И мне, — ответила я, удивляясь тому, как легко теперь говорить правду.
Повисла пауза. Марта смотрела в окно, где за серыми облаками пряталось февральское солнце.
— А теперь ты приносишь мне чай. Всё равно. После всего, — тихо сказала она.
Я пожала плечами:
— Потому что никто не научил меня не любить тебя. Даже ты.
Она засмеялась — тихим, хриплым смехом:
— А я, дура, думала, что ты меня ненавидишь! Всех этих мужчин, все эти страны — а я боялась вернуться домой. К тебе.
— Самое страшное, — сказала я, — что я тоже боялась. Боялась, что ты никогда не вернёшься. И вот... — я не смогла закончить.
Она потянулась через стол и взяла мою руку:
— Смерть делает всё таким... настоящим. Знаешь, Анька, я поняла одну вещь: в конце концов, ничего не имеет значения. Ни деньги, ни мужчины, ни путешествия. Только люди. Которые любят тебя, несмотря ни на что.
В последнюю неделю Марта таяла на глазах. Кожа стала прозрачной, руки — тонкими, как веточки. Но глаза — они оставались такими же яркими. Может быть, даже ярче, чем раньше.
В последнюю ночь она захотела спать на балконе.
— Там холодно, — возражала я. — Февраль всё-таки.
— Тащи обогреватель, — хрипло смеялась она. — И все одеяла, какие найдёшь. Я хочу видеть ласточек.
Мы превратили мой маленький балкон в гнездо. Обогреватель, три одеяла, подушки. Марта полулежала в кресле, закутанная, как в кокон. Я сидела рядом, на табуретке.
— Аня, — вдруг серьёзно сказала она. — Завтра... ты сделаешь кое-что для меня?
— Всё, что угодно, — ответила я, и это была правда.
— Встань на табуретку и посмотри туда, — она указала вверх. — И увидишь ласточку. Первую. Обещаешь?
Я кивнула, не в силах говорить. Горло перехватило.
— Если я буду рядом, даже если ты меня не увидишь, я буду там, — она улыбнулась. — И зовите меня... Марта.
Мы сидели до рассвета. А потом она уснула. И больше не проснулась.
Я осторожно перенесла её тело в комнату и вызвала скорую. Потом вернулась на балкон.
Встала на табуретку. Подняла взгляд туда, где заканчивались крыши и начиналось небо. Февральский туман медленно рассеивался.
И вдруг я увидела. Маленькую чёрную точку, рассекающую воздух. Ласточку. Первую. Летящую прямо, как стрелка компаса.
— Я встала на табуретку, Марта, — прошептала я, улыбаясь сквозь слёзы. — Видишь?
И где-то высоко, на краю неба, мне показалось, что я слышу лёгкий, как пёрышко, смех.
НАШ - ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛ.