Алексей Горин был человек строгий, молчаливый и суровый, с глазами цвета запёкшейся крови и сердцем, будто вытесанным из черного гранита. Он никогда не поднимал голос, но его молчание бывало суровее и страшнее любого крика. Вся деревня знала: если Алексей что сказал — второго раза не будет.
У него был единственный сын — Артём. С детства мальчишка не знал ласки. Алексей не гладил по голове, не учил ловить рыбу, не хвалил за пятёрки в школе. А если его мать Мария мать, тихая и болезненная женщина, пыталась приласкать сына, то Алексей только отводил глаза и цедил сквозь зубы:
— Не тронь. Сам справится. Сделаешь из него слабака и жизнь его потом сломает.
И всё бы ничего, да вот только Артём никогда не понимал — за что отец к нему так относится? Он не воровал, не лгал, не лентяйничал. Но с каждым годом презрение отца становилось только жёстче, холоднее. Как будто тот не сына видел перед собой, а врага.
Артём вырос, женился на городской девушке, родил сына — Никиту. Уехал в город, но груз отцовского холода так и не отпустил. Он не говорил о детстве. Он делал вид, что ничего не было. Но только иногда, когда он смотрел на своего сына, в глазах появлялось что-то чужое. Как будто память оживала. Как будто злость его отца пересаживалась в него самого.
Никите исполнилось девять лет, когда он впервые увидел своего деда. Мать с отцом решили навестить деревню летом, потому что родители Никиты стали сильно сдавать.
Совсем уже старый Алексей, почти ослепший, хромой, но с тем же каменным лицом, встретил их на крыльце. Ни приветствий, ни улыбок. Только кивок. Только суровый, тяжёлый взгляд. Как будто они все — тени, а он один здесь настоящий.
Но с мальчиком он был… странно внимателен. Не ласков. Не добр. А именно внимателен. Смотрел так, как будто что-то искал в его лице, в голосе, в движениях. Несколько раз Никита замечал, что дед вдруг замолкал и странно на него смотрел. Глядел, будто ждал, когда сквозь лицо мальчика проступит что-то другое...
На третий вечер деревню накрыло грозой. Электричество вырубило, и все легли пораньше. Только Никита не мог уснуть — его мучили сны. В них он видел фигуру, что стояла в болоте, вся в чёрном, с лицом, скрытым под тонкой вуалью. Эта фигура звала его. Рядом был дед, который говорил:
— Не подходи. Она из рода. Но не твоя. Она пришла за старым долгом.
Утром Никиту нашли в сарае — он стоял у стены и что-то царапал гвоздём. Руку порезал до крови, лицо пустое, словно в трансе. Он не помнил, как туда попал. А на стене, свежими бороздами, были выведены странные символы. Три спирали, вписанные в круг, и надпись: «Проклята». Отец побледнел. Дед ушёл молча, махнув рукой. Мать Никиты всю ночь молилась, от ужаса и растерянности.
Позже, когда семья уехала обратно в город, Артём вдруг начал сны видеть. Во снах — его отец, молодой, ещё до войны. И рядом — девушка. Странная, красивая, чужая. С чёрными глазами и в необычной одежде. И каждый раз — крик. Девушка падает в болото. Отец стоит на берегу. Лицо у него закрыто руками. Но в следующий миг — он поворачивается, и становится ясно: он сам её туда и толкнул.
Артём начал копать информацию в поисках ответов. Искал старые письма, рассказы, слухи. Поговорил напрямую с мамой. Нашёл. До его матери, до их семьи, у отца была связь с женщиной, о которой никто не говорил. Слишком красива, слишком не отсюда. Говорили, что бабка её колдовала, а сама она в полнолуние в воду уходила и пела. Отец хотел на ней жениться. Но что-то случилось. И она исчезла. А через год он взял в жёны его мать. Но с тех пор… он изменился. Остыл. Замкнулся.
Тогда-то и стало ясно: презрение к нему от отца — не к сыну, а к самой памяти. К тому, что сын родился от нелюбимой женщины. В нелюбви. Не от страсти. Не от той, которую сам же утопил.
Но проклятие не ушло. Женщина, исчезнувшая в болоте, осталась в их родовой памяти. И когда появился Никита — с глазами, похожими как у той женщины — память рода пробудилась. И пришло время расплаты. Потому что род — это не просто одна кровь. Это ещё и общий долг. И если кто толкнул любовь в трясину смерти, пусть не думает, что расплата не вернётся. Вернётся. Только ляжет на детей и внуков.
Через полгода Никиту увезли в больницу с неясным диагнозом. Он стал видеть пугающие сны. Говорить чужими голосами. Почти перестал есть. Рисовал всё те же спирали. Врачи не понимали, что с ним. А Артём — понял. Поздно, но понял. Он снова поехал в деревню. Неш то болото, сел унего. Положил в воду старые фотографии отца, цветы, крест, записку с просьбой о прощении.
— Прости, — сказал он. — Не за себя. За него. И за то, что совершил с тобой.
Вода шевельнулась. Появился круг. Как будто что-то из глубины согласилось.
Вскоре после этого Никита пошёл на поправку. Но по ночам он всё ещё рисует. Всё те же символы. Всё те же круги. И если спросить, зачем он это делает, он отвечает:
— Чтобы она больше не приходила. Я же знаю, как она выглядит теперь. Она — меня пугает. Она холодная. И вся из воды.
Род помнит всё. А родовые долги списываются только кровью или любовью и прощением. Выбирать — нам.