Анна мчалась по трассе Новосибирск — Бердск. За окном уже стемнело, хотя часы показывали лишь начало вечера. Волнистые сугробы тянулись вдоль дороги, как гигантские белые горы, на которых чернели оголённые ветки. В машине было тепло, но Анна всё равно ежилась, ощущая какую-то липкую тревогу под кожей.
– Мам, а дед ведь военным был, да? – тихо спросил Кирилл, сидя на заднем сиденье и размышляя вслух. Он бережно держал на коленях старую потрёпанную игрушку — собачку, с которой не расставался уже год.
Анна моргнула, оторвавшись от своих мыслей:
– Да... бывший полковник, в отставке уже давно.
– Он такой... серьёзный? – Кирилл переглянулся с мамой в зеркале заднего вида.
– О да, – выдохнула она, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Очень серьёзный.
Внутри неё нарастало чувство, что эта поездка – не просто командировочный форс-мажор. Это — попытка столкнуться со своим прошлым: со всеми ночами, когда она сама плакала в подушку, со строгими приказами отца, который никогда не обнимал и не спрашивал, «как ты?». Анна выехала к нему почти с отчаянием: выбора не осталось. Няня сообщила о больничном в последний момент, свекровь уехала в круиз, а командировка в Москву была слишком важна, чтобы отменить. И вот — она везёт Кирилла к деду, которого они не видели год. А может, и больше.
Дом выглядел почти таким же: тот же зелёный забор, те же ворота со скрипом на петлях. Будто прошлая жизнь затаилась тут, дожидаясь, когда Анна в очередной раз рискнёт зайти на чужую, уже не родную территорию.
Отец — бывший полковник — стоял на пороге, сложив руки за спиной, словно на плацу. Ни улыбки, ни намёка на тёплый приём. Только короткий кивок:
– Проходите. Долго ехали?
Анна пропустила Кирилла вперёд, стараясь не встречаться взглядом с мужчиной, которого называла папой. Когда-то она мечтала, что его взор будет таким же тёплым, как у других отцов, но вместо этого чувствовала вечно оценивающий прищур.
– Пап, это Кирилл, – сказала она чуть дрогнувшим голосом. – Семь лет ему. Надеюсь, вы... справитесь друг с другом?
Кирилл застеснялся. Мальчик он тихий, но очень любопытный. Сейчас глазел на деда, как на монумент.
– Ага, – отозвался отец. – Мальчика мужиком надо растить. Тряпок нам не надо, да, парень?
Анна сжала зубы, чувствуя, что внутри всё переворачивается. Вот он, родной стиль. Но ответить ничего не успела — отец уже развернулся, показывая на коридор:
– Вам направо. Я комнату подготовил. Постель заправлена по уставу. Режим будем соблюдать: подъём в семь, завтрак в семь-тридцать.
Кирилл вопросительно взглянул на маму, а она только беспомощно пожала плечами. Ну уж, ничего, три дня потерпим...
В доме витал запах хозяйственного мыла и старой мебели. В прихожей на полке аккуратно стояли вычищенные ботинки, шнурки завязаны так ровно, что Анна ощутила неприятный укол воспоминаний: она помнила, как в детстве отец заставлял её каждое воскресенье чистить обувь до блеска. «Проверка! – командовал он. – Твоё отражение видишь? Хорошо».
Когда сумки были убраны, Анна осторожно подошла к кухонному столу, где отец наливал себе в стакан холодный чай. Сосновая мебель всё такая же, как прежде — прочная, безукоризненно отполированная. Словно в этом доме всё стояло по струнке.
– Список телефонов я приготовила, – она протянула ему листок: там был номер Анны, врача, школы, няни. – У Кирилла небольшая аптечка. Он иногда кашляет по ночам...
– Разберусь, – сухо сказал отец. – Я семь лет на Дальнем Востоке военных готовил. С одним ребёнком справлюсь.
Хоть бы намекнул, что рад видеть внука. Хоть бы... Анна сглотнула. Хотела спросить, как он живёт, всё ли у него в порядке, но понимала — бесполезно. Его привычное «нормально» перекроет все вопросы.
Кирилл бегло осматривал гостиную, взглядом остановившись на военных медалях, аккуратно разложенных на полке. Когда дед увидел его интерес, только хмыкнул, но ничего не сказал.
Наутро Анна улетела в Москву. Пока сидела в самолёте, всё думала: Зачем я его туда оставила? Ведь знала же, что отец не изменился... Но что поделать, непредвиденная ситуация. Работа у неё ответственная — архитектор, подписывает важные контракты.
Первый день прошёл более-менее, но к вечеру второго дня Кирилл позвонил. Говорил шёпотом, будто боялся, что дед подслушает:
– Мам, а можно мне с моей собачкой плюшевой спать? Дед сказал, что это для девочек. И убрал её...
Анна ощутила, как в груди разливается знакомая тоска. Сколько раз её собственные игрушки оканчивались в мусорке... отец считал «розовые сопли» недопустимыми. Она старалась говорить как можно спокойнее:
– Конечно, Кирюша, можно. Эта собачка ведь твоя любимая. Я сейчас деду позвоню, сама всё объясню.
– Не надо, мам... – мальчик зашептал ещё тише. – Он сердится, если ему перечить.
После этого разговора Анна была готова сорваться с места, купить билет обратно. Но на завтра назначена ключевая встреча. Она сделала паузу, обещала сыну, что постарается разобраться.
Позже, глубокой ночью, всё же позвонила отцу:
– Пап, пожалуйста, не отбирай у него собаку. Ну пусть он с ней спит...
– Мальчику семь лет, – раздражённо оборвал тот. – Дисциплина, понимаешь? А то неслух из него вырастет.
Анна прикусила губу. Дисциплина... так и слышала себя в двенадцать лет, когда сидела в углу без игрушек. Ну почему же она надеялась, что он переменится?
На второй вечер Кирилл позвонил снова, уже ближе к одиннадцати.
– Мам, а можно мне не есть перловку, если я не люблю её? – голос у него звучал жалобно. – Дед сказал, что если не хочу — буду голодным. «Так мужики закаляются», – он сказал.
Анна ощутила, как накатывает паника. Перед глазами словно вспыхнуло воспоминание: она в детстве ненавидела перловку, но отец ставил перед ней тарелку, от которой попахивало солдатской столовой. Она тогда помнит холод за окном, мамины тихие обещания: «Подожди, потерпи, я потом сварю тебе нормальную кашу». Но мама умерла, а отец остался со своей «железной дисциплиной».
– Кирилл, постарайся съесть немного, – вымученно ответила Анна. – И... я постараюсь вернуться пораньше, хорошо?
– Хорошо, – вздохнул он.
Закрыв телефон, Анна встала у окна гостиничного номера, за которым стлался огнями ночной город. По щекам катились слёзы, которых она не чувствовала много лет. Господи, и зачем я это затеяла?
Но командировку прерывать нельзя — у неё на завтра подписание контракта, от которого зависит вся её карьера. Однако в голове стучало одно: Надо возвращаться, надо спасать сына из того холодного порядка.
Анна закончила дела на день раньше и бросилась в аэропорт. С билетом на утренний рейс она примчалась к отцовскому дому почти вечером. Хлопнула дверью машины и увидела — тишина. Никакого детского смеха, никакого звука. Тот же зелёный забор, сугробы, длинные тени.
Затем она заметила веранду — ту самую, застеклённую, но сейчас створка двери была приоткрыта. И на пороге стоял Кирилл. В пижаме, накинутой курточке и резиновых тапочках. Он дрожал всем телом.
– Кирюша! – Анна мигом подбежала и обняла сына. – Что ты тут делаешь?!
– Мам, я... вышел воздухом подышать, а дед, видно, не заметил. Закрыл дверь. Я постучал, но он, наверное, телевизор громко сделал... Я не хотел шуметь, он сердится...
Сколько он так простоял — полчаса, час? У Анны сжалось сердце. Она сняла с себя тёплое пальто и набросила на ребёнка:
– Всё, пойдём в дом!
Они вошли в тёплую гостиную. Там отец сидел в кресле перед телевизором, удалённым взглядом уставившись в какие-то кадры военных хроник. Даже не обернулся.
– Пап, ты не заметил, что Кирилл на улице?! – Анна с трудом сдержала крик, но голос сорвался на пол-шёпота и пол-рыдания. – Он там замёрз.
Отец откинулся на спинку кресла, поправил ворот свитера:
– Сам виноват, что не сказал. Я дал ему крышу над головой, кровать, еду. Всё необходимое. Хотел подышать — пусть подышит. Не помрёт.
– Как можно так?! – слёзы подступили к горлу. – Это мой сын!
– Ты слишком мягкая, – проворчал отец, щуря глаза. – Из него человек не вырастет. Нужно закалять.
Анна сглотнула, крепче прижав к себе Кирилла, который стоял рядом, будто боялся лишний раз дышать. Потом мальчик спросил тихо:
– Мам, я... деду не понравился, да?
Услышав это, Анна испытала странный пронзительный укол боли. Точно так же она сама когда-то спрашивала у мамы: «Почему папа на меня злится? Ему неинтересна моя жизнь?»
– Пап, – обратилась она к отцу, и голос её звучал неожиданно твёрдо, – прости, я надеялась, что всё изменится. Но знаешь... ты умеешь давать только тишину, приказы и суп без соли. Ты никогда не был мне отцом, ты и дедуешь так же, по-военному. Ты будто караулишь, а не живёшь.
Он отвёл взгляд. Телевизор продолжал надрывно гудеть, но в комнате повисла мёртвая тишина. Анна не стала дожидаться ответа. Она пошла собирать вещи, а Кирилл смотрел на неё заплаканными глазами.
– Мы уезжаем, – сказала она коротко.
Отец не произнёс ни слова. Лишь сжал губы, как будто пытался что-то сказать, но не мог или не умел. Анна почувствовала внутри странную горечь и какую-то крошечную жалость к нему. Но её сын был важнее.
В машине, когда они покинули Бердск, Кирилл долго молчал, прижимая собачку к груди. Потом спросил:
– Мам, дед ведь военный, да? Такой сильный. Почему он не спас меня, когда я замёрз?
Анна тихо вздохнула. Как объяснить ребёнку, что это не про силу? Что иногда люди, надевшие форму, годами живущие «по уставу», просто не знают, что значит обнимать, греть, жалеть...
– Я не знаю, Кирюша. Может, он... просто не умеет.
И она по-настоящему в это верила. Отец за всю жизнь не научился. Анна вспомнила себя двенадцатилетнюю на маминых похоронах: она стояла, вся растерянная, в мокром от слёз пальтишке. Отец смотрел вперёд, будто каменный идол. Ни разу не подошёл, не обнял, не сказал: «Мы справимся вместе». И тогда она поняла, что у них всё — по расписанию. Даже горе.
В Новосибирске было уже поздно, когда они вернулись. Анна первым делом устроила Кирилла в тёплую ванну, налила ему горячий чай с мёдом. Мальчик, уже почти успокоившийся, всё повторял, что переживает за деда — «Он такой одинокий, наверно, ему скучно». Сын, к своему удивлению, не держал зла. Какие же дети иногда великодушные...
Анна слушала его и понимала: всё кончено. Пусть отец дальше живёт по своим жёстким правилам. Она не обязана ломать себя и сына ради сомнительной «близости».
Прошла неделя. Анна с головой ушла в работу, чтобы отвлечься, и не ждала ни звонков, ни известий. Но однажды вечером, когда она с Кириллом возвращалась из супермаркета, прямо у подъезда их остановил пожилой мужчина — сосед по лестничной клетке.
– Анна, привет. А меня тут ваш отец разыскал по телефону, он-то меня знает со службы... – сказал тот, смущённо улыбаясь. – Сказал, что... как бы вам передать. Он искал магазин, где продают рамки для картин, спрашивал, где можно подешевле купить. Похоже, хотел рамку для детского рисунка, что ли?
Анна застыла на месте. Как отец вышел на соседа, она не понимала. У них, оказывается, сохранились какие-то старые контакты... Но сам факт: он ищет рамку?
– Спасибо, – только и произнесла она. Сердце стучало, как обезумевшее. Неужели он не выбросил рисунок Кирилла?..
Сосед кивнул:
– Да я ему сказал, что тут у нас в городе выбор большой. Он вроде бы рассердился, пробурчал про «Интернет-магазины», но, думаю, так и не разобрался. Вы-то ему поможете потом, наверное...
И ушёл, оставив Анну с мыслью: папа держит Кириллов рисунок? Она вспомнила, как в детстве отец рвал её «цветочки» и «домики» — считал это чепухой. Теперь хочет повесить? Но почему? Какое-то просветление?
Внутри разгорелась странная искра надежды. Она не хотела расслабляться, прекрасно знала его упрямство и холод, но не могла отрицать: это шаг.
Несколько дней оставались в молчании. Ни звонка, ни единого сообщения. Анна была уверена, что отец, в свойственной манере, пойдёт на попятную — не станет признавать чувств, гордость не позволит. И вдруг, в выходное утро, открыв почтовый ящик, она обнаружила конверт. На нём знакомый аккуратный почерк отца: ровные буквы, будто по линейке.
Уже в квартире, за кухонным столом, она вскрыла конверт. Внутри лежал рисунок Кирилла — дом с высоким окном, собачка на крыльце, рядом два человечка: «Я и мама», и третий, нарисованный внутри окошка, похож на строгого мужчину в фуражке. И на обороте... короткая фраза, выведенная таким же ровным почерком:
«Хочу повесить у себя. Не знаю, как оформить. Научите рисовать его правильно — пусть перспективу освоит. (Папа)».
Анна чуть не рассмеялась и не расплакалась одновременно. Научите рисовать, говорит... ей? Это почти что просьба о контакте! Вряд ли это можно назвать извинением. Но она знала, как много для него значит просто признать ценность детского рисунка.
Кирилл заглянул на кухню, увидел лист, заулыбался:
– О, это мой домик. Дед его сохранил?
– Да. Сохранил. И хочет оформить в рамку, – Анна погладила сына по голове. – Представляешь?
Мальчик просиял:
– Тогда я могу ещё дорисовать. А то у меня там солнце кривое получилось...
Анна почувствовала, как внутри неё шевельнулась какая-то давняя боль и слилась со странной радостью. Словно кусочек льда, на котором стоял её отец, дал микротрещину, пропуская чуть-чуть тепла.
В тот же день Анна уложила Кирилла на дневной сон и сама села за стол. Сунула рисунок обратно в конверт, решив, что отправит его чуть позже — а сначала напишет короткое письмо. Папа не любил лирику, но хоть несколько строк нужно сказать.
Она взяла ручку, долго смотрела на лист, пытаясь подобрать слова. Наконец написала:
«Пап. Ты хочешь повесить рисунок? Это хорошо. Кирилл готов нарисовать ещё, но он хочет, чтобы ты сам посмотрел, как он это делает. Приезжай к нам, если хочешь по-настоящему научиться понимать его. Без приказов. Мы готовы тебя принять».
Пару секунд она разглядывала предложение «Мы готовы тебя принять» и думала, не слишком ли резка. Но по-другому и нельзя: иначе отец снова займётся «строевой подготовкой». Всё, хватит.
В конверт вложила свой ответ на отдельном листе, сняла копию Кириллова рисунка (разрешив сыну его чуть доработать — «нарисуй солнце покрасивее, если хочешь»), и пошла к почтовому ящику. Чувство было двоякое: облегчение и страх. А вдруг он не приедет? Вдруг решит, что я наглая и он прав? Но другой дороги нет. Анна теперь готова ставить условия — для своего и сыновьего спокойствия.
Вернувшись в квартиру, Анна присела на подоконник и глядела на серое небо. Кирилл в комнате играл с конструкторами. В какие-то моменты она сама едва понимала, какая часть её ждёт от отца звонка. Наверное, это та маленькая девочка, которой так и не хватило материнской ласки после смерти мамы и которая искала хоть капельку тепла у строгого полковника.
Вспомнился последний визит к папе. Как она всю жизнь боялась этого беспощадного взгляда, когда у него нахмуривались брови и глаза становились колючими. «Сделай то. Подчинись. Молчать! Никаких вопросов».
И всё же в глубине души у неё появилась мысль: Если он сделал уже один шаг, значит, хоть что-то внутри него дрогнуло. А если он придёт, если увидит, как Кирилл рисует, если научится хотя бы задавать вопросы, а не приказы... может, у них есть шанс выстроить тонкий мост над пропастью их отчуждения?
Вечером Кирилл дорисовал копию домика, добавил большие оранжевые лучи солнца, аккуратно вывел своё имя, нарисовал облака. На окне второго этажа изобразил деда в военной фуражке, но с приподнятыми бровями – будто немного улыбался. Анна не стала вмешиваться, лишь мягко похвалила ребёнка за старание.
– Мам, а дед правда повесит мой рисунок у себя на стене? – спросил Кирилл.
– Думаю, да, – кивнула Анна. – Если он действительно хочет.
– А если ему захочется научиться вместе со мной рисовать, то я покажу, – мальчик гордо усмехнулся. – Я умею!
«Господи, пусть бы он пришёл! Пусть бы в нём хотя бы немного растаял этот лёд.» — думалось Анне, но она ничего не сказала сыну. Лишь улыбнулась.
На следующий день она опустила конверт с письмом и рисунком в почтовый ящик. Знает ли она, придёт ли ответ, — нет. Гордость отца может всё разрушить. Но пока были хоть малейшие шансы, Анна хотела верить, что любовь сильнее.
Она смотрела в окошко на падающий снег. Слышала, как в комнате Кирилл обнимал свою мягкую игрушку. И ей чудилось, будто за облаками пробивается то самое солнце, которое сын нарисовал над домом. Может, это лишь короткий луч, но он тёплый, и это уже многое.
Ведь если человек всю жизнь строил стены, он может научиться строить мосты — конечно, если найдёт в себе смелость. И, кажется, папа сделал первый шаг, хотя бы малюсенький.
Анна улыбнулась этим мыслям, обняла сына и прошептала:
– Ну что, посмотрим, придёт ли дед?
Кирилл закивал, глядя на неё большими глазами:
– Конечно придёт! Он ведь сильный... А значит, сможет!
И Анна решила поверить, хотя бы на миг, что за долгие годы отчуждения в их жизни может наступить немного весны. Даже у бывших полковников иногда тает сердце. Главное, не бояться сказать: «Приходи — только без приказов».
Конец.
НАШ - ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛ.