Сто тридцать вторая ночь
Вышли они из гамама ещё более прекрасными; и старик мысленно сравнил их с двумя стройными молодыми оленями.
И он подошёл к ним и сказал:
— Надеюсь, вам было хорошо в бане! Пусть Аллах никогда не лишает вас этого удовольствия!
Возвратясь домой, они ели и пили и довольные легли спать до утра.
Утром же, когда открылись ворота базара, они направились к своей лавке, которую открыли в первый раз.
Слуги же успели задрапировать лавку шёлковыми занавесами и разостлали два роскошных ковра, из которых каждый мог стоить тысячу динариев, и положили две подушки, вышитые золотом, каждая из которых могла стоить сто динариев.
А на полках из чёрного дерева были разложены ценные товары. И скоро все заговорили о чудной лавке, и всем хотелось получить купленную вещь из рук юноши по имени Диадем, красота которого кружила всем головы и сводила с ума. Так шло дело некоторое время, и Диадем, ничего не узнав о принцессе Донии, начал отчаиваться так, что потерял сон.
Сто тридцать третья ночь
Однажды по базару проходила какая-то старая женщина, закутанная в большое чёрное атласное покрывало. Дивная лавка и красота молодого купца, сидевшего в ней, обратили на себя её внимание; она обомлела и подумала в душе: «Это, наверное, какой-нибудь царь из сказочной страны!» Тогда она подошла к лавке, поклонилась молодому купцу и сказала:
— Дитя моё, ты, соединяющий в себе все совершенства, здешней ли страны?
И Диадем ответил своим пленительным говором:
— О госпожа моя, я приехал в эти края для развлечения, а чтобы чем-нибудь заняться, я продаю и покупаю.
Старуха сказала на это:
— А что привёз ты из дальних стран? Покажи мне самое лучшее!
Я хотела бы купить очень хорошую ткань для платья принцессе Донии, дочери нашего царя Шахрамана.
При этом имени Диадем не мог совладать с волнением и закричал Азизу:
— Азиз, принеси скорее самое лучшее из наших товаров!
Тогда Азиз открыл потайной шкаф в стене и вынул оттуда свёрток с золотыми кистями из дамасского бархата, на котором лёгким рисунком разбегались цветы и птицы. И Азиз принёс этот свёрток Диадему, который распаковал и вынул материю, предназначенную для какой-нибудь гурии или сказочной принцессы.
Описать драгоценные камни и вышивки, под которыми исчезла самая ткань, могли бы только поэты в стихах, внушенных Аллахом. И когда Диадем развернул материю перед старухой, та не знала, на что и смотреть - на красоту ли платья, или на красоту черноокого юноши.
И она сказала Диадему:
— Материя годится.
Сколько стоит она?
Он же отвечал с поклоном:
— Я вознаграждён тем, что познакомился с тобою!
А старуха воскликнула:
— О дивный юноша, где найти женщину, которая бы тебя стоила! Я знаю только одну такую на земле! Но скажи мне, как твоё имя?
Он ответил:
— Меня зовут Диадемом!
Тогда старуха сказала:
— Но такое имя дают только царским сыновьям!
О конечно, если бы Красоте пришлось избирать царя, она выбрала бы тебя! Знай, что я отныне твоя раба! И пусть хранит тебя Аллах!
Потом она взяла драгоценный свёрток и удалилась. И явилась она к Сетт-Донии, у которой была кормилицей.
И Дония спросила:
— О кормилица, что принесла ты мне? Покажи!
И когда старуха развернула материю, глаза Донии засветились счастьем, и она воскликнула:
— О какая прекрасная материя, она не из наших краёв!
Старуха же сказала:
— Но что сказала бы ты, если бы увидела молодого купца, который дал мне её для тебя? О Аллах, как он хорош собою! О госпожа моя, как желала бы я, чтобы этот юноша стал твоим мужем!
Но Дония закричала:
— О кормилица! Как смеешь ты говорить мне о мужчине, какой дым затмил твой рассудок?
И она принялась гладить материю, повернувшись к кормилице, которая сказала ей:
— Госпожа, ты очень хороша, но насколько пара прекрасных существ предпочтительна одному!
И Сетт-Дония закричала:
— Ни слова более!
Но ступай к этому купцу и спроси его, не желает ли он чего, и отец мой тотчас же исполнит всё!
И старуха поспешно встала и побежала в лавку к Диадему.
Увидев её, он почувствовал, что сердце его улетает от радости, а старуха сказала:
— Госпожа моя Дония кланяется тебе и велит сказать: «Если у тебя есть какое-нибудь желание, то выскажи его».
При таких словах Диадем обрадовался и сказал старухе:
— У меня только одно желание: передай Сетт-Донии письмо и принеси мне ответ.
И Диадем закричал Азизу:
— Дай мне чернильницу, бумаги и калам!
И когда Азиз принёс ему все это, он написал письмо в стихах.
И она вернулась к своей госпоже, которая спросила:
— О чем же попросил этот купец?
И старуха сказала:
— Вот его письмо, но мне неизвестно его содержание.
И когда принцесса ознакомилась с содержанием письма, она вскричала:
— О бесстыдный!
Этого негодяя следует повесить у дверей его лавки! В письме говорится о любви!
И старуха заметила:
— Это дерзко, поэтому тебе следовало бы пригрозить ему, если он будет продолжать.
Тогда Сетт-Дония сказала:
— Дай мне мою чернильницу и мой калам!
И написала она так в стихах:
Слепец, что мнишь добраться до светила,
Как будто смертный мог когда-нибудь
К светилу ночи дерзко прикоснуться!
И если ты лишь повторить посмеешь
Поступок дерзкий, будешь ты распят!
Запечатав письмо, она отдала его старухе, а та передала его Диадему, сгоравшему от нетерпения.
Диадем распечатал письмо, но, пробежав его, он крайне огорчился и сказал:
— Она грозит мне смертью, но, хотя бы рискуя жизнью, я отвечу ей!
И он написал на бумаге такие строфы:
О женщина, твоё сурово сердце,
Но не надейся подавить меня
Своим ты гнетом. Соглашусь скорее
Расстаться я с надеждой и душою,
Чем так страдать от беспросветной жизни,
Наполненной страданьем и тоской!
Старуха же, получив от него письмо, сказала:
— Не предавайся печальным предчувствиям! Разве ты не само солнце? И разве она не луна? И неужели ты думаешь, что я, проведшая всю жизнь в любовных делах, не сумею соединить вашу красоту? Скоро я принесу тебе радостные вести!
Сто тридцать четвертая ночь
Получив письмо, старуха запрятала его себе в волосы и явилась к своей госпоже. Войдя к ней, она поцеловала у неё руку и села, не говоря ни слова.
Потом она сказала:
— О дочь моя, мои старые волосы спутались, прикажи одной из своих невольниц расчесать их.
Но Сетт-Дония воскликнула:
— Я сама расчешу их, ты так часто расчёсывала мои!
И когда она расплела седые косы своей кормилицы, записка выпала из них на ковёр.
И старуха воскликнула:
— Отдай мне эту бумажку!
Она верно пристала к моим волосам у молодого купца.
Но Дония развернула записку и прочитала её; и нахмурила она брови, и закричала:
— Это все твои хитрости! Но из какой страны осмелился явиться ко мне этот дерзкий купец? И как мне решиться взглянуть на него?
Старуха же сказала:
— Его дерзость - адская дерзость!Но, госпожа моя, напиши ему ещё только раз, и я ручаюсь за его покорность твоей воле! А если нет, то пусть он гибнет, и я вместе с ним!
Тогда Дония взяла калам и начертала следующие стихи:
Ужель ещё ты смеешь грезить,
Стан гурии сжимать в своих объятьях?..
О как себя обманываешь ты!
А если нет, то мрачный ворон смерти
Тебе конец накаркает зловещий.
Запечатав письмо, она отдала его старухе, которая на следующее утро отнесла сто Диадему. Читая жёсткие слова, Диадем понял, что никогда надежда не оживит его сердца, и он сказал Азизу:
— Что делать мне теперь?
У меня нет более вдохновения для ответа ей!
Азиз сказал:
— Я напишу вместо тебя и от твоего имени.
И Азиз взял бумагу и начертал следующие строфы:
О дева с чёрными очами,
Ужель тебе не страшен рок суровый,
Что ты находишь столько наслажденья
В терзании несчастного раба?..
Пойми, ведь ради красоты твоей
Покинул он отца, свой дом и землю
И дев любимых жгучие глаза!
Прочитав эти строки, Диадем сказал Азизу:
— Это превосходно!
И отдал письмо старой кормилице. Когда принцесса прочитала послание, она закричала старухе:
— Ах ты, приносящая несчастье старуха, ступай с глаз моих долой! Убирайся!
Тогда старая кормилица, поспешив уйти из дворца, рассказала о своей неудаче обоим друзьям.
При этом известии Диадем очень расстроился, но она сказала ему:
— Не беспокойся, сын мой.
Затруднения только побуждают меня пустить в ход всю мою изобретательность, чтобы ты достиг своей цели.
Тогда Диадем спросил:
— Но скажи же, наконец, по какой причине возненавидела всех мужчин принцесса Дония?
А старуха ответила:
— Это по причине сна, который ей привиделся.
И вот что это был за сон.
Однажды принцесса Дония увидела во сне птицелова, расставлявшего силки на лесной поляне. Рассыпав хлебные зёрна, он притаился, поджидая добычу. Среди слетевшихся птиц было два голубя: самец и самка.
Самец клевал зёрна и прохаживался гоголем вокруг своей подруги, не обращая внимания на силки, поэтому лапка его запуталась в петле, которая взяла его в плен. Прочие птицы улетели, но самка храбро принялась освобождать своего друга. Клювом она изорвала силки, освободила неосторожного самца и улетела с ним.
И вскоре вернулись они снова клевать зёрна вокруг силков. И теперь самка подошла слишком близко к силкам, в которых запуталась в свою очередь. Тогда самец вместо того, чтобы озаботиться участью своей подруги, улетел прочь, а птицелов схватил пленницу.
После этого сна принцесса проснулась вся в слезах и сказала:
— Все самцы таковы, и женщина не может ждать ничего хорошего от их себялюбия! Поэтому клянусь перед Аллахом, что никогда не допущу к себе мужчину!
Когда принц Диадем услышал это из уст старухи, он сказал ей:
— Но разве ты не сказала ей, что не все мужчины похожи на того предателя-голубя? О прошу тебя, я должен, хотя бы ценою жизни, увидеть её. О сделай это для меня; пусть изобретательный ум твой придумает какое-нибудь средство.
Тогда старуха сказала:
— Знай, что у дворца есть сад, в который принцесса приходит раз в месяц через потайную дверь, чтобы не подвергаться любопытству прохожих.
Ровно через неделю наступит день прогулки принцессы. И я проведу тебя к той, кого ты любишь. Тогда Диадем вздохнул немного свободнее и, поблагодарив старуху, сказал Азизу:
— Друг мой, так как мне некогда будет ходить в лавку, я уступлю её тебе!
А потом принц рассказал о сне принцессы визирю и спросил его мнения об этом.
И визирь, подумав, сказал так:
— Прежде всего, пойдём в сад, чтобы осмотреться.
И визирь с Диадемом и Азизом направились к саду принцессы.
И когда они подошли к воротам, визирь сунул в руку сторожа сто динариев и сказал ему:
— Почтеннейший, нам хотелось бы войти в этот прекрасный сад и закусить среди цветов!
Старик взял деньги, ввел их в сад и принёс жареной баранины и пирожные.
И сели они в кружок на берегу ручейка и поели досыта.
Тогда визирь сказал сторожу:
— Почему дворец перед нами приходит в разрушение?
А сторож воскликнул:
— Клянусь Аллахом!
Это дворец принцессы Донии, а она живет так одиноко, что не обращает на окружающее ни малейшего внимания.
Визирь сказал:
— Как жаль! Нижний этаж следовало бы побелить, хотя бы ради твоих собственных глаз. Если хочешь, я возьму все эти расходы на себя.
И сторож согласился. Тогда визирь дал ему сто динариев за труды и сказал:
— Сходи за каменщиками, а также за искусным живописцем.
И сторож поспешил отправиться выполнять это поручение.
Когда же как следует выбелили залу в нижнем этаже, живописец по приказанию визиря нарисовал расставленные силки, в которые попался голубь, а рядом голубя самца, прилетевшего освобождать свою подругу, но схваченного птицеловом и погибшего жертвою своего самоотвержения.
И когда всё было исполнено, они щедро вознаградили живописца, поклонились сторожу и вернулись домой.
По прошествии недели Сетт-Дония почувствовала, как недостает ей старой кормилицы, и подумала, как она была к ней безжалостна. И послала она невольника на базар, чтобы разыскать её и привести.
И невольник увидел её и просил от имени своей госпожи вернуться во дворец для примирения. После некоторого колебания она согласилась, и Дония поцеловала её в щёки, а та поцеловала у неё руки, и обе прошли чрез потайную дверь и вошли в сад.
А визирь с Азизом надели на принца истинно царское одеяние, которое стоило не менее пяти тысяч динариев, опоясали его золотым поясом, изукрашенным драгоценными камнями и изумрудною пряжкою, на голову надели ему белый тюрбан с тонким золотым узором и бриллиантовым пером и проводили до ворот сада.
Заметив Диадема, сторож почтительно ответил на его поклон.
А так как ему не было известно, что принцесса Дония вошла в сад, он отворил ему дверь, приглашая войти.
Диадем же спрятался в чащу и стал ждать там появления принцессы. А кормилица, гуляя с Сетт-Дони-ей, сказала ей:
— Ты могла бы отослать во дворец служанок, которые мешают тебе свободно наслаждаться воздухом и этой дивной свежестью. Они только стесняют тебя.
Дония сказала:
— Ты говоришь правду, о кормилица!
И Дония продолжала свою прогулку и приблизилась к зале для дворцовых служителей, в которой визирь велел нарисовать сцену с птицеловом.
И она вошла туда в первый раз в жизни, и при виде живописи на стенах пришла в беспредельное волнение, и воскликнула:
— О взгляни! Это же мой тогдашний сон, но совершенно наоборот! Как потрясена душа моя! И, стараясь умерить биение своего сердца, она села на ковёр и сказала:
— О кормилица, неужели я ошиблась? Неужели это просто сон надсмеялся над моей легковерностью?
А кормилица сказала:
— Бедное дитя моё, моя старческая опытность предупреждала тебя, что ты заблуждаешься!
Тем временем Диадем, как посоветовала ему кормилица, стал прогуливался, как бы любуясь красотой сада.
На повороте одной из аллей, Сетт-Дония увидела его и воскликнула:
— О кормилица! Видишь ли ты этого молодого человека? Не знаешь ли кто он, скажи!
Та же отвечала:
— Судя по наружности, это, должно быть, царский сын. Ах, как он хорош! Счастлива его возлюбленная!
И украдкой она сделала знак Диадему, что он должен уйти из сада.
И Диадем пошёл к выходу, между тем как принцесса говорила своей кормилице:
— Возможно ли, что я могу испытывать такое волнение при виде мужчины!
Старуха же сказала:
— Вот, о госпожа моя, ты и попалась в сети!
А Дония сказала:
— О добрая моя кормилица, ты должна привести ко мне этого красивого молодого человека!Беги за ним скорее, молю тебя!
И старуха ответила:
— Предоставь мне действовать по моему разумению. Обещаю тебе устроить ваш дивный союз.
И тотчас же вышла она за Диадемом, который дал ей тысячу золотых динариев, и рассказала ему, в каком волнений была Сетт-Дония.
А Диадем спросил:
— Но когда же мы соединимся?
А она ответила:
— Завтра, непременно.
И поспешила она вернуться к своей госпоже Донии и сказала ей:
— Мне удалось поговорить с ним, и завтра же приведу его к тебе.
Тогда Сетт-Дония почувствовала себя на вершине счастья и дала кормилице тысячу динариев и подарков на другую тысячу.
Наутро старуха была уже у поджидавшего её Диадема.
Она развязала свёрток, принесённый ею с собой, вынула женское платье, в которое одела Диадема, завесила лицо его покрывалом и сказала:
— Теперь подражай женщинам - покачивай бёдра вправо и влево и делай маленькие шаги. А главное, ни под каким видом не подавай голоса!
И дошли они до ворот дворца, сторожем которого был старший евнух.
Увидев незнакомку, он спросил старуху:
— Кто же эта молодая особа, которую я никогда не видел? Вели ей подойти ко мне. Я должен посмотреть на нее, я её не знаю!
Но старуха воспротивилась, говоря:
Сто тридцать пятая ночь
— Что такое ты говоришь! Разве тебе неизвестно, что за этою невольницею послала сама Сетт-Дония? Это одна из тех, которые вышивают на шёлковых материях дивные рисунки?
Но евнух сказал:
— Мне нет дела до вышиваний! Я непременно должен осмотреть новопришедшую сверху и донизу.
При этих словах старуха пришла в крайнее бешенство и закричала:
— Дочь моя, извини нашего начальника! Он верно шутит! Проходи же без боязни!
И Диадем прошёл, покачивая бёдрами и улыбаясь из-под вуали евнуху, который остолбенел при виде его красоты, сквозившей сквозь тонкую ткань.
И под руководством старухи он вошёл в коридор и дошел до залы, выходившей во двор семью дверями.
И старуха сказала ему:
— Считай двери и за седьмой ты найдешь, о юный купец, цветок, носящий имя Сетт-Дония!
И переодетый в женское платье Диадем вошёл в седьмую дверь.
В эту минуту Сетт-Дония лежала на диване и спала.
Тогда Диадем быстро освободился от стеснявших его одежд и нежно обнял спавшую принцессу.
И крик внезапно пробуждённой девушки был заглушен поцелуем Диадема.
Так произошла встреча принца Диадема и принцессы Донии!
И она продолжалась целый месяц.
А визирь с Азизом с тревогой ждали возвращения Диадема. И вскоре они перестали сомневаться в его гибели и не знали, что им делать.
А когда месяц подошёл к концу, визирь сказал:
— Я полагаю возвратиться в страну нашу и сообщить царю о несчастии.
И тотчас же собрались они в путь и уехали в столицу Солейман-шаха. Как они прибыли туда, то рассказали царю о несчастном конце их приключения и разразились рыданиями.
При этом ужасающем известии Солейман-шах почувствовал, что мир рушится под ним.
Но к чему слёзы и сожаления? Поэтому царь Солейман-шах, подавляя своё горе, поклялся отомстить за смерть сына своего неслыханною местью. И тотчас же велел он созвать всех людей, способных владеть мечом или копьём, и всё войско с его военачальниками пустилось в путь к Камфарным островам.
А в это самое время во дворце Диадем и Дония проводили вместе время и продолжали любить друг друга все сильнее и сильнее. И так продолжалось шесть месяцев.
И однажды Диадем сказал Донии:
— О обожаемая всего существа моего, позволь теперь поведать, кто я! Знай, о принцесса, что я царский сын, и отец мой - царь Солейман-шах. И он прислал своего визиря к отцу твоему просить руки твоей. Помнишь ли, что ты отказалась от этого брака и грозила смертью евнуху, заговорившему об этом с тобою?
В ответ на эти слова принцесса Дония ещё радостнее обняла прекрасного Диадема и выразила ему самым несомненным образом свою покорность и повиновение.
А солнце уже встало и весь дворец был на ногах, а отец принцессы, царь Шахраман, принимал в тот день членов ювелирного цеха. И старшина их поднёс царю удивительный футляр, заключавший более чем на сто тысяч динариев бриллиантов, рубинов и изумрудов.
И царь Шахраман позвал старшего евнуха и сказал ему:
— Отнеси этот футляр госпоже твоей Сетт-Донии.
И евнух пошёл во флигель дворца, в котором жила только принцесса Дония. Подойдя к её комнате, он увидел у дверей на ковре спящую кормилицу. Он перешагнул через старуху, толкнул дверь и вошёл в комнату. Каково же было его изумление, когда он увидел Сетт-Донию, спящей в объятиях молодого человека!
Тогда евнух вспомнил о наказании, которым грозила ему Сетт-Дония, и подумал:
— Теперь мой черед отомстить за моё унижение!
И он тихонько затворил дверь, и явился к царю Шахраману и рассказал об увиденном.
И царь широко раскрыл глаза и воскликнул:
— Это ни на что не похоже!
И он приказал евнуху привести обоих виновных. И евнух немедленно исполнил приказание. Когда любовники явились к царю, он схватил свою саблю и хотел броситься на Диадема. Но Сетт-Дония обняла его, прильнув к его устам, и закричала отцу своему:
— Если так, убей нас обоих!
Тогда царь велел увести принцессу в её покои и сказал Диадему:
— Кто ты? И как смел ты явиться к моей дочери?
И Диадем ответил:
— Знай, о царь, что твоя смерть последует за моей немедленно, а царство твоё будет уничтожено! Я сын Солейман-шаха! И я взял то, в чём мне отказали!
При этих словах царь смутился и стал советоваться со своим визирем.
И тот сказал:
— Не верь, о царь, словам этого обманщика. Одна лишь смерть может служить достойным наказанием за его вероломство.
Тогда царь приказал меченосцу:
— Отруби ему голову!
Сто тридцать шестая ночь
И погиб бы Диадем, если бы в ту минуту не объявили царю о прибытии послов от царя Солейман-шаха. А послами были визирь и молодой Азиз. И они узнали принца Диадема, и бросились к его ногам, и обняли их. А Диадем обнял их и в нескольких словах объяснил им, в чём дело.
А они объявили царю Шахраману о скором прибытии царя Солейман-шаха и всего его войска. Когда царь Шахраман понял, какой опасности подверг бы себя, если бы казнил Диадема, он благословил Аллаха, остановившего руку меченосца.
Потом он сказал Диадему:
— Сын мой, извини старика, не знавшего, что хочет сделать.
Тогда принц Диадем поцеловал у него руку и сказал:
— О царь, ты отец мне, и мне следовало бы просить у тебя прощения за причинённое волнение!
Царь же сказал:
— Виноват этот проклятый евнух, которого я велю распять!
Тогда Азиз и визирь стали ходатайствовать о прощении евнуха, который не помнил себя от страха, и царь простил его.
Тогда Диадем сказал:
— Самое важное - скорее успокоить тревогу дочери твоей Сетт-Донии, которую я люблю, как душу свою!
И царь сказал:
— Я сейчас же иду к ней!
Но прежде он распорядился сопроводить принца Диадема в гамам, чтобы привести его в приятное расположение духа.
Потом он поспешил в покои Сетт-Донии, и он увидел её в ту минуту, как она собиралась поразить себя в сердце концом меча.
При таком зрелище царь почувствовал, что разум его готов покинуть его, и закричал дочери:
— Он спасён! Сжалься над отцом своим, дочь моя!
Услышав это, Сетт-Дония бросила меч, а отец рассказал ей обо всём случившемся.
Тогда она сказала:
— Я успокоюсь лишь тогда, когда увижу моего милого!
И как только Диадем вернулся из гамама, его отвели к принцессе, которая бросилась к нему на шею.
Потом царь Шахраман отправил визиря и Азиза к Солейман-шаху, чтоб объявить о благополучном положении дел, и в то же время не забыл послать ему сто великолепных коней, сто одногорбых верховых верблюдов, сто негров и сто негритянок.
И тогда царь Шахраман вышел навстречу царю Солейману-шаху, взяв с собою принца Диадема.
И, увидав их, Солейман-шах воскликнул:
— Слава Аллаху, дозволившему моему сыну достигнуть цели!
Потом Диадем бросился на шею к отцу своему, плача от радости: и отец тоже плакал.
Потом позвали кади и свидетелей и составили брачный договор Диадема и Сетт-Донии, и сорок дней и сорок ночей город оставался украшенным и иллюминированным.
Но Диадем не забывал услуг друга своего Азиза. И по смерти царя Солейман-шаха, когда Диадем в свою очередь вступил на престол, он назначил Азиза великим визирем.
И жили они в счастье до самой смерти!
Когда визирь Дандан кончил историю Азиза и Азизы, Диадема и Донии, царь Даул-Макан воскликнул:
— Этот рассказ восхитил меня чрезвычайно, так прелестен он и приятен для слушателя!
Сто тридцать седьмая ночь
Что касается осады Константинии, то уже четыре года тянулась она без всяких решающих последствий.
Поэтому царь Даул-Макан призвал трёх главных военачальников и в присутствии визиря Дандана сказал им:
— Вы свидетели утомления, причиняемого этою несчастною осадою. Подумайте же о том, что нам следует теперь делать!
Тогда трое военачальников долго думали; а потом сказали:
— О царь, визирь Дандан опытнее нас!
Тогда визирь Дандан с позволения царя сказал:
— О царь времени, знай, что оставаться долее под стенами Константинии вредно для всех нас.
Все мы страдаем вдали от домов наших.
Поэтому мне кажется, что мы должны вернуться в Багдад с тем, чтобы позднее возвратиться сюда и разорить этот город!
И царь, согласившись, велел глашатаям объявить отъезд через три дня.
И на третий день при развёрнутых знамёнах всё войско поднялось и направилось к Багдаду.
Прибыв в Багдад, царь Даул-Макан обнял сына своего Канмакана, которому только что минуло семь лет, и велел призвать старого друга своего, истопника гамама.
За это время он стал неузнаваем, так как много ел, пил и отдыхал; шея у него была толста, как шея слона, а лицо лоснилось, как только что вынутый из печи круглый хлеб.
И царь Даул-Макан сказал истопнику:
— О отец мой! Ты ведь спас мне жизнь! И я хочу, чтобы ты попросил у меня милости. Говори же, и Аллах услышит тебя!
Тогда старый истопник сказал:
— Мне бы хотелось, о царь, стать начальником истопников всех гамамов в родном городе моем!
При этих словах царь и присутствующие так расхохотались, что замахали ногами в воздухе. Потом царь сказал истопнику:
— Ты непременно должен просить меня чего-нибудь стоящего!
Тогда истопник сказал:
— Назначь меня султаном в Дамаск, на место покойного принца Шаркана!
И царь Даул-Макан в тот же час велел написать бумагу о назначении истопника дамасским султаном и присвоил ему имя Эль-Заблакан.
Потом поручил он визирю Дандану сопровождать его до самого Дамаска, а затем вернуться и привезти оттуда дочь покойного Шаркана Кудая-Фаркан.
Первою заботою нового султана в Дамаске было собрать великолепный конвой для сопровождения в Багдад молодой восьмилетней принцессы Кудая-Фаркан, дочери покойного принца Шаркана; и дал он ей для услуг десять молодых девушек и десять негров, и двадцать больших банок, наполненных обсахаренными финиками, облитыми ароматическим сиропом из гвоздики, и двадцать ящиков печенья слоёного, и двадцать ящиков разнообразных лакомств.
И все это было навьючено на сорок верблюдов, не считая больших тюков с шёлковыми материями и тканями из золотых нитей и дорогого оружия, медных и кованых золотых сосудов и вышивок.
Затем караван пустился в путь, делая небольшие переходы; и через месяц волею Аллаха они все благополучно прибыли в Багдад.
Царь Даул-Макан встретил юную Кудая-Фаркан с большою радостью и передал её на руки матери её Нозхату и супруга её, старшего придворного.
И велел, чтобы её обучали те же учителя, которые занимались с Канмаканом; и двое детей сделались, таким образом, неразлучными, и между ними развивалась дружба, которая с годами только росла.
Но с каждым днём царь терял силы и здоровье.
И положение его заметно ухудшалось, так что однажды он призвал к себе визиря Дандана и сказал ему:
— О визирь мой, я решил отказаться от престола и возвести на него сына моего Канмакана. Что думаешь ты об этом?
При этих словах, визирь Дандан сказал ему:
— Намерение твоё, о царь благословенный, несвоевременно потому, что сын твой Канмакан ещё очень молод!
Но царь возразил:
— Тогда я назначу ему опекуном для управления царством старшего придворного, супруга сестры моей Нозхату!
И тотчас же царь собрал своих эмиров и визирей, и назначил старшего придворного опекуном сына своего Канмакана, и завещал им сочетать браком Кудая-Фаркан и Канмакана по достижении ими совершеннолетия.
И царь Даул-Макан сказал сыну своему Канмакану:
— О сын мой, я чувствую, что начинаю переходить из этого тленного мира в вечное жилище.
И перед смертью только одно земное желание есть у меня: отомстить зловещей и проклятой старухе, именуемой Зат-ад-Давахи.
И молодой Канмакан ответил ему:
— Да будет мир в душе твоей, о отец мой!
Аллах отомстит за всех через моё посредство!
Тогда царь Даул-Макан почувствовал, что на душе у него прояснело, и он спокойно протянулся на ложе, с которого ему не суждено уже было встать.
Сто тридцать восьмая ночь
Но с того дня, и в оправдание пословицы, гласящей, что «тот, кто оставил потомство, не умирает!», начались
ПРИКЛЮЧЕНИЯ МОЛОДОГО КАНМАКАНА, СЫНА ДАУЛ-МАКАНА
Что касается молодого Канмакана и двоюродной сестры его Кудая-Фаркан, то как стали они прекрасны! По мере того, как они подрастали, гармоничность их черт становилась все заметнее. Поистине, их можно было сравнить с двумя ветвями, отягченными плодами, или с двумя великолепными лунами.
И Кудая-Фаркан обладала всем, что может свести с ума: вдали от всех взоров она приобрела изумительную белизну, стан её сделался настолько тонок, насколько следовало, а держалась она так же прямо, как буква алеф, губы её были цвета граната, и сами розы признали бы преимущество её щёк. Такова-то была молодая принцесса Кудая-Фаркан.
А что касается её двоюродного брата, то телесные упражнения, охота, верховая езда, бой на копьях и дротиках, метанье стрел и скачки придали гибкость его телу и закалили его душу.
И вместе с тем цвет кожи его остался таким же свежим, как у девушки, а лицо его было прекраснее роз и нарциссов.
Но следует сказать, что старший придворный, опекун Канмакана, несмотря на все благодеяния, которыми он был осыпан отцом Канмакана, захватил всю власть в свои руки и даже велел провозгласить себя преемником Даул-Макана.
Но часть народа и войска остались верны потомку Омара-аль-Немана и руководились в том старым визирем Данданом.
И под угрозами старшего придворного визирь Дандан удалился из Багдада и поселился в соседнем городе в ожидании поворота судьбы в пользу сироты, права которого были нарушены.
Поэтому старший придворный, не боясь уже никого, заставил Канмакана и его мать запереться в их покоях и запретил дочери своей Кудая-Фаркан видеться с сыном Даул-Макана.
Однако Канмакану удавалось порою видеть Кудая-Фаркан и украдкой говорить с нею.
И вот однажды, когда любовь терзала его сердце сильнее, чем обыкновенно, он взял лист бумаги и написал своей подруге письмо.
Запечатав письмо, он передал его дежурному евнуху, который тотчас же вручил его старшему придворному. При чтении этого объяснения в любви тот пришёл в бешенство и поклялся наказать молодого человека за такую дерзость.
Однако потом он решил, что всего лучше не давать делу огласки и сообщить о нём одной только супруге своей Нозхату.
Поэтому, отослав Кудая-Фаркан в сад подышать свежим воздухом, он сказал своей супруге:
Сто тридцать девятая ночь
— Тебе известно, что молодой Канмакан имеет влечение к твоей дочери. Поэтому следует разлучить их, так как опасно приближать огонь к дереву. Отныне дочь твоя не должна выходить из женского отделения и открывать лицо свое. И главное, не допускай никакого общения между ними. Но как только супруг её вышел, Нозхату поспешила предупредить племянника своего Канмакана о гневе старшего придворного и сказала:
— Знай, о сын брата моего, что я сумею устроить тебе тайные свидания с Кудая-Фаркан, но только из-за двери!
Но Канмакан воскликнул:
— Я не останусь долее ни одной минуты в этом дворце, где один я должен бы властвовать!
И он надел на голову головной убор бедняков, накинул на плечи старый плащ и, не прощаясь с матерью и теткою, направился к городским воротам, имея в мешке вместо запасов один только хлеб.
И как только отворились городские ворота, он вышел из города. И мать его повсюду напрасно искала его. Но прошёл второй и третий день, а между тем никто ничего не слышал о Канмакане. Тогда бедная мать его отказалась от пищи, и весь город узнал о её печали, и все восклицали:
— Ах, несчастное потомство царя Омара, что сталось с тобою?
Что же касается Канмакана, то он продолжал своё странствие, питаясь корнями растений и запивая их водою источников и ручьев. И через четыре дня он пришёл в долину, поросшую лесом, по которой протекали ручьи и в которой пели птицы. Тогда он остановился, совершил омовение и молитву, а потом лег под большим деревом и заснул.
Однако в полночь среди безмолвия долины раздался голос, разбудивший его. И он пел:
О смерть, тебя желал бы я как друга,
Когда бы дни влачилися мои
Вдали от милой: ведь забыть её
Меня ничто на свете не заставит.
При звуках этого дивного пения Канмакан поднялся и попытался разглядеть что-нибудь в темноте с той стороны, с которой слышался голос; но там ничего не было видно кроме смутных очертаний стволов деревьев. Тогда он пошёл в сторону берега реки, и голос послышался отчётливее. Тогда Канмакан ещё раз попытался разглядеть что-нибудь в темноте, но ничего не увидел. Затем он взобрался на верхушку одной из скал и закричал всеми силами своего голоса:
Сто сороковая ночь
— О поющий во тьме ночи! Расскажи мне о себе, твоя судьба, наверное, похожа на мою!
И голос певшего ответил:
— О кто же ты такой? Если ты дух, иди своим путём! Но если ты человек, жди рассвета, ведь ночь полна ловушек!
И услышав такие слова, Канмакан стал ждать наступления утра. И тогда увидел он между деревьями человека в одежде бедуина пустынь, высокого ростом и вооруженного мечом и щитом; он встал и поклонился ему, а бедуин ответил поклоном на его поклон и спросил, удивляясь:
— О незнакомец, в твоём возрасте не странствуют без провожатых ночью и в таком крае, где кишат вооружённые шайки. Кто же ты?
И Канмакан ответил:
— Моим дедом был царь Омар; отцом - царь Даул-Макан, сам же я Канмакан, сгорающий любовью к благородной сестре своей Кудая-Фаркан!
Тогда бедуин сказал ему:
— Но почему же, будучи сыном царей, ты одет как бедняк и путешествуешь без достойного конвоя?
Он же ответил:
— Отныне я сам служу себе конвоем и прошу тебя присоединиться к нему!
При этих словах бедуин рассмеялся:
— Ты говоришь, как воин, прославившийся в битвах! Но чтобы доказать тебе, как недостаточны твои силы, я сейчас же обращу тебя в своего раба! И тогда, если действительно родные твои цари, у них хватит богатства, чтобы тебя выкупить.
При этих словах Канмакан преисполнился гнева и сказал бедуину:
— Клянусь Аллахом, никто кроме меня не будет платить за меня выкупа! Берегись, о бедуин!
И Канмакан бросился на бедуина, который полагал, что ему ничего не стоит справиться с этим ребёнком. Но как он ошибался!
Канмакан упёрся в землю ногами, которые были более тверды, чем горы, и, утвердившись, он сжал бедуина руками так, что у того затрещали кости, и поднял его и пошёл к реке.
Тогда бедуин, не оправившийся от изумления при виде такой силы, закричал:
— Что ты хочешь сделать со мной?
А Канмакан отвечал:
— Я брошу тебя в реку, и она унесёт тебя в реку Тигр!
Тогда, ввиду неминуемой опасности, бедуин воскликнул:
— О юный герой, заклинаю тебя глазами возлюбленной твоей Кудая-Фаркан, пощади мою жизнь! Отныне я буду покорнейшим из твоих рабов!
И тотчас же Канмакан осторожно положил его на землю, говоря:
— Ты обезоружил меня этим заклинанием!
И сели они рядом на берегу реки, и бедуин вынул из своего мешка ячменный хлеб, который разломил, и с той минуты закрепилась между ними искренняя дружба.
Тогда Канмакан спросил:
— Теперь, когда тебе известно, кто я такой, не скажешь ли ты мне твоё имя?
А бедуин отвечал:
— Я Сабах-бен-Ремах из племени Таишов.
И вот моя история.
Я был ещё ребёнком, когда умер мой отец. Меня взял к себе дядя и воспитал вместе с дочерью своею Нехмой. Я полюбил Hexму, а она полюбила меня, и я пожелал взять её себе в жёны; но отец её, зная, что я беден, не соглашался на наш брак. И он обещал отдать за меня Нехму под условием, что я добуду для неё приданое, состоящие из пятидесяти коней, пятидесяти чистокровных верблюдиц, десяти невольниц и пятидесяти грузов ячменя.
Тогда я рассудил, что единственный способ добыть такое приданое, - это отправиться в далёкие края, чтобы нападать на купцов и грабить караваны.
И, произнеся эти слова, бедуин умолк.
Тогда Канмакан сказал:
— Я знал, что твоя судьба сходна с моею! Поэтому мы будем биться рядом и завоюем наших возлюбленных при помощи плодов наших подвигов!
И тут вдали появилось облако пыли; оно быстро приблизилось, а когда оно рассеялось, они увидели всадника, лицо которого было желто, как лицо умирающего, а одежда пропитана кровью; и вскричал он:
— О правоверные, немного воды, чтобы омыть мою рану! И поддержите меня, я умираю!
А Канмакан сказал:
— О всадник, дай мне руку, и я помогу тебе слезть!
И взял он умиравшего, и тихонько положил его на траву, и спросил его:
— Какая у тебя рана, брат?
И человек показал свою спину, представлявшую одну сплошную рану.
Тогда Канмакан осторожно прикрыл её свежей травой, потом он подал нить умирающему и спросил:
— Кто же так изранил тебя, несчастный брат мой?
И человек ответил:
— Знай, что прекрасный конь, которого ты видишь, был причиной моего несчастья.
Он принадлежал самому царю Афридонию, и все арабы пустыни знали его качества.
Но такого рода конь не должен был оставаться в конюшнях царя; и вот меня назначили для его похищения. И я ночью подъехал к палатке, где стоял конь, и завязал знакомство с его сторожами, и, когда они спрашивали меня о его совершенствах, я вскочил на него и пустил в галоп. Когда сторожа опомнились, они пустились в погоню, пуская в меня стрелы и копья, из которых некоторые попали мне в спину. Но конь мчал меня быстрее падучей звезды, и им не удалось догнать меня. Но кровь моя истекла, и я чувствую, что смерть смыкает мне веки!
А так как ты оказал мне помощь, то после моей смерти конь должен быть твоим. Его зовут Эль-Катуль, и это лучший образец из породы Эль-Ажуз!
При этих словах араб закрыл глаза наполовину, простёр руку, обратив её ладонью к небу, захрипел и навеки закрыл свои глаза.
Тогда Канмакан и его товарищ вырыли яму, в которой схоронили араба, и пустились вместе по предназначенному им Аллахом пути.
Сто сорок первая ночь
Канмакан сел на своего коня Катуля, а Сабах смиренно пошёл пешком, так как признал его своим господином. И началась для них жизнь, полная приключений, охоты и странствий. И ценою многих опасностей накопили они несметное количество скота, коней и невольников, палаток и ковров.
И Канмакан поручил Сабаху надзор за накопленным имуществом, которое следовало за ними во всех их беспрестанных набегах. И такую жизнь вели они два года.
А когда же оба отдыхали, то сообщали друг другу о своих огорчениях и надеждах и вспоминали свои подвиги.
И вот один из тысячи подвигов молодого Канмакана.
Однажды Канмакан верхом на своём Катуле ехал наудачу, предшествуемый своим верным Сабахом. Через некоторое время подъехали они к горе, у подошвы которой паслись верблюды, бараны, коровы и лошади, а поодаль сидели на земле вооруженные невольники.
И Канмакан сказал Сабаху:
— Оставайся здесь! Я один захвачу всё стадо вместе со всеми невольниками!
Сказав это, он издал громкий клич и помчался галопом с высоты холма подобно внезапному удару грома из разверзшейся тучи.
Тогда невольники громко закричали, призывая к себе на помощь, и из палаток вышло трое воинов. Все они вскочили на коней и бросились навстречу Канмакану, крича:
— Это вор, укравший Катуля! Держите вора!
На это Канмакан отвечал:
— Это действительно Катуль, но воры вы сами!
И Катуль ринулся, как людоед на добычу, а Канмакан со своим копьём шутя одержал победу, так как с первого же удара вонзил своё оружие в первого встретившегося всадника, и тоже сделал он и с двумя остальными всадниками. А невольники, увидав, какая участь постигла их господ, бросились лицом на землю и молили о пощаде.
А Канмакан сказал им:
— Гоните эти стада в место, где находятся моя палатка и мои невольники!
И вернулся он к Сабаху, который не двигался с места во время битвы. И вдруг перед ними поднялось облако пыли, и, когда оно рассеялось, они увидели сто румских всадников.
Тогда Канмакан сказал Сабаху:
— Оставь меня одного справляться с этими неверными!
И один поскакал им навстречу, а начальник их, подъехав к нему, сказал:
— Кто ты, прелестная молодая девушка, так хорошо управляющая боевым конем? Приблизься ко мне, и я поцелую тебя в губы!
Услышав такие речи, Канмакан почувствовал, как краска бросилась ему в лицо, и он закричал:
— За кого ты принимаешь меня, собачий сын? Если щёки мои не обросли волосами, то рука моя докажет твою ошибку!
Тогда начальник воинов, удостоверившись, что, судя по огню глаз, это был воин, закричал:
— Чье же это стадо? Отдайся в наше распоряжение, или смерть тебе!
Потом он приказал одному из всадников взять его в плен. Но не успел всадник подъехать, как Канмакан ударом меча убил его. Увидев это, начальник подъехал к Канмакану и закричал:
— Ты хорош собой воин, и доблесть твоя равняется красоте.
Я же, Кахрудаш, геройство которого славится во всей стране. Ступай с миром, потому что ради твоей красоты я прощаю тебе смерть моего всадника.
Но Канмакан закричал:
— Не в моём обычае поворачивать лошадь обратно! Берегись!
И начался бой между двумя воинами, и кони их сталкивались лбами, как бодаются два барана. Несколько страшных схваток осталось без последствий. Потом вдруг Канмакан внезапно повернулся, вытянул руку с копьём и проткнул противника на сиерть!
Увидав это, всадники Кахрудаша вверили себя быстроте бега коней своих и исчезли в облаке пыли.
Сто сорок вторая ночь
Через какое-то время Канмакан заметил, что у его палатки остановился всадник; он слез с коня, пожелал мира и сказал:
— Я один из гонцов, которым приказано найти принца Канмакана. Великий визирь Дандан возмутил войско против узурпатора престола и заключил этого изменника в самую глубокую из подземных темниц.
Теперь голод и жажда, вероятно, уже замучили его! Но скажи мне, о господин, не встретил ли ты случайно принца Канмакана, которому должен принадлежать престол его отца?
Сто сорок третья ночь
Когда принц Канмакан услышал это известие, он обратился к верному Сабаху и спокойным голосом сказал:
— Ты видишь, что всё случается в назначенное ему время. Мы идем в Багдад!
При этих словах гонец понял, что находится пред лицом своего нового царя, и тотчас же он поцеловал землю перед ним.
И Канмакан, предшествуемый бедуином Сабахом, отправился в Багдад на своём коне Катуле.
И верный Сабах прибыл в Багдад на день ранее своего господина и взволновал он весь город.
И всё войско с визирем Данданом во главе вышло за городские ворота, в ожидании Канмакана, которого любили и которого ещё недавно не надеялись когда-либо увидеть.
Поэтому, как только показался принц Канмакан на своём скакуне, радостные крики тысячи мужчин и женщин приветствовали его, как своего царя.
По приезде во дворец Канмакан обнял великого визиря Дандана, а потом пошёл поцеловать руки у своей матери, которая рыдала от радости; и после спросил у неё:
— О мать моя, скажи, здорова ли двоюродная сестра моя Кудая-Фаркан!
Тогда мать пошла в покои, где жили Нозхату и дочь её Кудая-Фаркан, и вернулась вместе с ними.
И с тех пор несчастие бежало из дома, в котором жило потомство царя Омара, и навеки обрушилось на всех, кто был ему врагом.
И после того, как Канмакан провёл счастливые месяцы в объятиях Кудая-Фаркан, сделавшейся его супругою, он созвал однажды всех своих военачальников и сказал им:
— Кровь предков моих ещё не отомщена! Я узнал, что Афридоний умер, но старуха Зат-ад-Давахи ещё жива, и она правит делами во всех румских землях. Поэтому с завтрашнего дня, о воины, начнется война против наших врагов! И все присутствующие выразили одобрение, и на другой же день войско пошло на Кайссарию.
Когда же подступили они к стенам города, то увидели, что к палатке царя подходит молодой человек прекрасной наружности и почтенного вида женщина с непокрытым лицом. А в это время в палатке находились визирь Дандан и тетка Канмакана, Нозхату, пожелавшая сопровождать войско правоверных.
И молодой человек попросил аудиенции, но не успел войти со своей спутницей, как Нозхату громко вскрикнула, ведь женщина эта была бывшей невольницей принцессы Абризы - Марджаной! И она сказала царю Канмакану:
— О царь, я вижу, что ты носишь на шее драгоценный камень, и у принцессы Нозхату такой же.
Третий камень был у царицы Абризы, и вот он! И Марджана указала на самоцветный камень, находившийся на шее у молодого человека, и воскликнула:
— О царь, этот молодой человек - царь Кайссарии, Румзан, и он сын моей бедной госпожи Абризы. И это брат твой, о госпожа моя Нозхату, и он дядя тебе, о царь Канмакан!
При этих словах царь Канмакан и Нозхату обняли молодого Румзана, плача от радости.
потом Канмакан спросил его:
— Скажи мне, о брат моего отца, ты, царь этой страны?
И услышал утвердительный ответ.
А Нозхату усадила Марджану рядом с собою и отныне пожелала считать её своею сестрою.
Канмакан же сказал дяде своему Румзану:
— О дядя мой, тебе принадлежит по праву старшинства престол моего царства!
Но царь Кайссарии сказал:
— О племянник мой, могу ли я расстраивать порядок, установленный Устроителем!
В эту минуту вмешался великий визирь Дандан и сказал им:
— Всего справедливее будет, если вы будете царствовать по очереди!
И они ответили:
— Мысль твоя превосходна!
Сто сорок четвертая ночь
Тогда, чтобы отпраздновать такое счастливое событие, царь Румзан вернулся в город и велел отворить ворота войску. Потом он велел глашатаям кричать, что отныне объявлено перемирие.
По этому случаю оба царя задавали большие празднества и царствовали поочередно каждый в свой день.
И тогда же задумали они отомстить Зат-ад-Давахи. С этою целью царь Румзан отправил к Зат-ад-Давахи, ничего не знавшей о новом порядке вещей, гонца со следующим письмом: «Славной и почтенной госпоже Зат-ад-Давахи, благоухающей добродетелями и мудростью, от властителя Кайссарии царя Румзана из рода Гардобия Великого. Извещаем тебя, мать наша, что Царь земли и неба даровал нам победу над врагом, и мы взяли в плен их царя и визиря Дандана. Поэтому мы ждём твоего прибытия, чтобы вместе отпраздновать победу.
Ты можешь прибыть в Кайссарию без многочисленного конвоя, так как отныне все дороги и все области умиротворены от Ирана до Судана и от Моссула и Дамаска до крайних пределов Востока и Запада.
Не забудь привезти с собою царицу Сафию, мать Нозхату, для свидания с дочерью, которая пользуется всеми доступными женщине почестями в нашем дворце».
Потом Румзан запечатал письмо своею царскою печатью и отдал гонцу, который немедленно поскакал в Константинию.
До прибытия зловещей старухи, когда оба царя беседовали о предназначавшейся ей участи, доложили им, что на дворе стоит старый купец, на которого напали разбойники, и что тут же находятся и разбойники, закованные в цени. И купец говорил, что у него два письма, которые он должен вручить царям.
И оба царя сказали:
— Велите ему войти.
И спросили они у вошедшего старика, лицо которого носило отпечаток благости:
— Что случилось с тобою, уважаемый купец?
И он ответил:
— О господа мои, при мне два письма, и они освобождают от пошлин мои товары.
А одно из них сверх того служит мне утешением во время путешествий, потому что оно написано такими дивными стихами, что я предпочел бы лишиться жизни, чем расстаться с ним!
Тогда оба царя сказали ему:
— О купец, ты мог бы, по крайней мере, показать нам это письмо!
И купец подал оба письма царям, а они передали их стоявшей рядом Нозхату.
Но не успела она взглянуть на письма, как издала крик. Когда же она пришла в себя, то взяла руку купца и поцеловала её. И все присутствовавшие остолбенели при виде поступка, столь противного всем обычаям царей и мусульман.
А Нозхату сказала купцу:
— Неужели ты не узнаешь меня, отец мой? Или я уже так постарела с той поры?
При этих словах старый купец воскликнул:
— Я узнаю голос!
А царица сказала:
— О отец мой, я та, которая написала тебе это письмо в стихах, я Нозхату!
При этом старый купец лишился чувств.
И тогда как визирь Дандан опрыскивал его лицо, Нозхату обратилась к брату своему Румзану и племяннику Канмакану и сказала им:
— Этот добрый купец спас меня, когда я была невольницей грубого бедуина, похитившего меня на улице Святого города!
Узнав об этом, оба царя обняли купца, а он поцеловал руки у царицы Нозхату, и все благодарили Аллаха, всех их соединившего. После оба царя назначили старого купца шейхом всех базаров в Кайссарии и Багдаде и дали ему свободный пропуск во дворец и днём и ночью.
Потом они спросили:
— Как же подвергся нападению твой караван?
И он ответил:
— Разбойники, арабы самого плохого разбора, внезапно напали на меня в пустыне. Их было более ста человек!
А начальников у них было трое: один страшного вида негр, другой - ужасный курд, а третий - необыкновенно сильный бедуин! Они привязали меня к верблюду и тащили за собою, пока сами не подверглись нападению воинов, взявших их в плен.
Услышав это, цари сказали одному из придворных:
— Введи сюда прежде всего негра!
И негр вошёл. И был он безобразнее обезьяны, и глаза у него были злее тигровых глаз.
А в это время вошла Марджана, и глаза её случайно встретились с глазами негра, и тотчас же ужасающий крик вырвался из груди её. Как львица бросилась она на негра, впилась пальцами в его глаза, так как узнала в нём негра, убившего царицу Абризу.
И царь Румзан тот час же схватил меч и убил негра.
И после этого велели позвать бедуина. И едва он вошёл, как Нозхату вскочила с места, и свет в глазах её стал мраком, потому что она узнала в нём человека, который обманом захватил её в Иерусалиме и продал, как рабыню.
И царь Канмакан схватил меч и убил бедуина.
И после этого ввели курда.
Сто сорок пятая ночь
И он рассказал, что в прошлом был погонщиком верблюдов, и оказалось, что это был тот самый погонщик, которого наняли, чтобы свезти Даул-Макана в больницу Дамаска, а он бросил его.
И если бы не доброта истопника, то Даул-Макан погиб бы, брошенный на улице. И поняв это, Канмакан схватил меч, убил погонщика и воскликнул:
— Слава Аллаху, я отомстил этому обманщику за то, что он сделал с моим отцом!
И тогда цари сказали друг другу:
— Теперь нам осталось отомстить только старухе Зат-ад-Давахи!
А старуха, получив письмо царя Румзана, обрадовалась, и в тот же час собралась в путь вместе со своими людьми и с матерью Нозхату; и они ехали, пока не достигли Багдада.
И узнав о скором их прибытии, они вышли навстречу старухе с тысячей всадников, и Румзан сошёл с коня и поспешил к ней, а старуха узнала его и, спешившись, обняла за шею.
Но Румзан так сдавил ей рукой ребра, что чуть не сломал их, и старуха спросила его:
— Что это такое, дитя моё?
Но она ещё не закончила этих слов, как вышли к ним Канмакан и визирь Дандан, и витязи закричали на бывших с нею невольниц и слуг и забрали всех в Багдад.
И город украшали три дня, а потом вывели старуху Зат-ад-Давахи, на голове которой был красный колпак из листьев, окаймлённый ослиным навозом, и глашатай кричал:
— Вот воздаяние тому, кто посягает на царей, сыновей царей и царских детей!
А затем её прибили к воротам Багдада.
Вот и конец того, что до нас дошло о превратностях времени, постигших царя Омара, его сыновей Шаркана и Даул-Макана и, сына его сына Канмакана, и дочь его Нозхату, и её дочь Кудая-Фаркан.
Еще много ночей Шахерезада рассказывала Шахрияру сказки и рассказы, он уже и думать забыл, чтобы казнить её. Но самыми интересными из них были приключения о Симдбаде-Мореходе.