Сотая ночь
И они увидели - навстречу им идёт их войско во главе с эмирами Рустемом и Вахраманом.
Как только эмиры увидели царя Даул-Макана, они спрыгнули с лошадей и подошли с приветствием:
— Главный придворный просил нас поспешить к вам на помощь.
Отшельник, шедший для этого день и ночь, сообщил нам об угрожавшей вам опасности.
Узнав об этом, оба брата были чрезвычайно обрадованы и возблагодарили Всевышнего за благополучное прибытие святого отшельника.
И они сказали эмирам:
— Нападём на войско Афридония и захватим все их богатства.
И всё войско под командованием Даул-Макана и Шаркана напало на лагерь Афридония, овладели добычей и провели ночь в покое, поздравляя друг друга с успехом.
На следующее утро Даул-Макан решил выступить в путь и сказал начальникам войска:
— Теперь мы должны идти как можно скорее к Константинии и соединиться с главным придворным.
Но тут вдали поднялась чёрная пыль, а когда она рассеялась, из неё показалась старуха Зат-ад-Давахи в образе отшельника.
И она дрожащим голосом сказала:
— Я должен сообщить вам о несчастии! Братья ваши, мусульмане, под стенами Константинии подверглись нападению со стороны осаждённых и разбиты.
Услышав эти слова, все воины испустили крики отчаяния.
Один визирь Дандан воскликнул громким голосом:
— Клянусь Аллахом, сердце моё полно отвращения к этому странному отшельнику. Прогоните от себя этого проклятого колдуна!Поспешим же скорее к Котстантинии!
Сто первая ночь
На эти слова Шаркан сказал визирю:
— Изгони из ума своего эти нехорошие подозрения, которые доказывают только, что ты не видел, как этот отшельник во время битвы бесстрашно бросался на мечи и копья врагов!
И в это время мусульмане увидели, что навстречу им беспорядочно бежит разбитое войско, находившееся под командою главного придворного.
Тогда Даул-Макан подозвал его и попросил рассказать все подробности поражения.
И главный придворный, с расстройством на лице и с мукой в душе, рассказал ему всё, что произошло.
Когда эмиры Рустем и Вахраман отправились на помощь Даул-Макану и Шаркану, войско, стоявшее под стенами Константинии, оказалось сильно ослабленным.
Главный придворный не хотел говорить об этом своим солдатам, ибо боялся, чтобы из них не нашлось какого-нибудь изменника.
Но старуха, которая давно уже ожидала этого момента, сейчас же побежала к осаждённым и попросила бросить ей верёвку.
Она привязала к ней письмо, написанное ею к царю Афридонию, в котором говорилось следующее: «Письмо это написано хитрейшей Зат-ад-Давахи, бичом Востока и Запада! Знай, о царь, что я замыслила такую хитрость, которая будет окончательною погибелью для мусульман. После того, как я завлекла в плен царя Даул-Макана, брата его Шаркана и визиря Дандана, мне удалось ослабить численность осаждающих, убедив отослать две трети войска в долину, где они будут уничтожены победоносными воинами Афридония. Тебе остается сделать вылазку против осаждающих и разгромить их!» Прочитав это письмо, царь Афридоний приказал позвать к себе царя Гардобия, который вместе с войсками пришёл из Кайссарии на помощь осаждённой Константинии.
И прочитав письмо Зат-ад-Давахи, царь Гардобий воскликнул:
— Оцени же, о царь, бесподобные хитрости кормилицы моей, Зат-ад-Давахи!
А царь Афридоний приказал дать солдатам сигнал к атаке.
Увидев воинов Афридония с обнажёнными мечами, старший придворный сейчас же призвал своих людей к оружию и сказал им:
— О воины! Если вы поколеблетесь, то вы погибли; если же вы будете держаться твёрдо, то восторжествуете!
Сто вторая ночь
И оба войска сошлись в ужасной схватке. Но что могли сделать воины Шаркана против бесчисленного войска Афридония!
И вот к вечеру весь лагерь воинов Шаркана достался жителям Константинии.
И после полного поражения они встретили войско царя Даул-Макана, шедшее из долины, где разбиты были воины собравшиеся у монастыря.
Тогда Шаркан воздал хвалу старшему придворному за твёрдость в сопротивлении.
И направил свои войска, собравшиеся в единую армию, к Константинии.
И подойдя к стенам города, они стали готовиться к бою.
Тогда Шаркан сказал Даул-Макану:
— О царь времени! Лучшее расположение войск состояло бы в том, чтобы я поместился в центре нашего войска; визирь Дандан будет командовать правым центром; эмир Тюркаш -левым, эмир Рустем - правым крылом, а эмир Вахраман - левым крылом. Ты же, о царь, останешься под покровом главного знамени, и мы будем служить укреплением тебе!
И Даул-Макан приказал привести этот план в исполнение.
Между тем подъехал всадник к тому месту, где находился Даул-Макан, и сказал:
— Я приехал от царя Афридония, который предлагает положить конец этой войне поединком между ним и главою воинства, доблестным Шарканом.
Выслушав эти слова, Шаркан сказал:
— Вернись к своему царю и скажи, что мусульманский боец Шаркан принимает вызов.
И если я буду побеждён, воины наши будут искать спасения в бегстве.
Когда всадник передал царю Константинии этот ответ, тот чуть не подпрыгнул от радости, ибо был уверен, что убьет Шаркана.
Когда наступило утро, царь Афридоний сел на боевого коня. Он держал в руке кривую саблю, а за плечом у него был лук.
Подъехав к лагерю Шаркана, он воскликнул:
— Вот я, царь Афридоний!
И тут перед ним появился Шаркан верхом на коне; в руке у него был индийский меч с клинком, который мог разрубить сталь.
И он закричал царю Афридонию:
— Берегись!
И Шаркан нанёс ужасный удар противнику, который спасся от погибели только благодаря прыжку своей лошади.
Потом оба они бросились друг на друга и не переставали наносить и отражать удары до захода солнца, без какого-либо результата для той или другой стороны.
Но когда светило должно было уже закатиться, Афридоний закричал Шаркану:
— Оглянись назад! Тебе привели нового коня, чтобы успешнее сражаться со мною!
При этих словах Шаркан оглянулся. Но это была только хитрость, и Афридоний вонзил своё копьё в спину Шаркану. И тот, испустив ужасный крик, упал на луку седла.
А Афридоний, считая его мёртвым, испустил победоносный крик и поскакал к христианскому войску.
И когда воины увидели, что Шаркан упал, они бросились на помощь к нему.
Сто третья ночь
Визирь Дандан и эмиры подняли Шаркана, перенесли его в палатку Даул-Макана и поручили его заботам врачей.
Утром Шаркан открыл глаза и сказал:
— Он нанёс мне рану предательским образом! Но благодаря Аллаху удар не оказался смертельным.
Даул-Макан сказал:
— О брат мой, я отомщу за тебя, убив этого пса Афридония!
И он пришпорил своего коня, и Афридоний тоже пустил коня своего посреди ристалища.
И оба бойца встретились, и силы Даул-Макана удвоились от жажды мщения, и он нанёс противнику удар в шею, и меч его, пронзив забрало, убил Афридония мгновенно.
Увидев это, воины Шаркана помчались на воинов Афридония, и началось беспримерное избиение их, пока не наступила ночь.
Тогда войскам Афридония удалось запереть ворота Константинии, чтобы помешать воинам Шаркана проникнуть в город.
А воины Шаркана вернулись в палатки, нагруженные добычей; и начальники их поздравили Даул-Макана.
Между тем проклятая старуха, услышав известие о смерти царя Афридония, замыслила худший из своих замыслов.
Она приложила мази к ранам Шаркана, а затем приказала всем выйти, чтобы он мог спокойно заснуть.
Сто четвертая ночь
И когда Шаркан погрузился в сон, старуха, следившая за ним, как разъяренная волчица, вытащила из одежд своих отравленный кинжал и убила его.
И так погиб от руки проклятой старухи несравненный герой Шаркан, сын царя Омара.
И, удовлетворив свою жажду мести, старуха положила письмо, в котором она говорила: «Письмо это написано той, которая сделалась известна своими подвигами под именем Зат-ад-Давахи. Знайте, что это я имела счастье погубить царя Омара, и я же была причиной вашего истребления в долине монастыря; и я же собственною рукою убила вашего Шаркана.
И я надеюсь, что мне удастся также убить царя вашего Даул-Макана и визиря его Дандана. И знайте, что никогда вам не удастся привести в исполнение свои намерения; и вы погибнете все до единого под стенами Константинии от моих хитроумных замыслов».
Положив это письмо, старуха выскользнула из палатки и вернулась в Константинию, чтобы сообщить всем о совершенном ею злодеянии.
Что же касается убийства Шаркана, то в тот час, когда оно совершилось, на великого визиря Дандана напала бессонница и беспокойство, и он почувствовал такую тяжесть, как если бы весь мир навалился на грудь его.
Он вышел из палатки, чтоб подышать воздухом; и увидел вдали отшельника, быстро удалявшегося из лагеря.
Тогда он подумал:
— Принц Шаркан остался один; пойду поговорить с ним, если он не спит.
Когда же он вошёл в палатку, то увидел кровь на земле. И визирь Дандан испустил такой ужасный крик, что разбудил всех спавших, и скоро весь лагерь был на ногах.
Когда же царь Даул-Макан прибежал в палатку и увидел визиря Дандана, плакавшего подле безжизненного тела принца Шаркана, он воскликнул:
— О Аллах! О какой ужас!
Сто пятая ночь
При виде мёртвого брата Даул-Макан воскликнул:
— О брат мой! Какой демон привел тебя в это непоправимое состояние?
И он залился слезами и зарыдал.
Но тут визирь Дандан увидел письмо, прочитал его и воскликнул:
— Вы видите теперь, почему этот отшельник внушал мне такое отвращение!
А царь Даул-Макан сказал:
— Я схвачу эту старуху и заживо прибью ее к воротам Константинии!
Потом он устроил торжественные похороны своему брату Шаркану, повелев воздвигнуть ему памятник из алебастра и золота у подножия холма.
И он не переставал плакать, пока визирь Дандан не пришёл к нему и не сказал:
— О царь, к чему скорбь о непоправимом, тогда как всё предначертано, и всё должно прийти в своё время! Поднимись же, о царь, и подумай о том, чтобы окончить осаду столицы!
И в то время, как визирь Дандан ободрял царя Даул-Макана, прибыл посланец из Багдада со следующим письмом от сестры его Нозхату: «Сообщаю тебе, о брат мой, доброе известие!Супруга твоя, молодая раба, благополучно родила тебе сына, блистающего красотою, как луна в месяце Рамадан. И астрономы предсказывают, что дитя это совершит разные подвиги, ибо рождение его сопровождалось всевозможными чудесными явлениями. Извещаю тебя также, что все мы находимся в добром здоровье, и особенно друг твой истопник, который процветает и желает, так же как и все мы, получить какие-нибудь известия о тебе. И да пребудут вокруг тебя мир и всяческое благоденствие».
Прочитав это письмо, Даул-Макан воскликнул:
— Теперь, когда Аллах даровал мне сына, сердце моё понемногу оживает. И нам должно теперь заключить траур по моему покойному брату.
Сто шестая ночь
И когда траур был закончен, Даул-Макан не утешился и продолжал грустить о разлуке с братом, и однажды он сказал визирю Дандану:
— Что мне сделать, чтобы прогнать тоску, которая теснит мне душу?
И визирь ответил:
— О царь, я знаю средство против твоих страданий, а именно - рассказать тебе историю из времен, о которых говорится в летописях.
В царствование покойного отца я развлекал его по ночам, рассказывая ему чудесные истории.
И сегодня же ночью я расскажу тебе одну историю, которая приведет тебя в восторг.
При этих словах визиря царь Даул-Макан почувствовал, что сердце его забилось от нетерпения, и он мог думать только о том, как бы скорее настала ночь, чтобы услышать обещанную историю.
И едва только стала спускаться ночь, Даул-Макан приказал зажечь факелы в своей палатке и велел принести подносы с яствами и напитками, потом он призвал эмиров Вахрамана, Рустема и Тюркаша и старшего придворного.
И когда все собрались, он позвал визиря Дандана и сказал ему:
— О визирь мой, ночь уже распростёрла над нашими головами своё широкое одеяние, и мы ждём обещанного тобою рассказа, чтобы насладиться им.
И визирь Дандан ответил:
— Знай, о царь благословенный, что история Азиза и Азизы и всего, что случилось с ними, способна рассеять все горести твоего сердца! Вот эта история.
Сто седьмая ночь
История Азиза и Азизы
Был в далекие времена в Персии город из городов, и название ему было Зёленый город. И царя того города звали Солейман-шах.
Он отличался справедливостью, великодушием, осмотрительностью и учёностью. И шла добрая слава о нём, внушая доверие купцам и караванам. Но для полного счастья ему недоставало жены и детей.
И был у Солейман-шаха визирь, который походил на него своею щедростью и добротою.
И вот однажды, когда царя особенно тяготило его одиночество, он сказал ему:
— Визирь, силы мои слабеют, и вижу я теперь, что настала пора подумать о наследнике, которому нужно передать престол. Скажи, что думаешь об этом.
Тогда визирь сказал ему:
— Знай же, о царь, что было бы не хорошо, если бы неизвестная невольница сделалась супругою моего господина; потому что мы не знаем о её происхождении и о чистоте её крови. Дитя, рождённое от такого союза, может быть лживым и преисполненным пороков. Такое происхождение походит на растение, сгнивающее раньше, чем достигнет полного роста.
Поэтому не жди, о царь, от своего визиря, чтобы он предложил тебе купить невольницу, хотя бы то была красивейшая из всех девушек земли. Но если ты хочешь выслушать совет мой, то я полагал бы, что следует выбрать супругу из царской семьи, происхождение которой известно.
На это царь Солейман-шах сказал:
— О визирь, если ты найдёшь такую девушку, я готов взять её в законные супруги!
А визирь сказал ему:
— Благодаря Аллаху, дело твоё сейчас же может быть устроено. Знай, о царь, что у Зар-шаха, господина Белого города, есть дочь несравненной красоты. Никто не может подойти к ней, не остолбенев от удивления. Поэтому я полагаю, следует как можно скорее послать к Зар-шаху человека достойного доверия, деликатного, умеющего держать себя и опытность которого была бы тебе известна. И ты поручишь ему добиться согласия отца молодой девушки. Поистине, эта царевна - единственно достойная тебя супруга, она - прекраснейший из драгоценных камней на всей поверхности земли и за её пределами!
При этих словах царь Солейман вздохнул от удовольствия и сказал своему визирю:
— Кто же лучше тебя сумеет привести к благополучному концу это щекотливое дело?
И визирь по приказу царя Солеймана тотчас же приступил к дорожным приготовлениям.
Он взял с собою богатые подарки: драгоценные украшения, золотые и серебряные вещи, шёлковые ковры, драгоценные ткани и благовония. Не забыл он взять также десять отборных лошадей чистейшей арабской крови.
Взял он также богатое оружие с золотою чернью и нефритовыми рукоятками и золотые кольчуги, не говоря уже о ящиках, нагруженных всякого рода сластями: лакомствами из абрикосов, нарезанных тонкими ломтиками, душистыми вареньями, ароматным миндальным тестом, напитанным росным ладаном и тысячью других лакомств, предназначенных для приобретения расположения молодых девушек.
Затем приказал он навьючить все эти ящики на мулов и верблюдов; и взял с собою сто молодых всадников, и сто молодых негров, и сто молодых девушек, предназначенных для сопровождения невесты на обратном пути.
И уехал он со своим караваном и шёл днём и ночью, перебираясь через горы, долины и реки до тех пор, пока не остался только день пути до Белого города.
Тогда визирь остановился отдохнуть на берегу реки и послал гонца, чтобы известить о своём прибытии царя Зар-шаха.
И выслушав прибывшего гонца, царь Зар-шах был чрезвычайно обрадован и отдал эмирам своим приказ выйти навстречу к знатному посланнику царя Солейман-шаха, власть которого почиталась в самых отдалённых краях и на землях самого Белого города.
Что же до великого визиря царя Солейман-шаха, то утром он направился к Белому городу и с восходом солнца был уже у городских ворот. И увидел он идущих к нему навстречу визиря царя Зар-шаха с придворными и первыми людьми царства. И после обычных приветствий и поклонов с обеих сторон караван и сопровождавшие его вошли в Белый город.
Дойдя до царского дворца, визирь сошёл с лошади и вступил в тронный зал.
В нём он увидел трон из тончайшего белого мрамора, украшенный вставленными в него жемчужинами и драгоценными камнями.
На нём была подушка из зелёного атласа, вышитая золотыми блестками и украшенная золотою бахромою и золотыми же кистями.
Сто восьмая ночь
А на троне сидел царь Зар-шах, окружённый представителями царства и стражей.
Визирь царя Солейман-шаха поприветствовал царя. И царь велел ему приблизиться к трону, посадил его рядом и разговаривал с ним довольно долго, выказывая знаки своего расположения. После этого царь пожелал остаться с глазу на глаз с визирем; и все вышли, за исключением старых придворных. Тогда визирь царя Солейман-шаха после поклона сказал:
— О великий царь!
Цель моего прихода - просить у тебя руки прекрасной, благородной и скромной дочери твоей для моего господина царя Солейман-шаха, славного властителя Зелёного города! И я привёз тебе богатые подарки в доказательство пламенного желания господина моего породниться с тобою! Когда царь Зар-шах услыхал эту речь, поклонился визирю и сказал ему:
— О мудрый и красноречивый визирь, я почту за величайшую честь принадлежать к семье царя Солеймана! Поэтому дочь моя с настоящей минуты его собственность!
И тотчас же призвал он кади и свидетелей, которые составили договор между царём Зар-шахом и царём Солейман-шахом о браке дочери первого из них. И царь радостно приложил этот договор к губам, и устроены были торжественные празднества и розданы были подарки бедным так же, как и богатым.
Потом он велел приготовить всё для дороги и выбрал невольниц для своей дочери. И велел он изготовить для неё паланкин из литого золота, украшенный жемчугом и самоцветными камнями, который поставили на спины мулов. И при свете утра, когда все двинулись в путь, паланкин казался жилищем духов, а окутанная покрывалами девушка - прекраснейшей из райских гурий.
Царь Зар-шах проводил караван, простился с дочерью и спутниками её и вернулся в город, преисполненный надежд на будущее.
Сто девятая ночь
Караван благополучно совершил путешествие, приблизившись к Зелёному городу, и был послан гонец с известием о его приближении.
Узнав о прибытии супруги, Солейман-шах затрепетал от радости и приказал своему войску идти навстречу к новобрачной; и глашатаи призывали весь город присоединиться к этой встрече.
И когда наступила ночь, именитые люди города осветили дорогу, которая вела ко дворцу. И все стали в два ряда вдоль пути. И большие барабаны рокотали, трубы пели, знамена развевались над головами, и благовония горели в курильницах. И среди всего этого, сопутствуемая своими невольницами, новобрачная в роскошном одеянии прибыла во дворец Солейман-шаха.
Невольницы распрягли мулов, взяли паланкин на плечи и донесли его до потайной двери. Здесь служанки сменили невольниц и ввели новобрачную в её комнату. И казалась она среди всех женщин луною среди звезд. Потом служанки стали в два ряда от дверей спальни до конца коридора.
И вечером, после асех приготовлений Солейман-шах вошёл в комнату с кроватью из слоновой кости, которая была украшена жемчугом и самоцветными камнями и на которой вся благоухающая лежала молодая жена. И Всевышний воспламенил сердце царя великою страстью и дал ему любовь к этой девушке. И он забыл с ней все свои горести.
И целый месяц оставался царь со своей молодой супругой, так понравились они друг другу; и с первой же ночи царица понесла. После того царь занялся делами своего царства; а когда наступал вечер, он приходил в комнату своей супруги.
Когда же царица почувствовала приближение родов, и она села на стул для рожениц, и родила она мальчика, на котором лежала печать счастья и удачи.
И царь, узнав это, возрадовался беспредельно и, взяв на руки ребёнка, поцеловал его.
А так как это был сын и внук царей, и мать его была царской дочерью, и он сиял красотою, то его назвали Диадемом.
Сто десятая ночь
И шли дни, и протекли годы, и, когда мальчику минуло семь лет, Солейман-шах приказал учить его чистописанию, словесности, законоведению и правилам хорошего поведения. И учили его до достижения им четырнадцатилетнего возраста.
Тогда царь передал его из рук учёных в руки учителя верховой езды, и он выучил его ездить верхом, метать копьё и дротик и охотиться с ястребом. И когда ему исполнилось пятнадцать лет, наружность его так очаровывала всех, что поэты посвящали ему все самые нежные оды свои; и самые холодные и чистые из мудрецов таяли от восторга при виде этого обаятельного молодого человека. И когда ему минуло восемнадцать, чёрная амбра украсила белизну его подбородка. И все очи помутились от такой красоты. Когда же он возмужал, его стали считать образцом красоты во всех мусульманских странах. Поэтому все окружающие пламенно желали, чтобы он царствовал в стране, как царил в сердцах.
В это время принц Диадем пристрастился к охоте, и однажды велел своим невольникам взять припасов на десять дней, и отправился с ними на охоту с борзыми. И шли они четыре дня, пока не добрались до местности, орошаемой множеством источников и ручьев, в которой жили всякого рода дикие животные. И была в тот день охота удачна, и затравили много газелей и другой дичи.
И по окончании охоты царевич сел отдохнуть на берегу речки и разделил дичь между охотниками. Потом он заснул в этом месте и проспал до утра.
А наутро увидел он неподалеку от себя большой караван, пришедший ночью, и заметил он множество людей, чёрных невольников и купцов, идущих к речке для совершения омовений.
Тогда принц послал спросить у незнакомцев, откуда они и какого звания. И гонец, вернувшись, доложил:
— Эти люди сказали мне: «Мы купцы и расположились здесь лагерем, привлеченные дивной водой протекающих здесь источников. И нам нечего бояться, так как находимся мы на земле царя Солейман-шаха, мудрое управление которого успокаивает всех путешествующих. И мы несём ему в дар множество прекрасных вещей, в особенности для сына его, прекрасного принца Диадема».
И услыхав это, принц Диадем с друзьями своими и охотниками направился к палаткам каравана. Когда купцы увидели приближающегося царского сына, они выбежали к нему навстречу и разбили для него почётную палатку из красивого атласа, украшенную разноцветными изображениями птиц и животных. И положили для него подушку на шёлковый ковёр, края которого украшены были каймой, усыпанной изумрудами.
И царевич опёрся на подушку, и приказал купцам развернуть товары. Затем он выбрал то, что ему понравилось, и, несмотря на то, что купцы несколько раз отказывались, щедро заплатил за всё.
Потом, велев невольникам собрать покупки, он хотел снова вернуться к охоте, как вдруг увидел среди купцов молодого человека изумительной красоты.
Сто одиннадцатая ночь
Но бледное лицо его носило следы большой печали.
Тогда Диадем подошёл к нему и спросил, кто он и почему так печален. При этом молодой человек сказал только два слова:
— Я Азиз!
И разразился рыданиями.
Тогда царевич сказал:
— О Азиз, знай, что я друг тебе. Скажи же мне причину твоего огорчения. И почему ты не показал мне своих товаров?
А тот ответил:
— У меня нет ничего достойного царского сына.
Но Диадем заставил Азиза показать свои товары, и, не рассматривая тканей, царевич купил их все, не считая, и сказал:
— А теперь не расскажешь ли мне о своём горе? И если кто-нибудь притесняет тебя, я покараю притеснителей, а если долги тяготят тебя, я готов уплатить их.
И царевич перебирал ткани, чтобы отвлечь внимание Азиза от его печали. И вдруг из тканей выпал четырёхугольный кусок вышитой шёлковой материи, которую Азиз поспешил поднять.
Он сложил его, дрожа всем телом, и подложил себе под колено.
Когда же царевич заметил смущение прекрасного Азиза, он, сгорая от беспредельного любопытства, воскликнул:
— О Азиз, что ты так скрываешь!
Азиз же отвечал:
— Знай же, о господин мой, что история этого четырёхугольного куска ткани необыкновенна и полна для меня воспоминаний.
И я расскажу все подробности; они наверное заинтересуют тебя и послужат назиданием для всех, выслушавших их со вниманием. И Азиз вынул материю из под колена и развернул её.
И Диадем увидел два четырёхугольника; на одном разноцветными шелками и золотыми нитями была вышита газель, а на другом та же газель, но вышитая серебряными нитями, и на шее у неё было ожерелье из червонного золота, на котором висело три восточных хризолита. При виде столь дивной вышивки царевич воскликнул:
— О Азиз, расскажи поскорее о себе и о той, которая вышила этих газелей!
Сто двенадцатая ночь
Прекрасный Азиз сказал принцу Диадему:
— Знай, молодой господин мой, что отец мой был знатным купцом, и я был его единственнным сыном. Но у меня была рано осиротевшая двоюродная сестра Азиза, которая воспитывалась в доме моего отца.
Умирая, дядя мой заставил моих родителей поклясться, что они обвенчают нас по достижении совершеннолетия. Поэтому нас никогда не разлучали. Между тем мы достигли требуемого возраста, и отец мой сказал матери:
— Нужно в этом году женить нашего сына Азиза на его двоюродной сестре.
И тотчас же стал готовиться к пиршествам и отправился приглашать родственников и друзей, говоря им:
— В эту пятницу после молитвы мы напишем брачный договор между Азизом и Азизой.
И мать моя пошла предупредить об этом всех женщин своего круга. И, чтобы встретить с подобающим почётом приглашённых, женщины нашего дома вымыли пол приемной залы, и устлали его коврами, и украсили стены красивыми тканями, хранившимися в больших сундуках. А я отправился в гамам, принял ванну и облачился в великолепное платье.
И я направился к мечети, чтобы сотворить молитву, как вдруг вспомнил одного друга, которого я забыл пригласить, И я, направившись к нему, заблудился в узеньком переулке, в котором никогда не бывал.
И так как тело моё было покрыто испариной по причине теплой ванны и нового платья, сделанного из плотной материи, я присел на скамью, стоявшую у стены; но прежде чем сесть, я вынул из кармана платок, шитый золотом, и разостлал его на сидение.
И нестерпима была жара в тот день, и пот струился с моего лба на лицо, и мне нечем было обтереть его, потому что платок был подо мною, и я был весь в поту; и терзания мои усиливали испарину.
Наконец, собирался я уже поднять полу моей одежды, чтобы обтереть крупные капли пота, струившиеся по моим щекам, как вдруг передо мною упал белый шёлковый платок; и один вид его освежал душу, а аромат его способен был исцелить всякую болезнь. И я подобрал его и поднял голову, и глаза мои встретились с глазами молодой особы - той самой, о господин мой, которая впоследствии вышила мне первую газель на четырёхугольном куске парчи.
Сто тринадцатая ночь
И в бронзовой раме верхнего этажа я увидел улыбающееся лицо молодой девушки, для описания красоты которой не хватало слов.
И едва она заметила мой пристальный взгляд, как приложила палец к губам; потом согнула средний палец и прижала его к указательному пальцу левой руки, и затем поднесла оба пальца к своей груди.
После этого она, захлопнув окно, исчезла. Ошеломлённый этим, я напрасно пожирал глазами окно, надеясь снова увидеть это видение, покорившее мою душу, но окно не открывалось. И прождав на этой скамье до захода солнца и потеряв всякую надежду, я направился к своему дому, по дороге развернув брошенный девушкой платок, аромат которого доставлял мне неизъяснимое наслаждение.
И он увидел на одном из углов платка стихи, написанные замысловатым почерком:
Коль смерти всей душой ты жаждешь,
Её найдёшь под взглядом ты её,
Что поражает всех в неё влюблённых.
Когда я всё-таки вернулся домой, то нашёл дочь своего дяди в слезах, и она стала расспрашивать о причине моего опоздания; и сообщила, что все приглашенные гости долго ждали, а затем удалились.
Затем она прибавила, что разъярённый отец мой поклялся отложить свадьбу до будущего года!
Тогда я честно рассказал ей своё приключение во всех подробностях.
И она сказала мне:
— О сын моего дяди, знай, что я готова служить тебе всем сердцем, чтобы вернуть спокойствие твоей душе. Я постараюсь устроить тебе свидание с женщиной, без сомнения влюблённой в тебя. Ибо её знаки означают, что она назначает тебе свидание через два дня: два пальца, прижатые к её груди, означают число дней, а прикосновение пальца к губам означает, что ты для неё душа, дающая жизнь телу. И моя любовь к тебе столь безгранична, что я возьму вас обоих под моё крылышко.
Тогда я стал благодарить её за добрые слова, наполнявшие надеждой его сердце; и я оставался дома два дня, выжидая часа свидания.
Сто четырнадцатая ночь
И когда час приблизился, Азиза собственноручно надушила меня благовониями со словами:
— О возлюбленный мой, я желаю тебе обрести мир душевный, ибо я буду счастлива твоим счастьем. Иди же и вернись скорее, чтобы поделиться со мной твоим приключением.
Тогда я поспешил унять волнение, овладевшее мною, и вышел из дому. Я направился к тому дому; и как только я подошёл, окно в верхнем этаже приотворилось, и я увидел ту же молодую девушку.
И при виде этого божественного лица я задрожал всем телом. А девушка всё смотрела на меня, глаза её светились огнём, и в руках она держала зеркало и красный платок.
Не говоря ни слова, она обнажила руки до плеч, раздвинула пять пальцев правой руки, прижала их к груди и просунула руку за окно, держа зеркало и красный платок.
Она три раза махнула платком, потом сложила его, а после захлопнула окно и исчезла.
И я не знал, должен ли оставаться или уходить; и в недоумении я провёл долгие часы, не спуская глаз с окна.
И когда я вернулся домой, то опустился на пол в самом жалком состоянии. И дочь моего дяди бросилась ко мне на помощь, и осыпала поцелуями мои глаза, и тихим голосом стала расспрашивать о причине моего печального вида.
Тогда, несмотря на усталость, я передал ей, что произошло, повторяя все жесты прелестной незнакомки.
И дочь моего дяди сказала:
— О Азиз, я усматриваю из этих жестов, что молодая девушка пришлёт тебе весточку через пять дней, и ты получишь её у красильщика на углу переулка.
Тогда я воскликнул:
— Я действительно видел лавочку еврея-красилыцика на углу переулка!
И я зарыдал от нахлынувших на меня чувств.
А Азиза сказала мне:
— Влюбленные обыкновенно терпят долгие годы в ожидании и всё-таки не падают духом, а ты не более недели назад познакомился с терзаниями любви и уже впал в беспримерную тоску! Встань и подкрепи себя этими яствами, которые я приготовила тебе.
Но я не в состоянии был принять ни кусочка пищи, и я потерял сон, пожелтел в лице и совершенно изменился. Ибо в первый раз я познал горечь любви. В течение пяти дней я страшно похудел, а дочь моего дяди проводила дни и ночи у моего изголовья, развлекая меня любовными историями; и я не раз замечал, как она украдкой отирала слёзы.
По истечении пяти дней она проводила меня в гамам, потом она одела меня и сказала:
— Беги скорее на свидание! И да поможет тебе Всевышний добиться твоей цели, и да исцелит Он твою душу!
Но, к несчастью, это было в субботу, и лавка еврея-красильщика была заперта.
И я присел у дверей лавки и ждал до заката солнца. И когда страх ночного мрака овладел мною, я вернулся домой точно пьяный, не сознавая, что делаю. И я увидел в комнате мою бедную Азизу; голосом, полным скорби.
Заметив меня, она подошла ко мне, пытаясь скрыть свою тоску, и спросила:
— О дорогой брат, почему ты возвращаешься сюда ночью вместо того, чтобы провести ночь у твоей возлюбленной?
Тогда полагая, что она издевается, я толкнул её так грубо, что она упала и ударилась об угол дивана; и на лбу её образовалась рана, из которой полилась кровь. Но бедная дочь моего дяди не произнесла ни слова порицания; она спокойно отёрла кровь, повязала лоб платком и, как ни в чём не бывало, сказала мне кротким голосом:
Сто пятнадцатая ночь
— Прости меня великодушно и расскажи, что произошло, чтобы я могла помочь тебе!
И когда я рассказал ей о своей неудаче, Азиза сказала:
— Ты достигнешь своей цели, ибо девушка хочет лишь узнать силу твоей любви и твоё постоянство.
Завтра садись пораньше под её окном, и ты наверное найдёшь благополучное разрешение, соответствующее твоим желаниям!
Потом дочь моего дяди присела на край мягкого тюфяка, на котором я растянулся, и всю ночь навевала на меня прохладу своим веером, говоря мне сладостные речи, полные ласки и нежности.
Я же думал в это время: «О что за безумие быть влюблённым!»
Когда же настало утро, я отправился в переулок к окну молодой девушки. И не успел я присесть на скамью, как отворилось окно, и перед моими восхищенными глазами появилась прелестная головка той, которая успела овладеть всей моей душой. И она держала в руках мешочек, зеркало, горшок с цветами и фонарь.
Затем она вложила зеркало в мешочек и швырнула его в комнату, потом жестом полным очарования распустила свои чёрные волосы, и они тяжелой волной окутали её всю, и даже на минуту закрыли её лицо.
Потом она поставила фонарь в горшок с цветами и, собрав всё, исчезла. И окно захлопнулось, а сердце моё улетело вслед за молодой девушкой.
Зная по опыту, что ждать бесполезно, я отправился в тоске домой, где застал дочь моего дяди с головой, повязанной двойной повязкой: одна из них закрывала шрам на лбу, другая - глаза, воспаленные от слез, пролитых во время моего отсутствия.
Когда она обернулась и увидела меня, тотчас постаралась скрыть свою печаль, а я не преминул подробно передать ей таинственные жесты молодой девушки.
И Азиза сказала мне:
— Возрадуйся, ибо желания твои исполнены! Знай же, что зеркало, засунутое в мешок, изображает заходящее солнце: этим жестом она приглашает тебя прийти завтра вечером в её дом; горшок с цветами означает, что ты должен войти в сад при её доме; что касается фонаря на цветочном горшке, то смысл его ясен: когда ты придёшь в сад, ты должен направиться в ту сторону, где светится огонь фонаря, и там ждать прихода твоей возлюбленной.
Но охваченный разочарованием я воскликнул:
— Сколько раз уже ты возбуждала надежду во мне твоими вздорными объяснениями! Как я несчастен!
Однако на следующий день я решился попытать счастья и, ободряемый Азизой, принял ванну и облачился в моё лучшее платье.
Провожая меня, Азиза со слезами в голосе сказала:
— О сын моего дяди!
Когда ты побудешь с твоей возлюбленной и получишь желанное, обещай мне сказать ей следующие стихи:
Влюбленные!
Аллахом вас молю я,
Скажите мне, когда б без перерыва
Пылала в сердце страстная любовь,
Где б нам тогда искать освобожденья ?..
Потом я удалился и, подойдя к саду, нашёл калитку отворённой, в глубине я увидел зажжённый фонарь и направился к нему в темноте.
Когда я подошёл к освещённому месту, я изумился до пределов изумления!
Я очутился в великолепной зале, которая освещалась золотыми светильниками и большими хрустальными лампами, подвешенными к потолку на золотых цепях. Посредине находился бассейн, отделанный разноцветной инкрустацией, и гармоничный шум воды освежал душу. Рядом на перламутровом табурете стоял серебряный поднос, прикрытый шёлковым платком, а на ковре стоял кувшин из глазурованной глины, и на его длинном горлышке красовался кубок из хрусталя и золота.
Сто шестнадцатая ночь
Тогда я приподнял шёлковый платок и увидел на подносе.четыре жареных цыплёнка, приправленных тонкими пряностями; и стояли ещё на нём четыре фарфоровые чашки, и в первой из них была маллагабия (блюдо из молока риса и крахмала), посыпанная толчеными фисташками и корицей; во второй - протертый изюм, надушенный розовой водой; в третьей - баклава (слоёное тесто, начинённое фисташками и миндалём), разделенная на пласты несравненной нежности; в четвертой - катаефы (шаровидные пирожки, начинённые орехами), так обильно начинённые, что готовы были лопнуть!
Вот что было на одной половине подноса. А другая половина подноса была уставлена фигами, покрытыми морщинами зрелости, лимонами, виноградом и бананами. Тогда я отогнал печальные мысли и предался радости.
Но так как тут не было раба, который стал бы прислуживать мне, я вооружился терпением.Но прошёл целый час, а потом и другой, и третий... Тогда я начал чувствовать терзания голода, так как я давно ничего не ел, удручённый моей страстью.
И не в состоянии долее бороться с овладевшим мною голодом, я набросился на восхитительные катаефы, а потом на ломтики сочной баклавы, потом очистил всю чашу белой маллагабии, доставляющей такое освежение сердцу.
Потом я перешёл к цыплятам и съел их всех, до того искусно сделан был подкисленный зёрнами гранатов фарш, которым они были начинены. После я перешёл к фруктам, и долгим и искусным выбором их приятно услаждал своё небо. Наконец, я утолил жажду, черпая из глиняного кувшина.
И как только наполнился желудок мой, мною овладела страшная истома, и я опустился на подушки, лежавшие на коврах, и погрузился в глубокий сон.
Когда же я проснулся утром, то лежал уже не на мягком ковре, а на голом мраморе, и на животе моём лежала щепотка соли и кучка толчёного угля; и я не видел нигде и следа живого существа.
И велико было моё замешательство и моё удивление; и я раскаялся в неспособности моей противостоять бессоннице и утомлению. И я побрёл печально к дому, где застал бедную мою Азизу. Увидав меня, она быстро встала и, отерев слёзы, приветствовала меня ласковыми словами.
И я поспешил рассказать ей, что случилось со мною. Тогда она сказала мне с испугом:
— Клянусь Аллахом, боюсь, что незнакомка подвергнет тебя тяжелым испытаниям. Ведь соль означает, что она находит тебя крайне безвкусным, ибо ты дозволил сну овладеть тобою; а уголь означает: «Да покроет Аллах лицо твоё чернотою, о ты, любовь которого полна лжи!» Теперь ты видишь, что эта женщина отнеслась к тебе с полным презрением, выразив, что ты способен только есть, пить и спать. Да избавит тебя Аллах от влечения к этой бессердечной женщине!
Услыхав эти слова, я воскликнул:
— Клянусь Аллахом, женщина эта права: влюблённые не должны поддаваться сну! Скажи, ради Аллаха, что делать мне теперь?
Сто семнадцатая ночь
— И бедная Азиза, любившая меня беспредельной любовью, сказала мне:
— О дорогой Азиз мой! Возвратись сегодня вечером на то же самое место и берегись поддаваться искушению сна! А для этого необходимо воздерживаться от пищи, ибо она отягчает чувства.
И прошу тебя, после того, как девушка даст удовлетворение твоим желаниям, скажи ей стихотворение, которое ты заучил. И да хранит тебя Аллах и защитит тебя от всяких козней!
Тогда я стал молить Небо о скорейшем наступлении ночи. И когда день пришёл к концу, я вышел из дому. Придя в сад, я нашёл, как и накануне, великолепно освещённую залу и в ней подносы, уставленные разными яствами, пирожными, фруктами и цветами. И как только запах яств усладил мои ноздри, я не мог уже сдерживаться и ел до насыщения, а потом утолил жажду из большого глиняного кувшина. И скоро веки мои отяжелели, и, чтобы бороться со сном, я начал приподнимать их моими пальцами, но напрасно.
Тогда я сказал себе:
— Я прилягу лишь на минутку, но спать я не буду, о нет!
И я взял подушку и подложил её себе под голову. Но проснулся я лишь на другой день в жалком сарае, и я нашёл на животе моём кость от бараньей ноги, круглый мячик, косточки фиников и зёрна сладких рожков, а рядом лежали две серебряные драхмы и нож.
Тогда я вскочил на ноги и взбешённый тем, что случилось со мною, схватил нож и побежал домой, где я застал бедную Азизу в задумчивости.
Тогда я, вне себя от бешенства, вывел её из задумчивости несколькими бранными словами. Но она крепко прижала меня к своей груди и, несмотря на то, что я пытался оттолкнуть её, сказала - О мой бедный Азиз, я вижу, что ты и в эту ночь дозволил сну одолеть тебя?
Тогда, не в состоянии сдерживать себя, я опустился на ковры, задыхаясь от злости, а дочь моего дяди стала обмахивать меня веером и говорить ободряющие слова, уверяя, что всё устроится. И по её просьбе я перечислил ей все те предметы, которые я нашёл на животе при моём пробуждении.
И она сказала:
Сто восемнадцатая ночь
- Мяч означает, что твоё сердце склонно витать в воздухе; финиковые косточки означают, что подобно им ты лишён сладости; зёрна сладких рожков, плодов дерева Айюба (Айюб - исламский пророк; соответствует библейскому Йову), отца терпения, должны напомнить тебе об этой добродетели, столь драгоценной для влюблённых; что касается кости от бараньей ноги, то она не подлежит объяснению!
Тогда я воскликнул:
— Но ты забыла о ноже и двух серебряных драхмах!
И Азиза, задрожав, сказала мне:
— О Азиз, мне страшно за тебя!
Две серебряные драхмы - её глаза. И она хочет сказать тебе: «Клянусь моими глазами, если ты заснешь тут снова, я зарежу тебя!» О сын моего дяди, страшно мне за тебя!
Тогда я сказал ей:
— Если тебе дорога жизнь моя, скажи, как найти выход из этого?
И она сказала:
— Ты должен внять моим словам, иначе все погибло! Ты должен спать тут до вечера, тогда ты в состоянии будешь противостоять ночью искушению сна. И когда ты проснёшься, я дам тебе есть и пить, и тогда тебе бояться нечего.
И дочь моего дяди заставила меня улечься и нежными движениями стала растирать мои члены, и под влиянием этого массажа я уснул, а вечером при моём пробуждении она поспешила дать мне поесть; и она сама клала мне куски в рот, и я совершенно насытился. Потом она вымыла мне руки и окропила меня душистой водой. После принесла красивое платье, облачила меня в него и сказала:
— Если Аллаху будет угодно, эта ночь будет для тебя ночью твоих желаний! Но не забывай моей просьбы! Скажи ей стихотворение, которое я заставила тебя заучить!
И я прибыл в сад и снова вошёл в залу, и опустился на богатые ковры. И так как я был сыт, то смотрел равнодушно на подносы, просидев до половины ночи. Однако, когда прошло три четверти ночи, голод опять заговорил во мне, и он так усилился, что я не мог противостоять влечению моей души.
Я приподнял шёлковые платки и наелся досыта, и выпил стакан вина, потом другой, и так до десяти. Тогда голова моя отяжелела, но я крепился и вертел головой во все стороны.
И в ту минуту, когда я уже готов был поддаться сну, я услышал шелест шёлковых материй. И я едва успел вскочить на ноги и вымыть руки и рот, как увидел, что занавес в глубине залы поднялся. И окружённая молодыми рабынями, прекрасными, как звёзды, вошла она. И была она точно сама луна. На ней было платье из зелёного атласа, все шитое красным золотом.
И она улыбнулась мне и сказала:
— Это очень мило! Как удалось тебе на этот раз побороть сон?
И я ответил:
— Предчувствие твоего появления освежило мне душу!
Тогда она подмигнула рабыням, и они удалились, оставив нас одних в зале.
И она села рядом со мною, и прижалась ко мне своей грудью, и обвила мою шею своими руками. И я прильнул к её губам.
И мы обнимались, и целовались, и она упала в мои объятия. И эта ночь была сладостной ночью для моего сердца. Когда же наступило утро, и я хотел проститься, она остановила меня и сказала:
— Подожди немного! Мне нужно передать тебе одну вещь и дать тебе добрый совет.
Сто девятнадцатая ночь
Услыхав эти слова, я присел рядом, а она достала кусок парчи, на котором была вышита газель, и передала мне парчу со словами:
— Это работа моей приятельницы, принцессы Камфарных и Хрустальных островов. Знай, что этот предмет будет иметь невероятное значение в твоей жизни.
И тогда я стал горячо благодарить её и, прощаясь с нею, забыл сказать стихи, о которых говорила дочь моего дяди.
Когда я пришёл домой, я застал Азизу в ужасном состоянии: её черты носили печать страдания но, сделав усилие над собой, она поднялась, прижала меня к своему сердцу и спросила:
— Сказал ли ты ей стихи, о Азиз?
А я, смутившись, отвечал:
— Я совершенно забыл о них! И виноват в этом этот кусок шёлковой материи.
И я развернул перед нею парчу и показал эту газель. Тогда Азиза разразилась громкими рыданиями и воскликнула:
— Умоляю тебя, не забудь в следующий раз сказать ей эти строфы!
И она повторила мне свои стихи, и я хорошо запомнил их.
Когда же наступил вечер, она сказала мне:
— Вот близится твой час, о Азиз!
Да приведет тебя Аллах невредимым к желанной цели!
Придя в сад, я вошёл в залу, где нашёл уже мою возлюбленную, которая давно ждала меня; и она тотчас же привлекла меня к себе, и поцеловала меня, и усадила рядом с собою; потом, когда мы насытились яствами и напитками, мы вполне отдались друг другу. И я пробыл там до самого утра. И на сей раз я не забыл произнести стихи Азизы:
Влюбленные!
Аллахом вас молю я,
Скажите мне, когда б без перерыва
Пылала в сердце страстная любовь,
Где б нам тогда искать освобожденья?..
Не могу передать, какое действие произвели эти стихи на мою подругу; её сердце смягчилось, она залилась слезами и произнесла следующие строфы:
Хвала и честь душе великодушной
Соперницы! Она всё знает тайны
И их хранит безмолвно. И, страдая
От дележа, безропотно молчит.
Известно ей достоинство терпенья!
И я постарался удержать в памяти эту строфу, чтобы передать её Азизе. И когда я вернулся домой, я нашёл Азизу, лежавшую на тюфяках. Её лицо был покрыто страшной бледностью, она печально взглянула на меня и сказала едва слышным голосом:
— Ты не позабыл мою просьбу?
И я сказал, что сделал это, и повторил стихи, произнесённые моей возлюбленной. Слушая их, Азиза тихо заплакала, а потом прошептала следующие слова поэта:
Кто не способен умолчать о тайне
Иль вынести с терпеньем испытанье
Себе лишь смерти может ждать в удел.
Когда умру я, мой привет пошлите
Вы той, кем жизнь загублена моя.
Потом она добавила:
— Прошу, когда будешь у твоей возлюбленной, передай ей эти стихи! И да будет жизнь твоя сладка, о Азиз!
И вот, когда спустилась ночь, я вернулся в сад и нашёл мою подругу, ожидавшую меня в зале.
И мы ели, пили и всячески забавлялись, и я вспомнил обещание, данное мною Азизе, и передал её стихи. Но едва только моя подруга услышала их, как отстранилась от меня и в ужасе закричала:
— Клянусь Аллахом! Особа, которая произнесла эти стихи, в эту минуту уже не числится в списке живых! Надеюсь, что она не родственница тебе!
Тогда я сказал ей:
— Это моя невеста, дочь моего дяди!
Тогда она воскликнула:
— Почему же ты скрыл это от меня? Клянусь Аллахом, я не позволила бы себе похитить у неё жениха, если бы знала об этих узах! Но скажи мне, знала ли она о наших свиданиях?
Я сказал:
— Разумеется!
И она сама толковала мне знаки, которыми ты объяснялась со мною!
Тогда она воскликнула:
— Значит, ты причина её смерти! Поспеши же к ней и узнай, что случилось!
И я поспешно удалился, озабоченный этим печальным предсказанием. И когда я подходил к нашему дому, то услышал крики женщин, предававшихся печали.
И одна из соседок сказала мне:
— Азизу нашли распростёртой на полу без признаков жизни.
Я бросился в дом, и моя мать закричала мне:
— Ты ответишь перед Аллахом за её смерть! О сын мой, каким недостойным женихом был ты!..
Сто двадцатая ночь
Она собиралась осыпать меня бранью, когда вошёл мой отец; тогда она умолкла, не желая бранить меня в его присутствии.
И отец мой приступил к исполнению похоронных обрядов, и мы провели три дня в палатках, на могиле Азизы, читая Священную Книгу. И сердце моё было объято жалостью к покойнице.
И мать моя сказала мне:
— Ради Аллаха, о Азиз! Расскажи мне теперь, чем ты так поразил эту несчастную, что она умерла от горя? Когда она уже собиралась покинуть землю, то повернулась ко мне, открыла на минуту глаза и сказала:
— О прошу тебя передать твоему сыну моё последнее наставление! Когда он отправится в то место, где он обыкновенно бывает, пусть произнесёт перед уходом следующие слова:
Как смерть сладка в сравнении с изменой!
Потом она добавила:
— И я буду охранять его и после моей смерти, как охраняла его, пока была жива!
После этого она достала из-под подушки вещь, которую поручила передать тебе, но при этом она заставила меня поклясться, что я вручу тебе её, когда ты будешь оплакивать её смерть и искренно скорбеть о ней. И я буду хранить эту вещь, о сын мой, и вручу её, лишь когда увижу, что ты возвратился к лучшим чувствам.
И после этого мать оставила меня одного.
А я в ту пору думал лишь о том, как бы позабавиться и развлечься. И не было для меня ничего более привлекательного, как свидания с моей возлюбленной. И как только спустились сумерки, я поспешил в её дом; и я нашёл её поджидавшей меня с таким нетерпением, как будто она сидела на горячих угольях. И она подбежала ко мне, и повисла на моей шее, и стала расспрашивать меня о моей двоюродной сестре Азизе; и когда я рассказал ей подробности её смерти, ею овладела безмерная жалость.
И тогда я сказал ей:
— И она горячо просила мою мать передать мне - для того, чтобы я, в свою очередь, передал тебе её последние слова:
Как смерть сладка в сравнении с изменой!
Услыхав это, молодая девушка воскликнула:
— Да будет над нею милость Аллаха! Ибо знай, что этими словами она спасает тебя от коварного замысла, которым я хотела погубить тебя.
При этих словах я изумился свыше меры и воскликнул:
— Что я слышу?
Мы были связаны пылкой любовью, а ты решила погубить меня!
Она отвечала:
— О наивный! Вижу, ты не догадываешься, на какие предательства способны женщины! Знай, что ты обязан твоей двоюродной сестре освобождением из моих рук. И я должна покориться, но только под условием, что ты никогда не взглянешь ни на одну женщину кроме меня, будь она молода или стара. Не то горе тебе! Смотри же, не забывай этого условия! А теперь я хочу обратиться к тебе с одной просьбой
Сто двадцать первая ночь
Проведи меня к гробнице бедной Азизы; я хочу написать на её камне несколько сочувственных слов.
И я ответил:
— Мы сделаем это завтра, но объясни мне теперь значение этих слов: «Как смерть сладка в сравнении с изменой».
Но она ни слова не хотела сказать мне по этому поводу. А утром, на рассвете, она поднялась, взяла кошелёк, наполненный динариями, и сказала мне:
— Теперь проводи меня к её могиле, ибо я хочу выстроить над ней купол!
И я отвечал:
— Слушаю и повинуюсь.
И я пошёл впереди неё, и она следовала за мною, раздавая нищим деньги из кошелька и говоря:
— Это за упокой души Азизы !
И так мы дошли до могилы, и она бросилась на мраморную плиту и залилась слезами.
Потом она вынула из мешочка золотой молоточек и начертила на гладком мраморе следующие стихи:
Пускай Аллах вознаградит тебя.
За все страданья, и тебя поставит
На высшую вершину он в Раю!
Потом она поднялась и направилась со мною в обратный путь. И вдруг с нею произошла странная перемена: она сделалась нежна ко мне и несколько раз повторила:
— Ради Аллаха, не оставляй меня никогда!
И я поспешил выразить ей моё повиновение. И я продолжал проводить с нею ночи, и я носил великолепные платья и тончайшие рубашки, и я достиг пределов тучности, и не знал ни горестей, ни забот, и лишился даже воспоминания о бедной дочери моего дяди.
И вот в начале второго года такой жизни, выходя из гамама, был я в самом блаженном настроении, и ощущение бытия было особенно сладостно для меня в этот день.
И в этом состоянии мною овладело желание излить душу на груди моей подруги. И я направился к её дому и, переходя через глухой переулок, увидел старуху, которая шла навстречу мне, держа в руке фонарь, освещавший дорогу перед ней, и какое-то письмо в свёртке.
И я остановился; тогда она, пожелав мне мира, сказала:
Сто двадцать вторая ночь
— Сын мой, если ты умеешь читать, возьми это письмо и прочитай мне его.
И я развернул письмо и прочитал его.
В нём говорилось, что отправитель письма находится в добром здравии и шлёт поклоны сестре и родителям. И, услыхав это, старуха подняла руки к небу и, пожелав мне всякого благополучия за добрую весть, сказала:
— О господин мой! Я хочу попросить тебя об одной милости.
Благоволи последовать до дверей нашего дома, чтобы прочитать ещё раз, стоя за дверью, это письмо, ибо женщины, живущие в нашем доме, отнесутся с недоверием к моим словам, в особенности же дочь моя, которая очень привязана к своему брату, отправителю этого письма; и вот уже десять лет прошло с тех пор, как он отправился путешествовать, и это первая весточка от него, которого мы уже оплакивали, как умершего. Прошу же тебя, не отказывай мне в этом!
И я согласился исполнить просьбу старухи, и она пошла вперед, и вскоре мы пришли к дверям какого-то дворца. Когда я подошёл вплотную к двери, старуха закричала что-то на персидском языке. И тотчас же за полуотворенной дверью появилась стройная улыбающаяся молодая девушка с босыми ногами. Мраморный пол только что мыли; и она приподнимала руками складки своих шальвар, чтобы не замочить их, и рукава её также были приподняты до самых плеч, обнажая руки ослепительной белизны. Изящные ножки её были украшены золотыми бубенчиками, усеянными драгоценными камнями, а на руках блестели тяжелые браслеты, переливавшиеся огнями всех цветов; в ушах сверкали серьги с подвесками из чудесного жемчуга, а на шее - тройное ожерелье из бесподобных драгоценных камней; на голове красовался платочек из тончайшей ткани, усеянной алмазами.
Увидев меня, молодая девушка прикинулась чрезвычайно изумлённой, и, повернув ко мне своё лицо с большими глазами, она спросила нежным голосом, который показался мне восхитительнее всего, что я слышал в моей жизни:
— О мать моя, так это он будет читать нам письмо?
И молодая девушка протянула руку, чтобы передать мне письмо, которое она взяла из рук матери. Но когда я наклонился, чтобы взять из её рук письмо, я неожиданно почувствовал толчок в спину. Старуха втолкнула меня в прихожую, а сама быстрее молнии вошла вслед, захлопнув дверь. И я очутился пленником среди двух женщин, не зная, что они собираются сделать со мною.
Сто двадцать третья ночь
Едва успел я дойти до середины коридора, как девушка повалила меня на землю и стала с душить меня в объятиях. Что я дошел до потери сознания и закрыл глаза, как идиот. Тогда она помогла мне встать, взяла меня за руку и в сопровождении матери ввела меня в свои покои.
И она сказала мне:
— Открой глаза!
И я увидел себя в зале таких невероятных размеров, что она могла служить скаковым полем для упражнений всадников; и зала эта была вымощена мрамором, и она была уставлена мебелью, обитой парчой и бархатом.
И в глубине был обширный альков, в котором виднелась кровать из золота с инкрустациями из жемчуга и драгоценных камней.
И девушка к моему изумлению назвала меня по имени и сказала:
— О Азиз, скажи, что ты предпочитаешь: жизнь или смерть?
Я сказал ей:
— Жизнь!
Она продолжала:
— В таком случае, ты должен сделаться моим мужем!
Но я воскликнул:
— Лучше смерть, чем брак с такой обманщицей!
Она сказала:
— О Азиз, женись на мне, и ты избавишься от дочери Далилы-Пройдохи.
Я сказал:
— Кто же это? Я никогда не слыхал о ней.
Тогда она засмеялась:
— Как, Азиз! Но ведь она твоя любовница, уже год и четыре месяца как ты живешь с нею! Берегись её козней! Сколько преступлений совершено ею над её любовниками! И я крайне изумляюсь, что вижу тебя целым и невредимым!
При этих словах я дошел до пределов удивления и спросил:
— О госпожа моя, как ты узнала все эти подробности, совершенно не известные мне?
Она отвечала:
— Прежде чем объяснить тебе все это, я желаю узнать из твоих уст историю твоих приключений с нею.
И тогда я рассказал молодой девушке всё, что было между мною и моей возлюбленной, и всё, что было с Азизой.
Услышав имя Азизы, она залилась горячими слезами и сказала мне:
— Не подлежит сомнению, что ты обязан своим спасением только вмешательству бедной Азизы! Теперь, когда ты лишился её, берегись сетей коварной дочери Далилы-Пройдохи... Но я не вправе открыть тебе больше, ибо нас связывает страшная тайна!
И я сказал:
— Знай ещё, что перед смертью Азиза велела мне сказать той, которую ты называешь дочерью Далилы-Пройдохи, такие слова: «Как смерть сладка в сравнении с изменой».
И она воскликнула:
— О Азиз, именно эти слова и спасли тебя от верной смерти! Живая или мёртвая, Азиза продолжает охранять тебя! Знай же, что я давно возгорела желанием быть с тобою, но только сегодня мне удалось, наконец, завлечь тебя! Ты молод, о Азиз, и не предполагаешь, на какие хитрости способна такая старуха, как моя мать! Покорись же судьбе, и ты не нахвалишься своей женой. Ибо я хочу соединиться с тобой законным браком перед Аллахом.
И все желания твои будут тотчас же исполнены, и у тебя будут богатства, и великолепные ткани для платьев, и никогда я не позволю тебе развязывать кошелёк твой, ибо у меня ты всегда найдёшь свежий хлеб и полный кубок.
И она закричала матери.
- Иди скорее!
И в комнату вошла её мать в сопровождении четырёх свидетелей.
Каждый из них держал в руке зажженный факел, и после приветствий они уселись в круг.
Тогда девушка поспешила опустить вуаль на лицо, и свидетели написали брачный договор; и она признала в нём, что получила от меня десять тысяч динариев для покрытия всех расходов, и заявила себя моей должницей перед Аллахом и своей совестью.
Потом она раздала вознаграждение свидетелям, и вслед за ними исчезла и старуха-мать, и мы остались одни в большой зале с четырьмя просветами.
Сто двадцать четвертая ночь
Мы остались одни в большой зале с четырьмя просветами.
И молодая девушка приблизилась ко мне в одной рубашке из тончайшей ткани.
И я не мог более противостоять её желаниям. И после этого мы уснули, обнявшись.
И утром, когда я собирался удалиться, она подошла ко мне и сказала:
— Куда ты, Азиз? Неужели же ты думаешь, что выйти из этого дома так же легко, как легко было войти в него? Неужели же ты забыл, что сочетался со мною законным браком?
Дверь этого дома открывается только один раз в год. Ты можешь проверить мои слова! Тогда я вскочил и бросился к входной двери; и она была заколочена и забита наглухо. И я вернулся к молодой девушке, а она улыбнулась и сказала мне:
— О Азиз, знай, что здесь имеется обильный запас муки, круп, свежих и сушеных плодов, масла, сахара, варенья, баранов, цыплят и других продуктов, которых хватит на несколько лет.
И ты останешься здесь целый год со мною! Покорись же судьбе и прогони с лица это выражение досады и тоски!
Тогда я со вздохом сказал:
— Нет спасения и могущества вне Аллаха!
Она же сказала:
— О чем вздыхаешь ты?
И мне не оставалось другого выхода, как подчиниться её желаниям. И я остался в этом доме, в течение целого года.
Жена моя скоро забеременела и в конце года родила ребёнка. И только тогда я услышал скрип входной двери и возрадовался освобождению. Когда же дверь отворилась, я увидел множество носильщиков, нагруженных припасами для будущего года. И я вскочил с места и собирался поскорее выбежать на улицу, но она удержала меня за полу моего платья и сказала мне:
— О Азиз, подожди, по крайней мере, до того часа, когда ты вошёл ко мне год назад!
И я согласился, и, когда надвинулись сумерки, она проводила меня до порога и не хотела отпустить меня, пока я не поклялся ей вернуться раньше утра, когда дверь снова запиралась. И я поклялся в этом Священной Книгой!
Я вышел на улицу и направился к дому моих родителей, но, проходя мимо сада той, которую жена моя называла дочерью Далилы-Пройдохи, я увидел, что сад открыт, а в глубине его светится огонь фонаря.
Тогда я почувствовал волнение, и я сказал в душе моей:
Сто двадцать пятая ночь
«Я отсутствовал целый год и нахожу теперь все в прежнем виде! О Азиз, ты должен узнать, что сталось с твоей прежней возлюбленной!» И я пошёл быстрее, и вошёл в залу, и нашёл там мою подругу, сидевшую в печальной позе. Глаза её были влажны от слез, и лицо необыкновенно бледно и печально. И увидев меня, она попробовала встать, но снова опустилась от волнения.
Когда же к ней вернулась способность речи, она сказала с чувством:
— Хвала Аллаху, который привёл тебя сюда, о Азиз! Я ждала тебя здесь каждую ночь; смотри, как изменило меня это долгое ожидание! Ах, скажи мне, Азиз, что удерживало тебя так долго вдали от меня?
Тогда я, о принц Диадем, рассказал ей все подробности моего приключения.
Когда молодая женщина услышала, что я женат, она точно остолбенела от негодования и, придя в себя, воскликнула:
— Ах, ты гнусный изменник!Теперь никто не спасёт тебя из моих рук! И теперь мне незачем щадить тебя, раз у тебя есть жена и ребёнок. Я питаю отвращение к женатым людям, и забавляюсь я только с холостыми мужчинами.
Теперь ты мне больше не нужен, и я не допущу, чтобы ты достался другой!
При этих словах, сказанных страшным голосом, десять молодых рабынь, более сильных, чем самые сильные негры, бросились на меня и повалили на землю.
И молодая женщина взяла острый нож и сказала:
— Мы зарежем тебя, как похотливого козла! Так я отомщу за себя и за бедную Азизу, которую ты свёл в могилу! Готовься к смерти!
Сто двадцать шестая ночь
Я не сомневался в моей смерти, ведь две рабыни сидели на моём животе, две другие держали мои ноги, и ещё две прижали всей своей тяжестью мои колени.
И она с помощью двух других рабынь принялась бить меня палкой по пяткам.
Тогда я воскликнул:
— Я предпочитаю смерть таким пыткам! Тогда она, отточив страшный нож о свою туфлю, сказала своим рабыням:
— Натяните кожу на его шее!
В эту ужасную минуту я вспомнил последние слова Азизы, и воскликнул:
— Как смерть сладка в сравнении с изменой!
Услыхав это, она испустила страшный крик и воскликнула:
— Да помилует Аллах твою душу, о Азиза! Ты только что спасла от неминуемой смерти сына твоего дяди!
Но ты, Азиз, не думай, что отделался этим, ибо я непременно должна отомстить тебе и этой беспутнице, которая так долго не пускала тебя ко мне.
Эй девушки!
Свяжите его покрепче! И она поставила на очаг кастрюлю из красной меди, в которую положила масла и мягкого сыру, и она подождала, пока сыр разошелся в кипящем масле, и наклонилась ко мне.
И я задрожал всем телом от ужаса, ибо догадался о её намерении.
Тогда, о принц Диадем, я от боли лишился чувств, а когда пришёл в себя, увидел, что рабыни накладывают мне на рану кипящее масло с мягким сыром, и это сразу остановило кровотечение.
И после этого молодая женщина сказала мне с презрением:
— Возвращайся туда, откуда пришёл! Ты больше мне не нужен!
И она прогнала меня из своего дома, говоря:
— Благодари Аллаха за то, что голова ещё держится на твоих плечах!
Тогда я, едва передвигая ноги, дотащился до дома моей жены. Найдя дверь отворённой, я скользнул в дом и опустился на подушки в большой зале. И тут прибежала моя жена и, увидев бледность моего лица, заставила меня рассказать обо всём и показать мою рану. И я не мог перенести вида этой раны и лишился чувств.
Когда я пришёл в себя, то увидел себя лежащим на улице, потому что жена моя, увидев, что я стал подобен женщине, выбросила меня из своего дома.
Тогда, полный отчаяния, я направился к своему дому и бросился в объятия моей матери, которая давно оплакивала меня.
И, увидев меня бледным и обессиленным, она зарыдала.
Сто двадцать седьмая ночь
А я вспомнил о моей бедной Азизе, которая умерла, не проронив ни одного упрека; и в первый раз я пожалел о ней и залился слезами раскаяния.
И мать сказала мне:
— Бедное дитя, несчастия преследуют дом наш: твой отец умер!
При этом известии я точно остолбенел и в этом состоянии оставался всю ночь. Утром мать заставила меня подняться, но я был точно прикован к месту и не отводил глаз от угла, где обыкновенно присаживалась моя бедная Азиза, и мать моя сказала мне:
— Ах, сын мой, вот уже десять дней прошло с тех пор, как твой отец твой умер в милосердии Аллаха!
Я сказал:
— О мать моя, не говори пока об этом! Теперь вся душа моя полна мыслью о бедной Азизе, и я не могу посвятить мою скорбь другим воспоминаниям. И мать моя замечала искренность моей печали и старалась облегчить мои страдания.
И так шли дни, и вот однажды мать моя села рядом со мною и сказала мне проникновенным голосом:
— Сын мой, теперь, наступило время вручить тебе вещь, которую передала мне для тебя перед смертью бедная Азиза.
Она открыла сундучок и вынула оттуда кусок драгоценной парчи, на которой вышита вот эта вторая газель, которую ты видишь, о принц Диадем!
И ты видишь эти стихи, образующие тут чудесную кайму:
Ты сердце мне желанием наполнил,
Чтобы его безжалостно разбить.
При чтении этих строф я залился обильными слезами и, разворачивая материю, выронил листочек бумаги, на котором рукою Азизы было написано следующее:
Сто двадцать восьмая ночь
«О возлюбленный мой, ты был мне дороже моей жизни. Но даже после смерти я буду молить Аллаха ниспослать тебе успех у всех избранниц твоего сердца. И знаю я, что тебе не миновать несчастий, которые готовит тебе дочь Далилы-Пройдохи. Пусть вырвут они из твоего сердца злосчастную любовь к коварным женщинам и научат тебя не привязываться к ним в будущем! Этот подарок тебе - кусок парчи, на которой вышита газель. Прислана она мне царской дочерью Сетт-Донией, принцессой Камфарных островов.
Когда ты отправишься разыскивать её, знай, о Азиз, что несравненные прелести этой принцессы не предназначаются тебе. Не вздумай воспламениться любовью к ней, ибо для тебя встреча с нею будет спасением от всяких бед, и тогда кончатся все терзания твоей души».
При чтении этого письма я выплакал все слёзы моих глаз. И в состоянии безнадежной печали я пробыл в течение целого года, а потом стал подумывать об отъезде, желая разыскать принцессу Сетт-Донию.
И мать моя, поощряя меня в этом намерении, сказала:
— В нашем городе стоит купеческий караван, готовящийся к отъезду; присоединись к нему! Когда ты вернёшься из путешествия, ты забудешь обо всём, что отягчает твою душу!
И я последовал совету матери и, накупив товаров, присоединился к купцам и всюду следовал за ними.
И каждый день я садился в уединенный уголок и брал эту материю - память бедной Азизы! - и расстилал её перед собою, и проливал слёзы, глядя на неё. И так продолжалось до тех нор, пока мы не достигли после года странствований границы земель, где царствовал царь Шахраман - отец принцессы Донии.
И прибыв в это царство, я подумал: «О Азиз, бедный калека, чем могут быть теперь для тебя все молодые девушки на свете - для тебя, уподобившегося женщине!»
Сто двадцать девятая ночь
Однако, припоминая слова бедной Азизы, я стал обдумывать, каким путём добиться свидания с царской дочерью Сетт-Донией.
И однажды, гуляя в садах, окружавших город, я подошёл к калитке сада с прекрасными деревьями. У входа сидел старик-сторож с добродушным лицом, на котором лежала печать благословения Аллаха. И я приблизился к нему и после приветствий спросил:
— Кому принадлежит этот сад?
И он сказал:
— Дочери царя Сетт-Донии!
И ты можешь погулять в нём и насладиться ароматом цветов.
И я сказал:
— Как благодарен я тебе! Но не разрешишь ли ты мне подождать прихода царской дочери, чтобы я мог насладиться её видом?
Но он сказал:
— Клянусь Аллахом, это невозможно!
И мы пошли по аллеям сада, и он привёл меня в восхитительное местечко, и сорвал спелые душистые плоды, и сказал:
— Услади себя ими, сын мой!
Их вкус известен одной принцессе Донии! И он оставил меня на минуту и вернулся, неся жареного ягнёнка; и он пригласил меня разделить его трапезу.
И в это время скрипнула калитка сада.
Тогда сторож сказал мне шёпотом:
— Скорее! Встань и спрячься в кустах!
И как только я успел укрыться, я увидел у калитки сада голову чёрного евнуха, который громко спросил:
— Есть ли кто-нибудь в саду?
Принцесса Дония идёт сюда.
Тот ответил:
— Здесь нет никого!
И он поспешил к выходу и отворил настежь двери.
Тогда я увидел принцессу Сетт-Донию и подумал, что сама луна спустилась на землю.
И я следил за нею, но не мог даже вздохнуть от овладевшего мною волнения.
И я оставался неподвижен во время её прогулки, напоминая собой изнуренного жаждой путника на берегу озера, не имеющего силы дотащиться до прозрачной воды. И когда принцесса удалилась из сада, я простился со сторожем и присоединился к купцам каравана, говоря себе: «Что сталось с тобою, Азиз!
Женоподобное существо, неспособное покорять влюблённых красавиц! Иди же, вернись к твоей бедной матери и доживай в мире твои дни! Для тебя жизнь потеряла всякий смысл!»
И отчаяние моё было так велико, что я решил не думать больше о словах Азизы, уверявшей меня, что принцесса Дония будет для меня источником счастья. И я уехал с караваном и прибыл в земли, принадлежащие царю Солейман-шаху, твоему отцу, о принц Диадем!
Сто тридцатая ночь
Великий визирь, излагавший эту историю перед царём Даул-Маканом во время осады Константинии, окончив рассказ о приключениях молодого Азиза, сообщил и продолжение этой истории, в которой Азиз играет немаловажную роль, участвуя во всех удивительных происшествиях, о которых я сейчас с вашего позволения расскажу вам.
РАССКАЗ О ПРИНЦЕССЕ ДОНИИ И ПРИНЦЕ ДИАДЕМЕ
Когда принц Диадем услышал эту чудесную историю и узнал, насколько принцесса Дония красива и как искусна она в вышивании, им в тот же час овладелотжклание взять ее в жёны, и решил он сделать всё, чтобы увидать её.
Он взял с собою Азиза, сел на лошадь и направился к городу отца своего Солейман-шаха. И по возвращении он предоставил другу своему Азизу прекрасный дом, в котором было всего вдоволь. И, убедившись таким образом, что у Азиза нет ни в чём недостатка, он вернулся во дворец своего отца. И когда царь Солейман-шах заметил, как побледнел его сын, он понял, что на сердце Диадема лежит печаль, и он спросил у него:
— Почему так изменилось лицо твоё, и что так огорчает тебя?
Тогда принц Диадем сказал, что влюбился в Сетт-Донию только со слов Азиза, описывавшего её пленительную походку, глаза и прочие совершенства.
При этом Солейман-шах до крайности обеспокоился и сказал сыну:
— Дитя моё, эти Камфарные острова лежат очень далеко от наших краёв, а в нашем городе есть много прекраснейших девушек и красивых невольниц со всех концов земли. А если ни одна из них не придётся тебе по вкусу, возьми в жёны дочь одного из соседних царей, и она будет красивее и искуснее Сетт-Донии!
Сын же отвечал ему:
— Отец, я желаю взять себе в супруги только принцессу Донию, и я покину родной край, друзей и дом свой и убью себя из-за неё!
Тогда отец, видя, что опасно противоречить юноше, сказал ему:
— В таком случае дай мне время послать посольство к царю Камфарных островов, чтобы просить руки его дочери. Если же он откажет, я потрясу землю под ним и разрушу всё его царство!
Сказав это, царь велел привести к себе Азиза, и спросил его:
— Известен ли тебе путь, ведущий к Камфарным островам? Я хочу, чтобы ты сопровождал туда моего великого визиря, которого я пошлю к царю этого края.
И Азиз ответил:
— Слушаю и повинуюсь, о царь нашего времени!
Тогда Солейман-шах позвал своего великого визиря и сказал ему:
— Ты должен отправиться на Камфарные острова просить у царя его дочь в супруги сыну моему Диадему.
Визирь выслушал и повиновался, а принц Диадем удалился в свои покои.
И как только рассвело, отец поспешил прийти к нему и увидел, что лицо его стало ещё бледнее, чем накануне, и чтобы придать ему бодрости, он велел Азизу и великому визирю поторопиться с отъездом.
И тотчас же пустились они в путь, и шли дни и ночи до тех пор, пока не показались перед ними те острова. Тогда визирь послал гонца к царю, чтобы возвестить о своём прибытии. И вышли навстречу к визирю и Азизу эмиры царя, и проводили их до царского дворца. И Азиз с визирем явились перед царём и вручили ему подарки Солейман-шаха; и он поблагодарил, говоря:
— Принимаю от всего сердца в знак дружбы!
И Азиз с визирем по обычаю отдыхали несколько дней во дворце после утомительной дороги. На пятый день визирь пошёл к царю, передал своё поручение и почтительно умолк в ожидании ответа.
А царь задумался, опустив голову, и долго молчал, не зная, что ответить послу. Ведь он знал, как ненавистна его дочери мысль о браке и что предложение царя будет отвергнуто, как и все другие предложения владетелей соседних земель, ближних и дальних.
Наконец, царь позвал к себе старшего евнуха и сказал:
— Ступай к госпоже твоей Донии, передай ей привет визиря и его подарки и повтори в точности, что ты только что слышал из его уст.
По прошествии часа он вернулся, но лицо его было вытянуто, и он сказал он царю:
— О царь времен, едва успел я вымолвить предложение визиря моей госпоже, как глаза её исполнились гнева; и она и схватила палицу, чтобы проломить мне голову.
И она гналась за мною по всем комнатам, крича:
— Если отец хочет во что бы то ни стало выдать меня замуж, пусть знает, что супруг мой не успеет увидеть лицо мое: я убью его своими руками, а потом убью и себя!
Сто тридцать первая ночь
При этих словах евнуха отец Сетт-Донии сказал визирю и Азизу:
— Вы слышали это собственными ушами.
Передайте поклон от меня царю Солейману-шаху и скажите ему, что дочь моя с отвращением смотрит на замужество.
И визирь с Азизом возвратились домой и передали Солейману-шаху всё, что слышали сами.
При таком известии царь разгневался и хотел приказать своим военачальникам вторгнуться в пределы Камфарных островов.
Но визирь сказал:
— О царь, этого не следует делать, ведь я передал тебе ужасные слова, сказанные принцессой старшему евнуху!
И Солейман-шах очень испугался за сына своего, вспомнив об угрозе принцессы. Тогда он велел позвать принца Диадема и рассказал ему обо всём.
Но принц Диадем не только не пришёл в отчаяние, но твёрдым голосом сказал отцу:
— Не думай, что я так оставлю это дело: клянусь Аллахом, Сетт-Дония будет моей супругой! Не щадя жизни моей, дойду я до принцессы! И я приеду к ней в качестве купца!
И тогда Солейман-шах велел купить товаров на сто тысяч динариев и отдал их сыну. И дал он ему тысячу динариев золотом, и лошадей, и верблюдов, и мулов, и роскошные палатки, подбитые шёлком приятных цветов.
Тогда Диадем поцеловал руку у отца и пошёл к матери, и та дала ему ещё сто тысяч динариев и много плакала, желая ему счастья и благополучного возвращения домой.
Но Диадем недолго оставался в покоях матери, он велел другу своему Азизу и старшему визирю собираться в дорогу.
И пустились они в путь, и прибыли наконец в столицу Камфарных островов, и Диадем почувствовал, как сердце его затрепетало от радости.
По совету Азиза они остановились в большом хане, наняв для себя все лавки внизу и все комнаты наверху.
В лавках они разместили тюки с товарами, и визирь сказал Диадему и Азизу:
— Я думаю, что вместо того, чтобы оставлять наши товары запертыми в хане, лучше будет открыть для принца Диадема как для купца большую лавку на шёлковом базаре.
И принц будет стоять у входа в лавку, чтобы продавать товар, между тем как Азиз будет передавать ткани и развертывать их.
И поскольку оба прекрасны собою, в скором времени покупателей в этой лавке будет больше, чем у кого бы то ни было на базаре.
И Диадем отвечал:
— Это превосходная мысль!
Потом в великолепном платье богатого купца принц пошёл на шёлковый базар вместе с Азизом и визирем.
И когда купцы на базаре увидели его, они были ослеплены его красотою и перестали заниматься своими покупателями.
И все спрашивали себя:
— Не забыл ли привратник райских садов запереть калитку, и не чрез неё ли спустился на землю этот небесный юноша?
Когда они пришли на середину базара, визирь после поклонов спросил:
— О купцы, кто из вас шейх на этом базаре?
Они же отвечали:
— Вот он!
Это был высокий старик почтенного вида с седой бородой. И он поздравил их с приездом и сказал:
— Я готов оказать вам всякую услугу!
Тогда визирь сказал:
— О приветливый шейх, вот уже несколько лет, как я с этими двумя детьми езжу по разным краям, чтобы пополнить их образование. С такою целью мы и прибыли сюда на некоторое время. Поэтому мы просим тебя нанять для нас просторную лавку на хорошем месте, чтобы мы могли выставить в ней товары нашего далекого края.
На это шейх отвечал:
— Мне очень приятно исполнить ваше желание.
И он повернулся в сторону юношей, и с первого взгляда был поражен их красотою.
И стал он прислуживать им лучше всякого невольника и вполне отдал себя в их распоряжение.
И выбрал он для них лавку на самой середине базара. Эта лавка была красивой постройки, она была украшена деревянной резьбой и снабжена полками из чёрного дерева.
Тогда визирь велел принести и разложить в лавке все прекрасные ткани, парчу и все привезённые с собой драгоценности.
И потом он повёл обоих юношей в гамам, славившийся своею опрятностью и своим гладким мрамором. Вымывшись в бане, оба друга не захотели дожидаться визиря, так спешили они занять места в лавке. Они весело вышли и встретили старого шейха, ожидавшего их выхода из гамама.