Всё началось с чашки чая.
Обычный вечер. Зелёный чай, с мятой. Мы с мамой редко пили его вместе — чаще я просто исчезала в комнате, а она шуршала по кухне, глядя телевизор вполголоса.
Но в тот вечер я решила: скажу.
Потому что если сейчас не скажу — сожру себя изнутри.
— Мама…
Она подняла взгляд.
— Мой парень, Егор… Он будет жить с нами.
Пауза была невыносимой. В тишине слышно, как капля воды с крана падала в раковину. Медленно. Неотвратимо.
— Потому что вы женитесь? — спросила она тихо.
— Нет. Просто… мы любим друг друга.
И я увидела в её глазах не злость. Боль.
— Ты думаешь, я не помню, как это — любить? — сказала мама вечером того же дня. — Я любила твоего отца. Но знаешь, что он сделал? Он ушёл. Оставил меня беременной. Потому что у него началась "настоящая любовь". Такую, по-твоему, стоит впускать в дом?
Я молчала. Мне было семнадцать, когда я поняла: мама не прощает. Ни себе. Ни другим. Она жила как будто с занозой под кожей.
— Егор не твой отец, — ответила я. — Он другой.
— Посмотрим, — бросила мама. — Только знай: всё, что будет — на твоей совести.
Егор переехал через три дня.
Сначала он стеснялся. Был вежлив. Мыл за собой посуду, предлагал купить продукты, даже однажды починил слив в ванной.
Мама кивала. Не спорила. Но в её тоне была натянутость, как будто она каждое слово проглатывала, чтобы не сказать что-то лишнее.
— Я чувствую себя, как квартирант, — шептал мне Егор ночью. — Может, рано мы это начали?
— Всё нормально. Ей просто надо время.
Но время не помогло.
Однажды я пришла домой и услышала, как мама с кем-то говорит на кухне:
— Она думает, он её любит. А я вижу — он просто крутится, ищет, где удобнее. Смотри, как он ходит по квартире. Хозяин. А моя дочь — с открытым сердцем, как дура. Да, да. Он даже зубную щётку бросает в один стакан с её. И носки в раковине стирает. Не мужчина — а халявщик.
Я села в прихожей. Мне стало тошно. Потому что я не знала, кто прав. Егор был со мной нежен, но и правда — не спешил искать нормальную работу, вечно отнекивался: «подожди, сейчас сложно, везде сокращения».
Мама стала называть его «приживалой». Вначале — в мыслях. Потом — вслух.
Мы ссорились. Сначала — тихо, по ночам. Потом — уже не стесняясь.
— Это моя мать, — кричала я. — Её дом! Не смей с ней так разговаривать!
— А она со мной как? Ты её слышала хоть раз? — он хватался за голову. — Я человек или мебель?
— Значит, уходи, раз тяжело! — вырвалось у меня.
И он ушёл. Но не сразу. А через неделю. После того как мама оставила ему записку на столе:
«Ты не обязан жить там, где тебя не любят. Оставь мою дочь в покое.»
Он уехал к другу.
Через месяц мы расстались.
Я притворялась, что всё хорошо. Что не жалею. Что сама виновата — полезла с любовью, как с флагом, в холодный, осторожный, материнский мир, где всё измеряется страхами.
Но прошло время. Год. Я выросла. Я увидела — Егор и правда не был готов. Он был тёплый, да. Заботливый. Но неглубокий. И, возможно, если бы не мама, я бы проспала в этом тепле свою молодость.
Сейчас мне двадцать пять.
Я живу одна. Снимаю студию. Работаю в издательстве.
Недавно мама попала в больницу — лёгкое воспаление. И я сидела у неё у кровати, держала за руку. Мы молчали. Но в этой тишине — было понимание.
— Прости, что была такой жёсткой, — сказала она вдруг. — Я просто не умела по-другому. Я боялась, что ты попадёшь в то же, что и я.
— А я боялась, что ты меня не поймёшь. Что я для тебя — ребёнок. Которого надо учить, а не принимать.
Мама кивнула. Ей было тяжело говорить. Но она улыбнулась:
— Я всегда буду тебя любить. Даже если ты выберешь идиота. Но теперь — пусть он сначала докажет, что достоин, а потом — пусть живёт.
Мы засмеялись. И в этом смехе исчезло много старого. Обид, горечи, непонимания.
Когда-нибудь я снова приведу кого-то домой.
Скажу:
— Мама, он будет жить со мной. Потому что мы любим друг друга.
Но теперь я знаю: в этом доме будет место не только любви.
Там будет место уважению, зрелости и выбору — сделанному осознанно, а не из страха остаться одной.