Когда Володя шел по центральному проспекту Набережных Челнов и из многоэтажек слева и справа на протяжении всего проспекта слышались его песни — это ли не было признанием народным того, что им сделано. Это было при жизни.
Статья опубликована в газете ПРАВДА в понедельник, 24 апреля 1989 года:
Начало статьи по ссылке:
— Не обойти нам и тему самой больной боли, когда говоришь о «Таганке»,—Владимира Высоцкого: человека-Высоцкого, спектакля о Высоцком, звезды, открытой через несколько лет после его смерти и названной его именем...
Тем более что между вами и Высоцким существует некая преемственность. После вашего ухода из театра в 60-х годах ваши роли были переданы Высоцкому, а когда он умер, вы вернулись в театр.
— Звезда Высоцкого была открыта еще при жизни Володи. Она как бы получила право на существование после его смерти. Когда Володя шел по центральному проспекту Набережных Челнов и из многоэтажек слева и справа на протяжении всего проспекта слышались его песни — это ли не было признанием народным того, что им сделано. Это было при жизни.
Смерть не только разъединяет, но и объединяет. К сожалению, только смерть дала возможность собрать воедино все то, что было сделано этим человеком. И когда даже близкие ему люди были потрясены всем объемом каторжной работы, проделанной за столь короткую жизнь, имя Высоцкого обрело для многих иной смысл. И для театра в частности. Спектакль «Владимир Высоцкий», сделанный по его стихам и песням, объединил труппу театра. Объединил он и чиновничество, которое сделало все для того, чтобы спектакль был запрещен. Цель запрещения была одна — оставить Высоцкого в памяти народа как
приблатненного барда, не имеющего отношения к серьезному осмыслению нашей действительности. А между тем лучшие образцы его поэзии — это
сгустки крови и боли за происходящее с народом.
Спектакль-боль, спектакль-очищение, спектакль-реквием был в очередной раз подавлен административно-бюрократической машиной. Никто не способен с таким упорством противостоять здравому смыслу, как отечественная бюрократия. Вместе со спектаклем были поруганы братство, товарищество, память о друге и сознание, что мы что-нибудь можем изменить к лучшему. На смену надежде пришла подавленность: с нами все можно совершить. И это было началом разъединения театра с Мастером.
— Публицистическому театру сегодня трудно угнаться за временем. Похоже, на первый план выходят художественные достоинства спектакля, первородные черты театра. Наверное, сегодня больше шансов привлечь зрительское внимание у психологического, актерского театра.
— Публицистический, психологический, политический, формалистический, реалистический... Вопрос такого подразделения театров решают теоретики (хотя я бы не разделял театр на публицистический и психологический, а напротив —
объединял). Но какими бы ни были направление и пафос театра, в каждом из направлений необходимы художественность и высокий уровень мастерства. Театр на Таганке никогда не стремился «угнаться за временем». Другое дело, что при помощи хорошей литературы — Шекспира, Мольера, Горького, Достоевского, Чехова, Трифонова, Можаева — театру, на мой взгляд, иногда многое удавалось. Так рождались художественные достоинства, о которых писали ведущие искусствоведы — Аникст, Рудницкий, Бояджиев, Зингерман и многие другие.
— Каким вам видится будущее «Таганки»?
— Поменьше болтовни, побольше простого будничного дела,— не раз подчеркивал Владимир Ильич Ленин, — Одно из основных зол нашей жизни состоит в том, что «нам до последней степени трудно, почти невозможно отграничить болтающих от работающих». Это проблема не только театральная, но и государственная. В ближайшее время я приступаю к работе над спектаклем «Глазами провинциала» по Салтыкову-Щедрину, а Любимов—над «Театральным романом» по Булгакову. Так что будущее представляется вполне
конкретно.
— Два десятилетия своей жизни вы отдали кино и, по общему мнению, добились здесь немалого. Как вы сами оцениваете этот период вашего творчества?
— Я просто работал и надеялся на то, что мой труд полезен. Надеюсь на это и впредь. Я не собираюсь уходить из кино. Сейчас значусь в плане Первого объединения киностудии «Мосфильм», идет работа над сценарием «Старик» по Юрию Трифонову. Одновременно Всесоюзной сценарной студией со мной заключен договор на сценарий «Сотри случайные черты», который был запрещен десять лет назад прежним руководством Госкино.
— Один из лучших ваших фильмов — «Подранки». Тема детдомов... Гласность обнажила здесь еще одно больное место. Всю ли правду удалось вам сказать в «Подранках»? Ведь и сами вы воспитывались в детском доме...
— Если иметь в виду правду, где жизнь кишит негодяями, мерзавцами, насыщена жестокостью, тогда, наверное, нет. Правда в искусстве всегда будет окрашена личным отношением художника. Уподоблять же художника аптекарю,
который взвешивает на весах с одной стороны точную меру зла, с другой — точную меру добра, значит лишить искусство художественности, точки зрения художника.
Я родился в сорок первом году в одесских катакомбах во время бомбежки. Я сразу же был лишен и отца, и матери и тем самым разделил судьбу многих из моего поколения. В моем детстве было достаточно равнодушия, жестокости, ненависти, недоедания. И отсутствовало естественное и привычное для любого ребенка — нежность, теплота, ласка близких. И представьте себе, что с нами случилось бы, если бы на протяжении всей жизни мы носили в себе вот этот груз обиды за потерянные детство и молодость? Какими бы ущербными мы выросли? Между тем я не нахожу этой ущербности в своих товарищах по интернату. Эти люди самостоятельно выстроили свою судьбу, среди них вы не найдете жуликов, хапуг, вы не столкнетесь с предательством идеалов человеческого братства, благодаря которому мы и выжили и стремление к которому так или иначе прочитывается во всех моих фильмах: «Из жизни отдыхающих», «И жизнь, и слезы, и любовь...», «Пришел солдат с фронта» — в любой картине. Может быть, благодаря верности этим идеалам я пришел сейчас в Театр на Таганке.
Когда каждый год 23 февраля собираемся мы—интернатовцы, осевшие здесь, в Москве, и я вижу весьма уважаемых людей, успешно работающих в различных областях (среди них есть и дипломаты, и литераторы, и журналисты), мы вспоминаем наше детство и, как ни странно, вспоминаем только самое лучшее — как бегали к морю, как ходили в самоволки, как совершали «набеги» на сады, как гоняли ворованных голубей, как пекли картошку, ухаживали за нашими первыми девушками. В нас живет признательность к прошлому от сознания, что мы кому-то чем-то обязаны. Нет, детство было голодное, но радостное. Оно было одиноким, но светлым, потому что мы испытывали опьянение молодостью. Мы смотрели на мир через зарешеченные окна, но были свободными, потому что испытывали солидарность и чувство единения. Это и было моей правдой в «Подранках».
— Последний ваш фильм «Запретная зона» неоднозначен и по названию, и по содержанию. Как сегодня обстоят дела с «запретными зонами»? Чувствуете ли вы эти зоны?
— В «Запретной зоне» мне хотелось показать «экспозицию» общества, доставшегося в наследство перестройке. На первый взгляд, достижения
гласности необъятны, но когда я думаю, каким бы блестящим бестселлером мог стать фильм о том, как удалось пригласить и осуществить приезд Любимова в страну, у меня возникают серьезные сомнения в том, что такой фильм может
сегодня появиться. Эта история — праздник человечности, она объединила так много умных, смелых, широко мыслящих и по-настоящему добрых людей. Всех их от мала до велика, от телефонисток междугородки до члена ЦК, помогавших в этой истории, я могу назвать по именам. Тех же, кто мешал, кто противостоял этому, я назвать не могу, я не знаю, кто они. Это была какая-то безымянная стена, пробить которую, казалось, нам будет не под силу. Жизнь показала, что те, кто нам мешал, были неправы. Ничего страшного не произошло, напротив, произошло только много хорошего, доброго, человечного, счастливого. Я хочу пожелать всем нам, чтобы мы не останавливались перед стеной «запретной зоны», а пытались преодолеть ее, пытались побеждать безликое безразличие, равнодушие, страх, так мешающие нам жить.
— Так уж устроен зритель: его очень интересует не только то, что происходит в кадре, но и то, что остается за кадром, особенно когда речь идет о любимом актере. Ведь любимый актер в век телевидения — едва ли не член семьи. Интерес к личной жизни возрастает, когда популярный актер (и режиссер) и популярная актриса — муж и жена. Удовлетворите интерес читателей в той мере, в какой сочтете возможным.
— Мы вместе 25 лет. Я не представляю своей жизни без этого человека. Я не представляю своей работы без этого человека. Я знаю, что сейчас ей не очень легко, потому что наши кинематографические планы несколько потеснил театр, но я надеюсь, что она понимает меня. Во всяком случае—будь то театр или кино— без нее я не принимал никаких решений на будущее. И все, что делается мною, в той же мере относится и к ней: мои картины—это и ее картины, мои успехи — ее успехи. Мне нравится, как говорил о своей жене Черчилль: «Счастье моей жизни — Клементина». Так вот, счастье моей жизни — Жанна Болотова.
— Четыре года, прошедшие с апреля 1985 года, многое изменили едва ли не в каждом из нас. Претерпела ли изменения основная идея вашего творчества?
— Если мы не хотим, чтобы наши надежды на будущее превратились в дым, то мы обязаны измениться. К сожалению, противоречия жизни, с которыми нам нужно примирить свою совесть, таковы, что многие и хотели бы измениться, но уже не могут. Есть и такие, кто даже не задумывается об этом. Это вполне довольные собой, сытые люди, привыкшие к рабскому подчинению себе других людей, к угодничеству, привилегиям, которые давала им власть. Есть, к счастью, и такие, кому и не надо меняться принципиально,— это благодаря их усилиям, их поиску, их работе страна ищет пути нравственного самоочищения и обновления. И такие люди были в России всегда, и благодаря им Россия не теряла надежду на лучшее будущее. Это о них говорил Чехов: «Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям, интеллигенты они или мужики, в них сила, хотя их и мало. Они играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна. Что бы там ни было, наука все подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер — и все это делается, несмотря ни на что».
В своих фильмах я всегда старался обнаружить источник боли и, направив туда свои усилия, если не устранить боль, то хотя бы смягчить. Эта идея не претерпела изменения. (Беседу вел Леонид МАРГОЛИС).
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом Президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "ПРАВДА". Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.