Последняя песня и драконье перо (черновик)
Деревня Песнецвет вздохнула с облегчением, когда Громозуб улетел, оставив за собой дымный след и горячую слезу на земле. Товиас, Лира и Мурзик стояли на площади, глядя в небо. Флейта из Звонкого Древа блестела в руках мастера, Лира вытирала пот со лба, а Мурзик фыркал, отряхивая лапы от пыли.
— Ну что, улетел? — буркнул кот. — Или это мне приснилось, пока я мурлыкал, как дурак?
Товиас хмыкнул, потирая бороду:
— Улетел, котяра. Но не до конца — чую, вернётся. Он дрогнул, но не сдался.
Лира кивнула, глядя на дымящуюся слезу:
— Слеза — это знак. Песня его тронула, но надо ещё раз спеть — чтоб улетел навсегда.
Мурзик зашипел:
— Ещё раз? Да я голос сорвал, а вы меня опять в солисты! Лучше я в лес сбегу, там хоть корни знакомые.
— Не сбежишь, — поддела Лира. — Ты у нас драконоборец, без тебя не выйдет.
Деревня загудела — люди вылезали из домов, шептались, глядя на дымящуюся слезу и колодец, что чуть не рухнул от драконьего хвоста. Старуха соседка высунулась из окна, потрясая ложкой:
— Это что, вы ящера песней прогнали? Или он нас дурит, чтоб потом спалить?
Товиас поднял флейту:
— Не дурит. Завтра споём ещё раз — потише, но душевнее. Он улетит, вот увидите.
Но ждать завтра не пришлось. Небо загудело снова — низко, тяжело, как котёл перед бурей. Громозуб спикировал на площадь, но не плюнул огнём, а сел, шлёпнув хвостом так, что куры в курятнике заголосили. Глаза его блестели — не злостью, а чем-то странным, дым из ноздрей шёл тоньше, как пар от чайника.
— Шум… — прохрипел он. — Ваша песня… она… гадость… но…
Он мотнул головой, будто муха ему в ухо залетела, и уставился на Товиаса:
— Спой ещё раз. Не шум, а… то, что вчера. Или спалю!
Мурзик спрятался за Лиру:
— Ну всё, он нас заказал! Я же говорил — суп из меня сделает!
Товиас шагнул вперёд, сжал флейту:
— Не сделает, котяра. Он не злится, он слушать хочет. Лира, пой. Мурзик, мурлыкай. Сейчас или никогда.
Лира глубоко вдохнула, голос её задрожал, но полился — тихо, мягко, как ветер в горах:
— "Горы молчат, звёзды горят,
Дом твой зовёт, где покой и закат…"
Товиас подхватил на флейте — звук закрутился, глубокий, как эхо в ущелье, чистый, как ручей в ночи. Мурзик, ворча, замурлыкал — ласково, как кот у очага, хоть и шипел под нос:
— Если он меня съест, я ему из живота мурлыкать буду…
Громозуб замер. Рёв его стих, крылья опустились, а глаза заблестели — не углём, а золотом. Он шлёпнул хвостом, но слабо, будто нехотя, и прохрипел:
— Это… не шум… это…
Лира пела дальше, голос её поднялся чуть выше, но остался мягким:
— "Тишина ждёт, в горах твой дом,
Улетай, дракон, с покоем вдвоём…"
Флейта загудела, как ветер над вершинами, Мурзик мурлыкал, забыв про ворчание, и тут Громозуб зарычал — не злобно, а тоскливо, как пёс, что хозяина потерял. Из глаза его капнула ещё одна слеза — большая, горячая, шлёпнулась на землю, оставив дымящую лужицу.
— Красиво… — прохрипел он. — Не шум… песня…
Он взмахнул крыльями, поднялся в воздух, но не улетел сразу. Когтем он выдернул из хвоста золотое перо — длинное, блестящее, как солнечный луч, и бросил к ногам Товиаса.
— За песню… — рявкнул он. — Больше не шумите… но… спасибо…
И улетел — медленно, тяжело, к горам, где тишина ждала его, как старый друг. Деревня притихла, а потом загудела — не страхом, а радостью. Мурзик высунулся из-за Лиры:
— Он… улетел? И я жив? Ну всё, я герой!
Лира засмеялась, подняла перо:
— Герой, котяра. А это нам на память.
Товиас сжал флейту:
— Вместе спели, вместе победили. Песня — сила, если ладная.
И мастерская загудела снова — не стружкой, а смехом да надеждой.