Звонкая флейта и драконья злость
Деревня Песнецвет проснулась под серым небом — Громозуб, видать, кружил где-то в горах, дымом напоминая о своём нраве. Товиас сидел в мастерской с веткой Звонкого Древа, нож в руках его мелькал, как птица над водой. Лира чистила дудки, напевая под нос, а Мурзик лежал на лавке, лениво гоняя лапой стружку.
— Ну и денёк, — буркнул кот. — Дракон рычит, лес шалит, а я тут сижу, как мышь перед котелком.
— Ты и есть кот, — хмыкнула Лира, дунув в дудку. Звук вышел тонкий, как свист ветра. — Не ворчи, а то флейта без тебя не заиграет.
Товиас поднял ветку, прищурился:
— Древо звонкое, а душа у него живая. Надо резать аккуратно, чтоб мелодия вышла чистая. Громозуб её услышит — и либо улетит, либо заплачет.
Мурзик фыркнул:
— Заплачет? Этот ящер? Да он скорее меня проглотит, чем слёзы пустит. Лучше флейту мне дайте — я на ней сыграю, пока вы убегаете!
Товиас хохотнул, не отрываясь от работы:
— Потерпи, котяра. Без твоего мурлыканья песня не та.
Он вырезал флейту — длинную, тонкую, с отверстиями, как звёзды на небе. Древесина блестела серебром, и, когда мастер дунул в неё, звук поплыл по мастерской — звонкий, глубокий, будто ручей с горы запел. Лира замерла:
— Ох, дед, это не флейта, а волшебство!
— Ага, — кивнул Товиас. — Теперь споём так, что Громозуб либо уши заткнёт, либо хвост подожмёт.
Но только он это сказал, как небо загудело — низко, грозно, как котёл перед кипением. Мурзик вскочил, шерсть дыбом:
— Это он! Ящер летит!
Дверь мастерской распахнулась от ветра, и на площадь рухнул Громозуб — чешуя серая, глаза как угли, дым из ноздрей валил, как из печки. Он шлёпнул хвостом, колодец затрясся, и рявкнул:
— Тишинааа! Я чую ваш шум! Последний раз говорю — прекратите, или пепел от вас останется!
Деревенские попрятались, а Товиас, Лира и Мурзик вышли наружу. Мастер сжал флейту, Лира выпрямилась, а кот спрятался за их ноги, ворча:
— Ну всё, пропал мой хвост.
— Не пропал, — шепнул Товиас. — Играем, внучка. Ты пой, я дую, а ты, Мурзик, мурлыкай, как никогда.
Лира кивнула, шагнула вперёд и запела — тихо, но звонко, чтоб дракон не плюнул огнём сразу:
— "Ветер поёт, лес гудит,
Дракон нас слышит, но не рычит…"
Товиас подхватил на флейте — звук закрутился, чистый, как звон колокольчика, а Мурзик замурлыкал — низко, с ворчанием, будто жаловался на судьбу. Громозуб зарычал, махнул крылом:
— Шум! Ненавижу! Прекратите!
Он плюнул огнём в сторону — старый сарай задымился, но Лира не остановилась, голос её поднялся:
— "Флейта звенит, кот поёт,
Дракону песня покой несёт…"
Флейта гудела, Мурзик мурлыкал громче, и тут Громозуб замер. Глаза его сузились, дым из ноздрей пошёл тоньше. Он рявкнул:
— Что за гадость?! Это… это…
И вдруг замотал головой, будто муха ему в ухо залетела. Товиас шепнул:
— Громче, внучка! Он дрогнул!
Лира запела во весь голос, флейта зазвенела, как струны в бурю, а Мурзик завыл, как кот на крыше:
— "Лети, дракон, в свои горы,
Оставь нам песни, забудь про споры!"
Громозуб зарычал, но рёв его стал тише, глаза заблестели — не злостью, а чем-то другим. Он шлёпнул хвостом, взлетел, но не плюнул огнём, а закружил над деревней, будто не знал, что делать.
— Не та песня ещё, — шепнул Товиас. — Надо сильнее, душевнее. Он злится, но слушает.
Мурзик фыркнул:
— Душевнее? Да я сейчас голос сорву, а он меня всё равно поджарит!
Лира кивнула:
— Дед прав. Надо песню, что до сердца дойдёт. Завтра ещё раз — с другой мелодией.
Громозуб улетел, рявкнув напоследок:
— Шум… ненавижу… но вернусь!
Деревня вздохнула, а Товиас сжал флейту:
— Почти взяли его. Надо что-то потише, но глубже. Споём завтра, как никогда.
Мурзик плюхнулся на землю:
— Завтра? Ну всё, я в бега!
Мастерская Товиаса гудела весь вечер — не стуком молотов, а шорохом стружки да тихими напевами. Громозуб улетел, оставив деревню в дыму и надежде, а Товиас, Лира и Мурзик сидели у стола, думая над новой песней. Флейта из Звонкого Древа лежала перед мастером, блестя серебром, как лунный луч.
— Он дрогнул, — сказал Товиас, потирая бороду. — Глаза у него заблестели, не злостью, а чем-то другим. Надо песню потише, но чтоб до сердца дошла.
Лира кивнула, дунула в старую дудку — звук вышел мягкий, как шёпот ветра:
— Может, про горы спеть? Он с гор пришёл, вдруг вспомнит дом и улетит?
Мурзик фыркнул, гоняя лапой стружку:
— Про горы? Да он их огнём подпалит, а нас заодно. Лучше про еду спеть — я бы за миску молока любого дракона прогнал!
Товиас хмыкнул:
— Еда — это твоя мечта, котяра. Но Лира права — что-то родное, тёплое. Про дом, про ветер в горах, про тишину, что он любит. Только не злую, а добрую.
Лира задумалась, постучала пальцами по столу:
— Тогда так: я спою тихо, ты, дед, на флейте подыграешь, а Мурзик мурлыкнет — но мягко, как котёнок у очага.
Мурзик зашипел:
— Котёнок? Я тебе не котёнок, певица! Я боевой кот, драконоборец!
— Вот и побори его мурлыканьем, — поддела Лира. — Попробуем сейчас, без дракона.
Она запела — медленно, тихо, как колыбельную:
— "Горы зовут, ветер летит,
Тишина в сердце покой сулит…"
Товиас подхватил на флейте — звук поплыл, мягкий, глубокий, будто ручей в ночи зашептал. Мурзик, ворча, замурлыкал — низко, но ласково, как кот у тёплой печи. Мелодия закрутилась, мастерская затихла, и даже ветер за окном притих, будто заслушался.
— Ох, — выдохнул Товиас, отложив флейту. — Это оно. Завтра споём так, что Громозуб либо улетит, либо слезу пустит.
Мурзик фыркнул:
— Слезу? Да он мне хвост подпалит, а вы будете петь над моими угольками!
Лира засмеялась:
— Не подпалит, если мурлыкать будешь. Ложись спать, драконоборец, завтра бой.
Ночь прошла тихо — Громозуб не рычал, деревня спала, а мастерская пахла деревом и надеждой. Утром Товиас встал первым, взял флейту, Лира накинула шаль, а Мурзик плёлся за ними, ворча:
— Если этот ящер меня съест, я вам из живота мурлыкать буду — назло!
Они вышли на площадь, где ещё дымился сарай от вчерашнего огня. Небо загудело — Громозуб спикировал вниз, шлёпнув хвостом так, что колодец опять затрясся. Глаза его горели, дым валил, как из кузни.
— Шум! — рявкнул он. — Опять вы?! Последний раз — тишина, или пепел!
Товиас шагнул вперёд, сжал флейту:
— Не шум, а песня, чешуйчатый. Послушай, авось подобреешь.
Лира запела — тихо, как шептала:
— "Горы молчат, ветер зовёт,
Тишина в горах покой несёт…"
Флейта зазвенела — мягко, глубоко, как эхо в ущелье. Мурзик замурлыкал — нехотя, но ласково, будто котёнок у очага. Громозуб зарычал, махнул крылом, но рёв его был тише, чем вчера. Он мотнул головой:
— Что за… гадость… это…
Лира пела дальше, голос её дрожал, но держался:
— "Дракон летит, в горы свои,
Тишина ждёт, ты ей не ври…"
Громозуб замер. Дым из ноздрей пошёл тоньше, глаза заблестели — не злостью, а тоской. Он шлёпнул хвостом, но слабо, будто нехотя. Товиас шепнул:
— Громче, внучка, но мягче. Он слушает.
Лира подняла голос чуть выше, флейта загудела, как ветер в горах, а Мурзик мурлыкал, забыв про ворчание:
— "Дом твой ждёт, в тишине гнезда,
Улетай, дракон, туда, где звезда…"
Громозуб зарычал — но не злобно, а словно жалуясь. Он взмахнул крыльями, поднялся в воздух, и вдруг из глаза его капнула слеза — большая, горячая, шлёпнулась на землю, как капля дождя.
— Шум… — прохрипел он. — Но… красиво…
И улетел — не плюнув огнём, а медленно, будто вспоминая что-то. Деревня притихла, а потом загудела — не страхом, а радостью.