Представьте литературный вечер в тёплой усадьбе под Тулой. За длинным столом – Лев Толстой, склонившись над тарелкой салата, философствует о «жранье». Рядом с ним Тургенев смакует мамины котлетки и невольно вызывает у Белинского приступ раздражения. Пока Гоголь у плиты ловко мешает макароны альденте, Пушкин жадно поглощает тазик персиков, а Лермонтов сверлит взглядом булочки с опилками и греет мысль о блюде под названием месть, которое он подаст обидчице холодным.
Любопытно, но пищевые привычки русских классиков были не менее яркими, чем их литературные произведения. Кто-то искал просветления в миске овсянки, кто-то устраивал перформанс на кухне, а кто-то баловал себя дворянским фастфудом. Всё это – часть их внутреннего мира, которая может рассказать о них больше, чем даже автобиография.
Толстой: миска каши и кулинарный морализм
Если бы в XIX веке существовали соцсети, лента Льва Толстого выглядела бы, как чередование мисок с овсянкой, грибного супа и цитат о нравственности. Толстой не просто стал вегетарианцем, он сделал из этого философию. В знаменитой статье «Первая ступень» писатель с неудовольствием живописует сцену обжорства, описывая, как люди «уже не хотят есть, но продолжают» и сетует – путешествия у многих сводятся не к мыслям о музеях, а к гастрономическому планированию. Толстой презирал чрезмерное потребление пищи, видя в нём почти метафизическое зло, и называл его «жраньём».
В 50 лет он отказался от мяса, а позже – и от молочных продуктов. Софья Андреевна с тоской записывала в мемуарах, что муж губит себя вегетарианством и обжорством другого рода. Толстой ел много – вопреки собственной философии умеренности. Он с наслаждением уплетал овощи, грибы, крупы, чёрный хлеб и квас. Когда здоровье стало подводить его, врачи стали настаивать на бульонах и рыбе, но он предпочитал морковку и цветную капусту. Поэтому домашние тихонько подливали ему в кашу молоко.
Гоголь: макароны, сыр и тоска по Италии
В то время как Толстой постился, Гоголь жарил макароны. Прожив почти девять лет в Италии, он полюбил её не только за архитектуру и культуру, но и за пасту, ньокки и пармезан. Вернувшись в Россию, он буквально устраивал для близких гастрономические спектакли. Однажды, по рассказам Сергея Аксакова, он притащил к друзьям макароны, сыр и масло, лично объяснил повару, как варить, и сам, «с великой торопливостью», посыпал всё перцем и подал к столу. Макароны были недоварены – «аль денте», как положено в Италии, и вызвали больше смеха, чем восторга. Но важен был сам акт: Гоголь творил на кухне.
Аксаков считал, что, если бы Николай Васильевич не стал писателем, он мог бы стать поваром-артистом. И наверняка в Италии, которую он называл своей «душенькой, «красавицей» и второй родиной. Однако позже, как будто испугавшись своей привязанности к удовольствиям, Гоголь перестал не только готовить итальянские блюда, но и есть вовсе. Он молился по ночам и истощал себя голодом. Некоторые литературоведы говорят, что он буквально довёл себя до смерти отказом от пищи и сна. Так из гедониста Гоголь превратился в аскета.
Пушкин: картошка, крыжовник и лимбургский сыр
Если бы Пушкин жил сегодня, он, вероятно, был бы тем другом, который говорит: «я не гурман, но вот эта ботвинья – как у бабушки». Его любовь к еде была не вычурной, а тёплой и почти детской. Печёный картофель, гречка, крыжовенное варенье – простой, «дворовый» набор, родом из детства, проведённого под крылом Арины Родионовны. Он и сам признавался жене, что живёт в Болдине на кофе, гречке и картошке. Но иногда поэт позволял себе изыск. Из ссылки он просил брата отправить ему:
«Вино, вино, ром (12 бутылок), горчицы… сыру лимбургского».
Последний пункт, по легенде, тихонько выбросила няня, не переносившая запаха заморского деликатеса. Иногда в Пушкине внезапно просыпалась страсть к какому-то отдельному продукту, и он уже не мог себя остановить. Как-то в Торжке он одним махом съел двадцать персиков. По воспоминаниям, Петра Вяземского, «моченым яблокам также доставалось от него нередко». Пушкин, хоть и не был «лакомкой», но мог быть «ужасным прожорой», который не отказывает себе дворянском фастфуде.
Тургенев: от маминой котлеты до французских устриц
Тургенев был не равнодушен к еде. Однажды Белинский не выдержал и воскликнул в сердцах: «Мы ещё не решили вопрос о существовании бога, а вы хотите есть!» Выросший в орловской усадьбе, Тургенев под надзором грозной матери с детства был приучен к домашней кухне. Особенно он любил котлеты по-лутовиновски – нежные, в форме морковки, ставшие позже местной гастрономической легендой. Несмотря на последующий разрыв с матерью, вкус этого блюда он вспоминал с теплотой.
Чем старше становился писатель, тем дальше он оказывался от родных вкусов – физически и культурно. Большую часть жизни Тургенев провёл во Франции, где обедал в парижских заведениях с Флобером и Золя, но втайне тосковал по ботвинье и пирогам. Иногда он даже сам готовил русские блюда, чтобы удивить Полину Виардо. Возвращаясь ненадолго домой, Тургенев просил подать простые кушанья. У Толстых, по рассказам Софьи Андреевны, он хотел отведать суп с манкой и зеленью, куриный пирог и что-то простое, что она не запомнила. С возрастом Тургенев всё больше ограничивался варёным куриным мясом – подагра не щадила даже тонких натур.
Лермонтов: булочка с опилками и холодная месть
Самый печальный гастроном этой подборки – Лермонтов. В юности он был неразборчив в еде и поглощал всё, что попадалось под руку. Друзья шутили, что он скоро начнёт глотать камни, как Сатурн. Сам Лермонтов возмущался и уверял, что разбирается в тонкостях вкуса. Чтобы уличить его в обратном, знакомые, среди которых была и Екатерина Сушкова, в которую он был безответно влюблён, велели испечь булочки с опилками. Вернувшись после долгой конной прогулки, Лермонтов с аппетитом съел одну, потянулся за второй – и только тогда услышал правду. Он вскочил и, оскорблённый и униженный, убежал. После чего не показывался на глаза несколько дней.
Годы спустя история получила продолжение. Сушкова собиралась выйти замуж за приятеля Лермонтова – Алексея Лопухина, но сестра жениха уговорила поэта вмешаться. Лермонтов обольстил Екатерину, разрушил помолвку, а затем бросил её. В письме знакомой он так объяснял свой поступок:
«Она заставила страдать сердце ребёнка, а я только помучил самолюбие старой кокетки».
Так булочка с опилками превратилась в акт холодной литературной мести.
