Дождь стучит по жестяной крыше, и Андрей сидит на продавленном диване, вертя в руках пустой стакан. На столе — пачка дешёвых сигарет "Прима", зажигалка с отколотым колёсиком и скомканный счёт за свет с красной надписью "Последнее предупреждение". Ему сорок шесть, но последние полгода состарили его: щетина седая, под глазами мешки, пальцы дрожат, когда он тянется за пачкой. Работу он потерял в марте, когда завод закрыли, оставив половину посёлка без зарплаты. Семья ушла раньше — Лариса забрала Димку три года назад, хлопнув дверью так, что стёкла в старой раме задрожали, а соседка снизу постучала шваброй в потолок.
Он встаёт, шаркает тапками по потёртому линолеуму, подходит к окну. За стеклом — серость, мокрые тополя гнутся под ветром, лужи на асфальте пузырятся от капель. Надо бы выйти, но идти некуда. Разве что в подвал — сосед, Гришка, вчера заходил, обещал подкинуть шабашку: починить забор за пару тысяч. Андрей вздыхает, натягивает старую куртку с оторванным карманом и спускается по скрипучей лестнице.
В подвале сыро, пахнет плесенью и ржавым металлом. Лампочка мигает, отбрасывая тени на бетонные стены, где кто-то когда-то нацарапал "Вася+Таня". Андрей шарит по полкам, смахивает пыль с банок с гвоздями, пока не натыкается на картонную коробку, обмотанную пожелтевшим скотчем. На боку надпись чёрным фломастером: "Димка, 2009". Его сын. Ему тогда было семь, и они ещё жили вместе.
Он садится прямо на холодный пол, вскрывает коробку ножом, который всегда носит в кармане. Внутри — стопка рисунков: кривые машинки с квадратными колёсами, дом с трубой, из которой вьётся дым, человечки с огромными головами и палочками вместо рук. На одном листке — он сам, Андрей, в синей рабочей куртке с завода, с улыбкой до ушей. Подпись детским почерком: "Папа самый сильный". На другом — озеро, лодка, два человечка с удочками. Андрей проводит пальцем по выцветшим карандашам, и в горле встаёт ком. Димка не звонит три года. Последний раз они виделись на его восемнадцатилетии — сын сидел за столом, уткнувшись в телефон, а Андрей неловко пытался пошутить про торт.
Он складывает рисунки в старую спортивную сумку, хватает куртку и выходит под дождь. Адрес он знает — Лариса как-то обмолвилась, что переехала в новый район, на окраину, в панельную пятиэтажку. Ехать полчаса на автобусе, но он решает идти пешком. Дождь хлещет по лицу, ботинки промокли насквозь, вода затекает за шиворот, но ему всё равно. Он хочет увидеть сына. Хочет отдать эти рисунки, сказать что-то, чего не говорил раньше.
По дороге он заходит в кафе — маленькое, с облупившейся вывеской "Уют" и запахом жареной картошки. За прилавком женщина лет тридцати пяти, с короткими светлыми волосами, стянутыми заколкой, и усталыми глазами. На ней фартук с пятнами масла, в руках тряпка. Она ставит перед ним кофе в потёртой кружке с надписью "Лучшему папе" — ирония, от которой Андрей кривится.
— Погода дрянь, — говорит она, вытирая стойку. — Вы откуда под таким дождём?
— Издалека, — бурчит он, грея руки о кружку. Кофе горький, дешёвый, но тёплый. — Иду к сыну.
— Давно не виделись? — спрашивает она, глядя на него поверх стойки.
— Три года, — отвечает он, глядя в чёрную жижу. — Он, наверное, и не вспомнит меня.
Женщина кивает, будто привыкла к таким историям.
— У меня дочка такая же. Ей пятнадцать, а я для неё как мебель. Всё равно люблю, конечно.
Андрей хмыкает, достаёт сигарету, крутит в пальцах, но не закуривает — на стене висит табличка "Курить запрещено". Он смотрит на женщину внимательнее: лицо знакомое, скулы острые, глаза серые, с мелкими морщинками в уголках. Где-то он её видел.
— Вы не Нина, случайно? — спрашивает он, и сам удивляется, откуда это всплыло.
Она замирает, тряпка застывает в её руке.
— Нина, — говорит она тихо. — А вы кто?
— Андрей. Бывший муж Ларисы. Отец Димки.
Её глаза округляются, и она отводит взгляд, теребя край фартука.
— Вот как, — произносит она, почти шёпотом. — Мир тесен.
— Вы его новая...? — спрашивает он, и голос срывается на последнем слове.
— Жена, — кивает она, глядя в пол. — Уже два года.
Андрей молчит, чувствуя, как внутри всё холодеет. Он знал, что у Димки есть отчим — Лариса упоминала какого-то "хорошего человека" в телефонном разговоре. Но Нина — не отчим. Это что-то другое.
— Он дома? — спрашивает он наконец, сжимая кружку так, что костяшки белеют.
— Нет, на учёбе. Вернётся вечером, — отвечает она, поднимая взгляд. — Вы к нему?
— Да. Хотел отдать кое-что, — он кивает на сумку, где лежат рисунки. — Старые вещи нашёл.
Нина садится напротив, ставит локти на стойку. В кафе тихо, только шипит масло на кухне да дождь стучит по окнам.
— Он о вас говорил пару раз, — начинает она. — Недавно даже спрашивал, как вы там. Я сказала, что не знаю.
— А что он ещё говорил? — спрашивает Андрей, и в голосе проскальзывает надежда.
— Что вы были строгим. Но справедливым. И что он скучает по вашим рыбалкам, — отвечает она, глядя ему в глаза.
Андрей улыбается, вспоминая. Они ездили на озеро каждое лето, брали удочки, Димка ловил мелких окуньков и визжал, когда рыба билась в руках. Потом всё это кончилось — работа на заводе, ссоры с Ларисой, бутылка пива по вечерам, а потом и что покрепче.
— Я был дураком, — говорит он тихо, глядя в пустую кружку. — Думал, что всё само наладится.
— Мы все иногда дураки, — отвечает Нина, и в её голосе нет осуждения. — Главное, что вы здесь.
— А он меня примет? — спрашивает он, поднимая взгляд.
— Не знаю, — честно говорит она. — Он взрослый, сам решит. Но попробовать стоит.
Андрей кивает, допивает кофе. Нина протягивает ему салфетку, и он замечает, как у неё дрожат пальцы.
— Вы с ним счастливы? — спрашивает он вдруг, сам не ожидая этого вопроса.
— Да, — говорит она, и её голос теплеет. — Он хороший парень. И Лариса тоже. Мы ладим.
— А я не ладил, — бурчит он, глядя в сторону. — Всё время орал, требовал. Думал, что так правильно.
— Она говорила, что вы старались, — тихо отвечает Нина. — Просто не умели по-другому.
Андрей молчит, переваривая это. Он встаёт, кладёт на стойку смятую сотку.
— Передайте ему это, — говорит он, протягивая сумку. — Если он не захочет меня видеть, я пойму.
Нина берёт сумку, смотрит на него внимательно.
— Я скажу, что вы приходили. И где вас найти, — обещает она.
— Спасибо, — кивает он и выходит под дождь.
Обратный путь кажется длиннее. Ноги гудят, куртка промокла насквозь, но внутри что-то шевелится — не то надежда, не то облегчение. Дома он снова спускается в подвал, включает мигающую лампочку. На полке, где была коробка, он замечает ещё одну — жестяную, ржавую по краям. Внутри — старые фотографии: он, Лариса, Димка на озере. На одном снимке Димка держит окуня, а Андрей смеётся, придерживая его за плечи. Он садится на пол, смотрит на фото, пока свет не гаснет совсем.
На следующий день он чинит забор у Гришки. Руки привычно держат молоток, запах мокрого дерева успокаивает. Телефон в кармане молчит, и Андрей уже не ждёт звонка. Но вечером, когда он варит пельмени на ужин, в дверь стучат. Он открывает — и замирает. Димка. Выше, чем он помнил, с короткой стрижкой, в джинсовке и кедах. В руках та самая сумка.
— Привет, па, — говорит он, и голос чуть дрожит. — Можно зайти?
— Конечно, — отвечает Андрей, отступая в сторону. — Ты голодный?
— Не откажусь, — улыбается Димка, и Андрей замечает, что улыбка у него совсем как у Ларисы — с ямочкой на щеке.
Они садятся за стол, едят пельмени прямо из кастрюли, как раньше. Димка достаёт рисунки, раскладывает на столе.
— Я их помню, — говорит он, беря листок с машинкой. — Особенно этот, где ты "самый сильный".
— А я думал, ты забыл, — отвечает Андрей, глядя на кривую подпись.
— Не забыл, — тихо говорит Димка. — Просто злился. Ты пропал, когда мне было хреново.
— Прости, — говорит Андрей, и голос срывается. — Я не знал, как вернуться.
— А я не знал, как позвать, — отвечает Димка, глядя в тарелку. — Но Нина сказала, что ты приходил. И я подумал... Может, ещё не поздно.
— Она хорошая, — говорит Андрей, теребя ложку. — Лучше, чем я был.
— Она другая, — отвечает Димка. — Но ты мой отец. Это не меняется.
Андрей кивает, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Он встаёт, достаёт из ящика старые удочки — потёртые, с потемневшей леской.
— На выходных поедем на озеро? — спрашивает он.
— Поедем, — отвечает Димка, и впервые за вечер смотрит ему в глаза. — Только ты веди, а то я за рулём никакущий.
Они смеются, и Андрей чувствует, как тяжесть в груди становится легче. Они сидят допоздна, говорят о всяком: о рыбалке, о том, как Димка учится на программиста, о том, как Андрей чинит заборы. Когда сын уходит, Андрей смотрит на рисунки и фото на столе. Свет из кухни падает на них, и ему кажется, что подвал больше не такой тёмный.